— Тебе тяжело, — попытался я убрать руку с ее шеи. — Я могу опереться о стену. — Нет. Врач сказал, что тебе нужен покой и минимум движений хотя бы первую неделю. Так что давай не будем создавать лишние манипуляции в первый же день. Стой и держись за меня. Тем более, ты не в полную силу на меня опираешься. Сейчас доведу тебя до квартиры, настроим с тобой высоту костылей, и потом тебе и твоей совести станет в разы легче. — Мы будем делать дяде Паше костыли? — восхищенно выпучил глаза малой, для которого всё происходящее было лишь очередным приключением. — Они уже сделаны, Сёма, — мягко ответила ему София. — Мы их только настроим по росту дяди Паши, если у него, конечно, есть инструменты. — Есть, — выдохнул я, сморщившись от очередной волны боли. — Катя дома? — Чёрт! — выругался я, злясь на себя. — Она должна была мне позвонить, чтобы я забрал её из школы. Твою мать! — пошарил свободной рукой по карманам и нашёл в одном из них телефон. Полно пропущенных. От Андрюхи, от Генки, даже от тёщи, и, конечно же, от Катя. Почти час назад был последний звонок. — Не переживай. Сейчас я оставлю тебя дома с Сёмой, а затем съезжу на такси до школы и заберу Катю. Наверняка до сих пор ждёт. Позвони ей, предупреди. Набрал номер дочери. Гудок и сразу ответ: — Папа! Ну, ты куда пропал? Мне пришлось с платьем ехать на автобусе, чтобы на улице не замерзнуть! — Катя… дочка… Я не мог приехать. — Почему?! Ты же обещал! — Я знаю, я виноват. Ты сейчас дома? — Да, дома, — ответила дочка обиженно. Кажется, ближайшие дни она разговаривать со мной не будет или будет делать это через губу. — Тогда открой, пожалуйста, дверь, Катюш. — А сам не можешь? Я же сама всё сделала: и до дома доехала, и дверь открыла. — Катя, пожалуйста, — взмолилась София, которая почти выволокла меня на себе из лифта. — Это Соня? — в голосе дочери вспыхнуло удивление. — Ты из-за неё не смог меня забрать из школы? — Нет, Катя. Нет. просто открой дверь и всё сама увидишь, — тяжело дышал я. Мне нужно лечь. Срочно. Желательно, прямо здесь и сейчас. — Ладно, — нехотя согласилась дочь. Через несколько секунд замок двери, у которой мы стояли, щелкнул и дверь открылась. Гнев и презрение в глазах дочери сразу сменились на шок и даже страх. — Папа! — вскрикнула она и зажала рот ладонью, глядя во все глаза на торчащий из разрезанной штанины гипс. — Ты что сделал?! Это как это?! — Поскользнулся, упал и сломал, — ответил я. Держась одной рукой поочередно за дверной косяк и стену, а другой за Софию, вошёл в квартиру. — Катюш, — обратилась к моей дочери София и протянула ей пакеты с покупками и костыли. — Подержи, пожалуйста. — Да-да, конечно, — спохватилась дочь и сразу взяла пакеты, не прекращая смотреть на меня широко распахнутыми глазами. — Всё нормально, — попытался я успокоить дочь и даже по голове её умудрился погладить, пока София уводила меня в сторону комнаты, на которую я ей показал. — Катя, принеси диванные подушки, пожалуйста, — крикнула София, заведя меня в комнату. — Папе нужно что-то под ногу подложить. — Сейчас-сейчас! — суетила Катя, шурша пакетами в прихожей. Топот ног разнесся по квартире и усилился вдвое, когда не только моя дочь, но и Сёма вбежали в комнату с небольшими подушками в руках. — Садись, — произнесла София, помогая мне сесть на край постели. — Давай, снимем пальто. Вот так, — оставив его на стуле, девушка упала на колено рядом со мной и быстро сняла со здоровой ноги ботинок. — А теперь попытайся лечь. Стоило мне сделать маленькое движение в сторону своей подушки, как пришлось стиснуть зубы, чтобы не крикнуть на всю квартиры от волны боли, прокатившейся по сломанной ноге. — Не могу, — выдохнул я едва слышно. — Не могу. Единственное, что я мог делать, чтобы не было больно, — дышать и мотать головой. — Ребята, — обратилась София к ошарашенным детям, которые, видя, что мне не по-детски больно, не знали, на какой козе ко мне подъехать, чтобы отдать уже эти цветные подушки. Даже псы спрятались за их ногами и близко не подходили. — Приготовьте пока что-нибудь поесть, ладно? Мы весь день сегодня в больнице, поэтому очень голодные. Да, Сёма? — Да-да! — закивал малой головой. — Я такой голодный, что могу съесть слона больше этой комнаты. — А что приготовить? — прагматично спросила моя дочь. — Всё, что хотите, — улыбнулась София уголками губ. — Можете устроить пикник: сделайте бутербродов, сосисок пожарьте, если есть. И нужно придумать из чего-то поднос для папы, если его нет. А-то папа теперь несколько дней не сможет кушать за столом. — Ладно, хорошо, — согласилась Катя, внемлющая каждому слову своей новой подруги. — А подушки положите пока на край постели. Вот сюда, — показала София, а сама отошла в сторону, чтобы снять пальто и оставить его на спинке пустого стула. — Спасибо, ребятки. Вы нам здорово помогаете. — Идём, Сём, — взяла Катя малого за руку и вывела из комнаты. Следом за ними София закрыла дверь в комнату, отрезав нас от остальных обитателей квартиры. — А теперь можешь материться, рычать и слать меня куда подальше, но только не очень громко. Давай, — подошла она ко мне и, взяв две диванные подушки, застыла в ожидании. — Тебе, всё равно, нужно лечь. — Дай ещё обезболивающее. Иначе я сдохну, — тяжело дышал я. — Много нельзя. На упаковке написано, не более четырех таблеток в сутки. Ты выпил сразу две еще в больнице. Лучше оставь порцию до ночи. А теперь ложись. На ее лице не дрогнул ни один мускул, пока она всё это говорила. Ей бы смертные приговоры с таким лицом и интонациями оглашать, а не с больными обращаться. — Сука! — рыкнул я сквозь стиснутые зубы. Не на девушку, а на ногу, которая от одного маленького движения снова одарила меня незабываемой, мать ее, болью. — Тварь! — не мог я сдержаться, но ногу, всё же, на постель поднимал. Хоть и очень медленно, но дело сдвинулось с мертвой точки, а моя нога оторвалась от пола. София молча кружила рядом, подкладывая подушки мне не только под ногу, но и под спину и голову, чтобы я остался в полулежащем положении. Дети на кухне гремели посудой и что-то буйно обсуждали, советуясь, кажется, даже с двумя бестолковыми псами. — Одеяло? — предложила София, взявшись за его край, чтобы меня укрыть. — Нет, — качнул головой, тяжело дыша. — Я вспотел, пока эту гребанную ногу поднимал. Какое, нахрен, одеяло? — Не ругайся, — сказала девушка мягко, но достаточно строго. — И не вздумай потом сорваться на детях или щенках. Тут, — указала она взглядом на гипс. — Только твой косяк. Терпи. Сожми зубы, но терпи. — И долго мне терпеть? — Врач сказал, что основная боль продлится дня два-три. Дальше — ты привыкнешь. — Твою мать! — едва ли не всхлипнул я, спрятав глаза в сгибе локтя. — Твою-то, сука, мать! Я сдохну уже сегодня к ночи. Вколи мне что-нибудь или дай те таблетки. — Не сдохнешь, — села она рядом и плавно стянула с уязвленной ноги носок. — Уж тебя я с того света выковыряю. Прямо за больную ногу, чтобы ты точно отреагировал. — Я бы сказал, что ты добрая фея, но хрен там. — Уж какая есть, — развела она руками, деловито хмыкнув. — Тебе ещё что-нибудь нужно? — Воды. В глотке пересохло, пока ногу укладывали. — Да, сейчас, — кинулась София куда-то вниз, наверное, к сумке. Пошуршав чем-то, достала из нее бутылку воды и поднесла ко мне, предварительно открыв. — Ещё что-нибудь? — спросила она, когда бутылка была мной окончательно высушена. — Ружьё, — сказал устало. — Не хочешь давать таблетки — дай мне ружьё. — Обезболивающее получишь на ночь, а ружьё не получишь вообще, потому что я не знаю, где его можно взять. Так что терпи. — Издевательство, твою мать, — буркнул я и отвернул от нее лицо. Стиснув зубы уже в миллионный раз за этот вечер, перетерпел очередную волну боли. Казалось, что нога начинает болеть даже если я просто моргну дольше обычного. — Платочек дать? Всплакнёшь. От наглости и тона исходящих от Софии я даже забыл о том, что у меня сломана нога.