По фотографии визитки, сделанной тёщей, и с помощью навигатора нашёл нужное мне строение, корпус и даже охранника, который без лишних вопросов проводил меня и сумки до кабинета, в котором было три женщины и полно шмоток на столах: женских, детских, постельное белье и даже игрушки. — Здравствуйте, — вышла ко мне седовласая высокая женщина. Протянула сухую костлявую руку для пожатия. — Я полагаю, вы от Лидии Сергеевны? — Верно, — переложил сумки в одну руку, пожал её руку и сразу одёрнул свою. — Что ж, — прочистила она горло, тем самым включив деловой тон на максимум. — Мы и весь наш центр признательны вам за помощь. Мы знаем и понимаем вашу ситуацию, и хотим сказать… — Где оставить сумки? — оборвал её речь, достойную «Оскара». Не хватало только красной дорожки и, чтобы она говорила свои высокопарные слова, стоя на коленях. Видит же и наверняка знает, чего мне стоил один приход сюда с вещами погибшей жены. К чему эти речи? — Здесь, — указала она тут же на стол за моей спиной, который быстро освободила одна из её помощниц. Отвернулся от женщины, подошёл к столу и поочередно поставил на него все четыре сумки. Поставил, но ручки отпустил с трудом. С еще большим трудом взял себя в руки и сжатыми их в кулаки спрятал в карманах пальто. — Мы и наши подопечные будем бережно относиться к этим вещам. А вы можете забрать их сегодня до девяти вечера, если передумаете. Никто вас ни в чем не обвинит, — добавила седовласая женщина, ловя мой взгляд. — До свидания, — смог лишь ответить я и, коснувшись напоследок одной из сумок, поставил ее ровнее к остальным. Снова резко убрал руки в карманы и вышел прочь из здания. За спиной слышался детский смех, женские голоса. Даже звон посуды и запах, как в столовке, донесся, когда я вышел на крыльцо, где охранник со скучающим лицом смотрел прямо перед собой. Дошёл до своей машины и только рядом с ней вынул руки из карманов, оперевшись ладонями о холодный капот. Нужно отдышаться. Кровь шумела в ушах, кислорода словно не хватало. Желание вернуться и забрать сумки тянуло меня за волосы на затылке обратно в тот кабинет, где я оставил вещи. Нет, Паша, так нельзя. Так не делается. Маша бы тебя не поняла и не приняла такое твое решение. Нельзя сначала подарить надежду, что-то безвозмездно отдав, а затем передумать и забрать всё обратно только потому, что ты чего-то там испугался или поменял свои планы. Нельзя. Это низко, подло, некрасиво. Нащупал в карманах пачку сигарет и зажигалку. Закурил. Глубоко затянулся — приятная горечь обволокла грудную клетку и, кажется, даже успокоила. Сел за руль, последний раз посмотрел на здание и рванул с парковки. Тем больше думаю и взвешивая все за и против, тем больше начинаю сомневаться даже в своем имени. Только тогда, когда кризисный центр остался далеко позади, а истлевшая до фильтра сигарета была выброшена в окно на одном из светофоров, я смог успокоиться и принять факт того, что я сделал всё правильно. И от одного этого признания самому себе в груди стало разлилось тепло, а дышать, наконец, стало намного легче и свободнее. Все правильно. Маша бы этого хотела. Она бы первая и сама скидала все эти вещи в сумки, едва узнала бы о таком месте, в котором, судя по вещам на столах, оказывается живут не только побитые мужьями жёны, но ещё и их дети. Маша, наверное, собрала бы всё до последней ложки в доме и отдала тем, у кого сейчас, похоже, нет абсолютно ничего. Глубоким вдохом собрал себя в кучу. На очередном светофоре увидел многочисленные цветные вывески на ТЦ. Раз уж я оказался к нему настолько близко и всё равно опаздываю на пару, то можно заехать и, наконец, купить себе эти зимние ботинки. Иначе весна наступит раньше, чем я доберусь до их покупки. Припарковал машину недалеко от основного входа в ТЦ. В этот час, да еще в будний день, парковка была почти пуста. Лишь несколько легковушек и один грузовичек, из которого мужик в фирменной форме выгружал ящики с цветами и передавал девушке в распахнутом пуховике. Чёрт! Это София! Втянул голову в шею и спрятал часть лица за воротом пальто. Если она меня увидит, а потом узнает, что я до сих пор не купил себе зимние ботинки и хожу в осенних, то снова будет как маленького водить меня по обувным. Это мне совершенно ни к чему. Примерно прикинул, где может быть тот вход в ТЦ, который был бы подальше от нее и её сына — он, оказывается, тоже здесь. Он, похоже, всегда и везде рядом с ней. И, судя по остановившемуся на мне взгляду из-под шапки, он меня заметил и узнал. Стоит, смотрит. До нижней губы шарф, до верхней — сопля. Я же сделал вид, что не узнал их. Быстрее зашагал ко входу, рискуя сесть на шпагат на накатанной сотнями прохожих дорожке. При очередном шаге, когда до дверей, что вот-вот должны были сами передо мной распахнуться, осталось совсем немного, нога, что, казалось, устойчиво ступила на ледяную корку, резко поехало вперед. Всплеснув руками, не смог удержать равновесия и упал на лёд. Болью прострелило ногу и руку, на которую пришлось жесткое приземление. Тихо взвыв, перекатился на бок и притянул к груди колени. Непонятно, где было больнее всего, но одно понятно точно — сам я уже не встану. — Дядя Паша! — бежал ко мне малой, которого я видел через пелену боли. — Паша! — сразу же послышался голос Софии, которая бежала за своим малым, едва не теряя пуховик. — Как тебя угораздило так? — упала она рядом со мной на колени. Резкими движениями стянула со своей шеи шарф и подложила его под мою голову, которая уже начала костенеть от декабрьского холода. — Хрен его знает, — корчился я от боли, не зная, за что хвататься. Голова кружилась, к горлу подступила тошнота. — Сёма! — в панике голос Софии казался громким и высоким. — Сбегай до Марка Антоновича и скажи, чтобы позвал медиков к третьему входу. Скажи, что тут перелом. Быстрее, родной, быстрее. — Да, мама. Я сейчас! — Я нормально, — попытался я сохранить мужественность, но боль, простреливающая все конечности, всё больше и больше превращала меня в ноющую девчонку. — Не двигайся, — приложила София к моему лбу горячую ладонь. — Ты весь бледный. Головой ударился? — Не знаю. Не понял, — мотал я головой из стороны в сторону. Ну, что же я за дебил такой?! Решил побегать, твою мать, в туфельках по гололёду? И от кого побегать? От девушки, что сейчас сидела рядом со мной на корке льда в распахнутом пуховике, открытая всем ветрам, и испугалась за меня, похоже, гораздо больше, чем это успел сделать я сам. Глава 22 Идея врача о том, что мне нужно немного поспать, чтобы пропустить основную волну боли, только на словах оказалась отличной. По факту, вырубившись сразу после укола, я понял, что боль нисколько не стала меньше. Меня всё так же мутило, всё так же хотелось отрубить источник невыносимой боли — ногу. Открыв глаза после короткого сна, уперся взглядом в выцветшую зеленую стену, краска на которой давно потрескалась. Первое же желание пошевелиться прострелило болью всё тело от ноги до макушки. Рука, которая, к счастью, не оказалась сломанной, а лишь имела сильный ушиб, тоже нестерпимо ныла. Сухость во рту и подступающая к горлу тошнота велели найти источник воды. Повернув голову, поперхнулся воздухом, слюной и словами. — Ты дурак, — сказал безапелляционно малой, о чьём присутствии рядом с собой я даже не догадывался. — Сам дурак, — ответил я сипло, пытаясь откашляться. Уж если и спорить с пятилеткой, то на его уровне. — Нет, мама сказала, что ты дурак, — настаивал малой на своём. — Мама? Тогда передай своей маме, что я сказал, что дурак — ты. — Несчитово. Я первый сказал. А первое слово дороже второго. — Не тарахти… пожалуйста, — шумно вздохнул я и скрыл глаза под сгибом локтя здоровой руки. Боль волнами гуляла по организму. Смотреть вниз, на ногу в гипсе, не хотелось. Казалось, если увидеть результат своего «балета» на льду, то станет ещё больнее. — На, — лаконично сказал Сёма, не добавив более никаких пояснений к двум имеющимся буквам. Отнял руку от лица и увидел, как малой протягивает мне небольшую бутылку с водой. — Это мне? — Да. Мама сказала, сказать, что ты дурак, за тобой надо смотреть и тебе надо дать эту бутылку, когда проснёшься. — А она… молодец, — смягчил я многое, что хотелось бы сказать на самом деле. Принял бутылку и с трудом открыл воду. Ушибленная рука плохо реагировала на напряжение, откликаясь тупой болью в плече. Выпил половину и снова отвалился на подушку, чтобы отдышаться. — А мама-то твоя где? — Она пошла за лекарствами. Врач сказал, что тебе нужны лекарства. — Ясно. И давно она ушла? — Давно. Я уже кушать хочу. — Ну, у меня ничего для тебя нет. — Я у тебя ничего и не просил, — гордо заявил малой и забрался на стул, стоящий рядом с моей кроватью. Пока Сёма в полном молчании и тишине болтал ногами на высоком стуле, я смотрел в потолок и думал о том, как бы теперь добраться домой со сломанной ногой и что дальше со всем этим делать. Дочка и шерстяной придурок, которого никуда не денешь. Тёща уже придумала аллергию на собак, так что отдать ей идиота, который любит суетить под ногами, точно не получится. Можно на время зимних каникул отправить Катю к бабушке, чтобы она не пропустила праздники, нянчась со мной, одноногим. Если она, конечно, сама этого захочет. И София… Её малой уже выклевал мне мозг всего парой фраз, переданных ею. Не уверен, что выдержу личную с ней встречу. — …покой, массаж. Ну, а всё остальное можете найти в памятке или позвонить лично мне. Номер я вам оставил, — вещал мужской голос, когда дверь в палату открылась, и вошли мужик в белом халате, а следом за ним София, катящая перед собой инвалидное кресло. — Добрый вечер, больной, — склонился ко мне врач и кончиком ручки постучал по гипсу. В груди зажглось желание постучать кончиком здоровой ноги по его голове. Какого хрена он делает?! Видит же, что гипс! — Как самочувствие? Жалобы имеются? — А по мне не видно, что я на танцы собрался? — спросил я иронично. — Шутите? — одобрительно улыбнулся белый халат. — Это хорошо. Значит, уже идёте на поправку. Ну, что ж… — вздохнул врач и переложил папку из руки в руку. — Всё от нас зависящее мы сделали. Можете остаться в стационаре на несколько дней, но в этом нет необходимости. Ваша супруга сказала, что сможет за вами присмотреть. — Мы не… — начала София.