Руки безвольно повисли по швам. Взгляд вернулся к букету фиолетовых цветов и расфокусировался, превратив его в неразличимое пятно на стойке. Белый шум всё больше заглушал сознание, не позволяя добраться до собственных мыслей. Что я хочу сделать? О чем я, вообще, думаю, глядя на любимые цветы жены? Наверное, о том, что их нужно подарить ей… С трудом оторвал взгляд от букета, зажмурился, прогоняя неясность зрения, и посмотрела прямо в лицо девушки, которая за всё это время так и не изменила своего положения, по-прежнему пряча руки за спиной. Неуверенно потянулся к букету и взял его со стойки. Аккуратно прижал к груди, снова пересчитав цветы. Десять. Их всё еще десять. Вновь взглянул на Софию и коротко ей кивнул. Губы отказывались подчиняться, зубы словно срослись, дергая желваки. Развернулся на пятках и уверенно покинул цветочный магазинчик, а затем и весь торговый центр. На парковке сел в машину, положил букет на пассажирское сиденье и снова завис, гипнотизируя взглядом руль. Я, правда, на это решился? Еще один взгляд на цветы, чтобы убедиться в своих намерениях, и я без малейшего сомнения выехал с парковки торгового центра, а затем и загород к месту, к которому никто не ездит просто так. Для визита в это место существует всегда один повод — смерть. Твоих близких или твоя собственная. Старые покосившиеся кладбищенские ворота опутывал иссохший плющ. Когда-то голубая краска на ржавом металле давно облетела и была унесена ветром. Маленькая калитка, которая, казалось, когда-то служила ограждением в детском саду, судя по жизнерадостному солнышку в центре, скрипела петлями из-за дразнящего ее ветра. Заглушил двигатель, выключил свет фар. Позволив себе еще секунду сомнений, схватил с сиденья букет и вышел из машины, хлопнув дверью. Звук оказался слишком внезапным для местных обитателей, и уже в следующую секунду в небо взмыло черное облако ворон, не стесняющихся в надломленных возмущениях. Подняв воротник пальто от холодного ветра, вошел в распахнутую калитку. Еще одна особенность подобных мест — здесь всегда ветрено. Всегда. Вне зависимости от времени года и погодных условий. Здесь всегда встречает и провожает холодный ветер, который словно норовит забраться под кожу, надеясь, что его заберут с собой и согреют. Но, к его сожалению, он обречен вечно скитаться между могильными плитами, без надежды на покой. Из сторожевого домика показалась седая голова смотрителя, а затем и он весь. — Через двадцать минут стемнеет, — сказал высокий и худой старик. — Тебе хватит или дать фонарь? — Не нужно, — бросил ему, проходя мимо. Я боялся останавливаться. Не потому что кладбище имело свойство нагонять жути на человека, а потому что боялся передумать. Казалось, маленькая заминка может стоить мне взявшейся из ниоткуда решительности приехать сюда. Я не помнил точного расположения места ее могилы, но я четко помнил старый ветвистый тополь рядом с ней, под которым провел ночь после похорон. Ступая всё дальше по многочисленным узким тропам, словно на свет маяка шел к этому дереву. Цветы, стебли которых я сжимал излишне сильно, тяжелили руку. Под подошвой туфель хрустел снег, смешанный с мелким гравием, а ветер продолжал неустанно хлестать в лицо, словно наказывая меня за то, что давно здесь не появлялся. Чем ближе подходил к тополю, тем настойчивее чувствовал, что каждый новый шаг к ее могиле дается с трудом. Словно ноги сковывает бетонными плитами, врастающими в сырую холодную землю. Шаг, другой, третий… Я не знал точного расположения могилы. Не будь здесь тополя, то я бы не нашел ее никогда. За последний год кладбище разрослось. Слишком. В день похорон её могила была крайней, а дальше только пустырь, который теперь был заполнен памятниками и крестами. Я помнил лишь о том, что на ее могила был установлен крест с фотографией. Теперь же на его месте стоял черный гранитный камень, но с той же фотографией. В одно мгновение из легких вышибло дыхание. Грудную клетку сковало холодными цепями, ломающими кости. Маша смотрела на меня с черного памятника своей могилы и улыбалась. Весело и легко. Ровно как в тот день, когда я делал эту фотографию. Первое родительское собрание нашей дочери. Мы освободились пораньше с работы, чтобы подготовиться к нему. Вернее, себе мы внушили, что это подготовка к собранию, когда объедались спелой черемухи в городском парке. Маша съела больше, забрасывая в рот сразу по несколько ягод. Потом мы поняли, что наши губы и языки стали фиолетовыми. Жвачка помогла отбелить зубы, а вот с губами было проще — у Маши. Красная помада великолепно замаскировала след детства на любимых губах. И именно этими губами она улыбалась мне, демонстрируя на камеру телефона фиолетовый язык. Этот кадр был единственным, где она просто улыбалась. Могли ли мы предположить в тот день, что эта фотография станет той самой для памятника над годами жизни? Никогда. Вряд ли кто-то задумывается об этом. — Привет, — произнес я одними губами. Маша всё так же улыбалась мне с фотографии. Онемевшие пальцы с трудом открыли кованную оградку. Ступая мелкими шажками, словно боясь нарушить ее покой, подошел ближе к памятнику и замер. Эта короткая черточка обозначающая продолжительность ее жизни, словно резала по горлу. Дышать снова стало невыносимо трудно. Сжал кулаки и почувствовал в одном из них букет, который привез специально для нее. — Твои любимые, — сказал зачем-то и аккуратно положил у памятника, сев рядом с ним на корточки. И снова эта короткая черточка полоснула по горлу, оставляя на нем новый рубец, который никогда не заживет. Черточка, по сторонам от которой были две даты. Один и тот же день, один и тот же месяц. Разница только в годах — ровно тридцать три. — Больше года прошло… Не знаю, зачем, но казалось, что говорить нужно вслух. И пусть голос не принадлежал мне, а горло душило колючей проволокой невысказанных чувств, молчать не хотелось. — Прости, что не приходил раньше. Я не верил… До сих пор не верю… Очертания фотографии размылись. Судорожно вдохнул и потёр лицо руками, надавив кончиками пальцев на закрытые глаза. — Сделай так, чтобы это был всего лишь плохой сон, Маша, — шептал, боясь открыть глаза. — Или одна из твоих шуток, когда ты будто уходила на работу, а сама пряталась в шкафу в прихожей, чтобы напугать меня… Не дай мне поверить в то, что я вижу, родная. Бескомпромиссный порыв холодного ветра ударил в спину. Не удержав равновесия на корточках, рухнул на колени, почти коснувшись лбом черного гранита. Словно кто-то настойчиво ткнул меня носом в факт того, что я вижу то, что вижу. Могилу собственной жены. Упрямо покачал головой. Увидел пыль на фотографии, не думая, сорвал с руки бинт, разорвав тугой узел непослушными пальцами. Протер фотографию и прислонился к ней лбом. — Я виноват. Виноват, — шептал, закрыв глаза. — Виноват… Холод гранита иглами впивался в кожу. Ветер становился всё более агрессивным: трепал одежду, волосы, заставлял дрожать. — Ты злишься? Конечно, ты злишься. Помнишь, как ты сравнивала моё спокойствие с величественностью кита? Только китом я был рядом с тобой, а без тебя я всего лишь трусливая крыса, которую выкинули в канаву… Что-то барахтаюсь, пытаюсь сдохнуть, но не выходит… — злая усмешка скривила пересохшие губы. — Видишь? Я даже сдохнуть без тебя нормально не могу, а ты хочешь, чтобы я жил. Зачем? Ветер становился все яростнее. Сухие ветки тополя трещали над головой. Тело пробило крупной дрожью. Кладбище утонуло в сумерках и через несколько минут вовсе погрузиться во тьму. — Прогоняешь меня? — оторвался от памятника, поцеловал фотографию и прислонился к ней лбом, снова прикрыв глаза. — Хорошо, я уйду. Только скажи, что мне делать там? Ведь тебя там нет? Ветер резко стих. Вокруг не осталось ни звука. Мир погрузился в абсолютную тишину, словно давая мне возможность услышать то, о чем я так прошу. Но ни звука. Ничего… Только пустота, бьющая по сознанию. — Я еще приду, — произнес одними губами. — Обещаю, Маша. Поднялся с колен. Еще раз взглянул на фотографию и, спрятав руки в карманы пальто, вышел за оградку, закрыв за собой калитку. Опустив голову, в полутьме добрался до ворот, которые оказались распахнутыми настежь. — Ветер что-то сегодня лютует. Тебя выгоняет, видимо. Вот и ворота открыл, — крикнул из приоткрытого окна смотритель. Не стал ему ничего отвечать. Молча вышел через открытые ворота и сел в машину, хлопнув дверью. Затылком уперся в подголовник и с силой зажмурил глаза. Глубоко вдохнул, пытаясь выровнять дыхание и успокоить бьющийся в висках пульс. Открыл глаза и огляделся. За окном стало совсем темно. Вытащил руки из карманов пальто и понял, что до сих пор сжимаю в одной из них сорванный бинт. Неосознанно перебрал его пальцами и услышал, как что-то упал на пол машины. Включил свет в салоне и посмотрел себе в ноги, с удивлением заметив там белый цветок ромашки. Живой цветок со слегка помятыми лепестками. Откуда он в моем кармане? На могиле Маши не было живых цветов, кроме тех, что я только что принес. Откуда он мог взяться в моем кармане? Взглянул через стекло туда, где в свете луны стоял старый тополь, шевеля сухими ветками на слабом ветру. Говорят, что с кладбища нельзя ничего уносить с собой, но отчего-то казалось правильным, что этот цветок останется со мной. Глава 10. София Идиотка! Зачем я только открыла рот? Ну, решил он купить цветы, так продала бы их молча с обычной дежурной улыбкой, а не лезла бы в темные глубины его мертвой души. Возможно, в его планы на сегодня не входило посещение кладбища. Возможно, он, вообще, его не посещает, потому что даже для такого, казалось бы, простого действия, нужно иметь настоящее мужество. К сожалению, я знаю, о чем говорю… И именно по этой причине хочется отрезать свой язык секатором. Шумно втянула носом воздух, закрыла глаза и несильно ударилась лбом о стойку, снова и снова сокрушалась из-за собственной глупости. Сама себе пообещала не поднимать эту тему и сама же первая вскрыла рану, которая, возможно, только-только перестала кровоточить и монотонно ныть непроходимой болью.