Вечером накануне дознания констебль Меллалью щедро смазал ботинки жиром. Они так отчаянно скрипели, что, когда он явился на слушание в прошлый раз, над ним потешалась вся деревня. – Благодарю вас, констебль, – проговорил тогда коронер после появления Меллалью на месте свидетеля. – Спасибо, и в следующий раз, хм, проследите, чтобы вашим ботинкам воздали по заслугам… – При этих словах зал суда буквально взорвался хохотом. Мистер Тимоти Шируотер любил отпустить язвительную шутку в чей-нибудь адрес, и если мог ввернуть такое на дознании по делу мелкой рыбешки вроде стыдливого работника фермы, отца четверых детей, который обрюхатил молочницу и, вместо того чтобы держать ответ, бросился в резервуар с молоком, к ужасу покупателей… если мистер Шируотер мог выкинуть такое тогда, что же он устроит на важном завтрашнем слушании? Эта навязчивая мысль не раз приходила в голову Меллалью, в итоге он принялся прилежно смазывать свои ботинки одиннадцатого размера костяным маслом, пока скрип не заглох окончательно. – Я не возражаю, когда Шируотер потешается над другими, но издеваться над парнем, что лишь исполняет свой долг и вовсе не обязан наряжаться франтом и щеголять в лайке или лаковой коже, это уж чересчур, – пожаловался он жене. – Так не изображай дурака опять. Не позорь меня и детей на глазах у деревни. – Вот и все утешение, что получил констебль от властной супруги. – Лучше бы он так не кричал. Стоит ему начать речь, его слышно аж в соседней деревне, – пробурчал Меллалью. На сей раз он обращался к надетому на кулак ботинку. У мистера Шируотера был хороший голос, и он умело этим пользовался. На дознаниях он грозно рыкал, словно лев в джунглях. Его всегда короткие слушания проходили гладко, а на всякого, кто с умыслом или без умысла пытался затянуть их, коронер обрушивался во всю силу своих легких и выплескивал на голову несчастного неисчерпаемый запас сарказма. Это был крупный мужчина с густой черной бородой и могучими, как у быка, плечами, человек блестящего ума. В свое время он считался лучшим адвокатом в Олстеде. Шируотер так рьяно защищал правонарушителей, что наводил ужас не только на собственных клиентов, но и на остальных законников, включая судей. Наконец какому-то прозорливому местному чиновнику пришла в голову счастливая мысль назначить мистера Шируотера коронером графства и тем прийти на выручку суду магистратов Олстеда. С тех пор защитником в городском суде выступал более миролюбивый коллега Шируотера, а тот располагал теперь собственным судом, где мог бушевать вдоволь. Мистер Тимоти Шируотер прибыл в Женский институт, где предложил провести слушания, на двуколке, запряженной пони. Он отказался от автомобиля в первый же день войны, и с тех пор служил живым укором местным землевладельцам, бездарно расходовавшим бензин. Их он стыдил как собственным примером, так и острым, язвительным словом. Инспектор Гиллибранд неплохо поладил с коронером, поскольку всегда ездил на велосипеде. Как только он предложил перенести рассмотрение дела, Шируотер немедленно согласился. Он ограничился тем, что заслушал показания полиции, врача и миссис Эллиот. Присяжные, одетые в лучшие свои костюмы, успели осмотреть тело и занять места на скамье, где они просидели все слушание, смирные, будто марионетки, а затем стройной шеренгой покинули зал, разочарованные и огорченные, как остальная публика, собравшаяся в суде. В здании пахло вареньем, поскольку женщины из института целую неделю усердно варили его и разливали по банкам. – Не волнуйтесь, друг мой, – пророкотал коронер, обращаясь к констеблю. Тот так старательно репетировал свое краткое выступление на суде, что не мог вспомнить ничего больше, а в решающий момент все слова вылетели у него из головы. Констебль Меллалью, багровый, как свекла на его грядках, вначале заикался и кашлял, потом отошел от заготовленной речи и пустился в длинные путаные объяснения. Мистер Шируотер снял очки в золотой оправе, тщательно протер шелковым платком и протяжно вздохнул. Констебль почувствовал, как съеживается и будто даже уменьшается ростом, словно Алиса в Зазеркалье. Оставалось лишь ждать, когда разразится гроза. – Спасибо, констебль, этого достаточно, – прогремел мистер Шируотер. – Вы действовали расторопно и проявили здравомыслие. На этом все. Меллалью кое-как на шатких ногах сошел со свидетельской трибуны, но долгое время потом, совершая свои обходы, летал как на крыльях. Жена выразила одобрение тем, что произвела дополнительную генеральную уборку полицейского дома, хотя середина лета давно миновала, и преподнесла мужу целый противень его любимых яблок, запеченных в тесте. Лакомство задало работы пищеварению и несколько убавило чувство легкости, а вместе с ним и веселость констебля. Следующей в списке значилась миссис Эллиот. Она черной тенью поднялась на свидетельскую трибуну. Впрочем, ее траур не настроил коронера на скорбный лад и не заставил понизить голос до похоронного полушепота. Он с великим удовольствием допрашивал экономку и откровенно смаковал ее ответы. Показания миссис Эллиот представляли собой слегка приукрашенное повторение ее беседы с констеблем в тот вечер, когда обнаружили труп. Вялым, безжизненным тоном она описала вкратце события, что привели к ужасной находке, и высказала свое мнение о душевном состоянии покойного накануне того дня, когда видела его в последний раз. – Кто-нибудь предложил вам провести весь день в гостях у сестры? – прогудел мистер Шируотер. – Моя сестра сама предложила, сэр. – После зычного окрика коронера бормотание экономки показалось еще более слабым и жалобным. – Кто-то знал об этом заранее? – Многие, сэр. – Кто именно? – Сэр, думаю, мистер Уолл рассказал все большинству пациентов во время вечернего приема, а потом людям в пабе, куда он заходил пообедать и выпить перед сном. – В медицинском заключении что-то говорилось про его ужин. Он ужинал дома? – Да, сэр. Каждый вечер ровно в половине одиннадцатого, как по часам. Я оставила ему ужин на подносе: печенье, тарелку с сыром и закрытую бутылку пива. – Значит, он, наверное, поужинал, после того как вернулся из «Человека смертного», прежде чем встретил свою смерть, поскольку съел печенье и откупорил бутылку. – Коронер жестом отпустил экономку. – Сочувствую вам, миссис Эллиот. Вы потеряли доброго хозяина и, судя по всему, хорошее место. После его слов свидетельница залилась слезами. С трибуны ее увела сестра, тоже одетая сообразно случаю в глубокий траур. Следующим выступил доктор Джон Уолл. Он официально опознал покойного и заверил суд, что душевное состояние его дяди и выводы медицинской экспертизы исключают возможность самоубийства. За этим последовала громогласная резкая отповедь со стороны мистера Шируотера. Он отругал свидетеля за то, что тот опередил полицейского врача, чья очередь выступать еще не настала. Врач вышел на трибуну следом за племянником покойного и представил экспертное заключение о причинах смерти, полное профессиональных терминов. – Пожалуйста, переведите это на обычный язык для профанов вроде меня и присяжных, – проревел коронер и добродушно осклабился, из-под его густых усов между красными губами показались зубы. За этим последовало простое изложение физиологических фактов, отчего публика в зале зашевелилась, зашепталась, послышались горестные вздохи и нежное сочувственное квохтанье, с каким женщины определенного склада кидаются к детям и комнатным собачкам. Шум этот, выражавший в действительности всеобщее горе и скорбь, заставил мистера Шируотера взглянуть поверх очков на забитый до отказа зал суда и шумно втянуть воздух. Коронер будто готовился выдуть публику из зала. Однако вместо этого он протяжно вздохнул, словно ветер пронесся между ивами, и продолжил писать. Затем поднял голову и объявил перерыв в работе суда. Вот и все, что услышали в тот день на дознании жители деревни. Один глухой старик, чья дочь театральным шепотом пересказывала ему все, что говорилось на слушании, громко проворчал: «Коронер нарочно играет с нами, затягивает дело, чтобы народ помучить». А Билз и Мидз, которые, пока шло разбирательство, испепеляли друг друга взглядами поверх голов публики, затеяли шумную перебранку о том, как шло дознание 1872 года, где слушалось дело одного бедняги – ему размозжило голову, когда он звонил в колокол. В итоге Билз, тот, что помоложе, сбежал с поля боя, но вскоре из другого конца зала раздался его голос. Старик рассказывал одному шестидесятивосьмилетнему юнцу о том, что случилось с Сэмюелом Уоллом в 1899 году. – Он вылетел из повозки, запряженной пони, и сломал обе ноги. Тед Харроуз, дорожный рабочий, нашел его в сточной канаве, тот ругался как матрос. Старый доктор был мастак ругаться, что и говорить. «Никто не притронется к моим треклятым ногам, я сам ими займусь, – сказал мистер Сэмюел. – Погрузи меня на свою тачку и отвези в чертову клинику». И пока Тед усаживал его в тачку, он бранился на чем свет стоит. Однако веселье Билза длилось недолго, за его плечом послышалось знакомое шамканье злого духа. – Ты спутал даты, Бен Билз, как всегда… Эта история приключилась с мастером Теодором в тысяча восемьсот пятьдесят втором году. Я-то застал то время, а вот тебя у твоего папаши еще и в задумке не было. Мой старик отец рассказывал о том случае… Кое-кто из жителей деревни, обозленных тем, что обещанное развлечение внезапно свернули, уже подумывал забросать коронера обломками кирпичей, но тот решительно вскочил в свою двуколку и покатил на дознание в соседнюю деревню, где один старик объелся грибами с пивом и умер, прежде чем подоспел врач. По пути Шируотер миновал несколько автомобилей, стоявших рядком возле паба, и произнес: – Возмутительное безобразие! Его рокочущий бас разнесся по всей деревне от края до края. Вернувшись в гостиницу, Литтлджон обнаружил, что его дожидается почта. Принесли пакет из Скотленд-Ярда со всеми подробностями преступлений, упомянутых в пожелтевших газетных вырезках, на которые он наткнулся. Виновного в ограблении банка на Грейз-Инн-роуд полиция так и не схватила, однако личность его удалось установить. Грабителем оказался Персивал Бейтс, уже отбывший тюремный срок за фальшивомонетничество. Очевидно, позднее он нашел более удачный способ разжиться деньгами. В известной степени опознать Бейтса помогло описание управляющего банком. Далее перечислялись приметы преступника и следовал подробный отчет о нем. Его правая рука осталась частично парализована, а нос сломан и искривлен после взрыва в лаборатории, где Бейтс работал, прежде чем вступил на преступный путь. Химик по образованию, он достиг немалых успехов в металлообработке и оказался талантливым гравером, что впоследствии и завело его на кривую дорожку. После налета на банк Бейтс бесследно исчез. Заключение он отбывал в Дартмурской тюрьме с 1924 года по 1930-й. Вел себя образцово и в последние годы работал тюремным библиотекарем. Что же касается убийцы из Редстеда, отчет оказался коротким. Преступник мирно жил на маленьком клочке земли близ Труро после выхода из Дартмура. Полиция точно знала, где он находится. Его горячо любимая сестра связалась с мужчиной из местных и забеременела, но любовник дурно с ней обошелся. Очевидно, в конце концов несчастье сломило ее, она утопилась. После этого Гарольд Гринлиз явился к соблазнителю и так жестоко избил его, что через три дня тот умер в больнице. Гринлиза признали виновным в убийстве, при этом коллегия присяжных настаивала на смягчении приговора. Невзирая на рекомендацию жюри, подсудимого приговорили к повешению, однако в окрестностях города многие ему сочувствовали и подписей под петицией о помиловании набралось изрядно. В последнюю минуту смертный приговор заменили пожизненным заключением. А со временем Гринлиза досрочно освободили: суд учел его примерное поведение, к тому же власти стали смотреть на вещи шире. Литтлджон долго и тщательно изучал отчеты, прежде чем принять решение, затем позвонил сержанту Кромвелю в Скотленд-Ярд, дал ему подробные инструкции относительно направлений расследования и попросил собрать необходимую информацию. Потом достал свой блокнот, просмотрел несколько пунктов и снова внимательно прочитал записи. – В какое время доктор Китинг принимает пациентов? – спросил Литтлджон официантку, которая подошла убрать с его стола грязную посуду. – С половины седьмого до восьми, – ответила девушка, окинула его критическим взглядом и нахмурилась – наверное, задумалась, что не так с ветчиной и яичницей. Литтлджон рассмеялся: – Я не заболел. Мне нужно обсудить с доктором одно личное дело, я как раз успею застать его, прежде чем он начнет прием больных. Официантка с заметным облегчением кивнула и залилась смехом. Затем скосила на инспектора блестящие глаза, с грохотом поставила на стол тарелку с кусочками ананаса и смущенно попятилась к двери, словно королевская особа только что отослала ее прочь после аудиенции. Глава 9. Доктор Прочь, гадкое лекарство, прочь, микстура![42] Александр Китинг, бакалавр общей медицины и хирургии, пил виски у себя в кабинете, когда Литтлджон позвонил в дверь. Доктор не так давно перестал пить при жене: укор в ее глазах лишал его половины удовольствия. В школе Китинг особыми талантами не блистал, учился посредственно, а в медицину пошел главным образом потому, что не испытывал склонности к чему-либо иному. Вдобавок об этом позаботилась его мать, женщина влиятельная и настойчивая: ей вздумалось непременно сделать из сына «целителя», как она выражалась, хотя тот едва ли годился на данную роль. Он несколько раз проваливал экзамены, но в конце концов кое-как получил диплом врача. В медицинском колледже Китинг вел беспутную жизнь, водил дружбу с самыми отчаянными гуляками и считался одним из худших студентов. Такого вот человека почтенная профессорская коллегия выпустила из стен университета, чтобы лечить больных. Довольно скоро он стал ненавидеть ремесло, которое столь легкомысленно выбрал. Китинг оказался неспособен соблюдать хотя бы видимость профессионального достоинства. Былая разнузданность какое-то время дремала в его крови, однако вскоре пробудилась вновь: слишком тяжелой обузой оказалась для него деревенская практика, приобретенная на деньги девушки, которую он взял в жены, получив степень. Китинг не выдержал жестокого состязания с единственным своим соперником, деревенским знахарем, разочарование сломило его: Уолл далеко превосходил его как мастерством, так и образованием, пусть даже не подтвержденным дипломом, а потому пользовался большим авторитетом. Китинг купил практику у душеприказчика последнего из Тейлоров примерно за четыре тысячи фунтов. Поначалу она приносила неплохой доход, но довольно скоро о новом докторе пошла дурная слава. И склад натуры, и профессиональные промахи не способствовали сохранению доставшегося ему наследия старинного уважаемого семейства деревенских врачей. Вдобавок история о девочке со сломанной ключицей разнеслась по округе и достигла ушей каждого. Китинг предпочел обвинить во всем Уолла и объявил его шарлатаном, что вызвало общее возмущение – местные жители гордились своим костоправом. Не имея возможности расправиться с соперником законным путем или очернить его, Китинг в отчаянии начал пить. К тому времени как служанка принесла ему визитку Литтлджона, он уже успел изрядно набраться. Девушка держалась развязно. Она была слишком юной и хорошенькой, чтобы хозяин мог устоять перед ней, и миссис Китинг предупредила ее о расчете. Жена доктора и сама подумывала «взять расчет», переехать в родительский дом. – Ему-то что нужно? – проворчал Китинг. – А мне почем знать? – фамильярно произнесла девица. Доктор бросил на нее масленый взгляд поверх стакана: – Проводи его сюда. – Итак, инспектор, я теперь подозреваемый? – обратился он к Литтлджону минутой позднее. – Представьте, я не убивал Уолла, хоть мне чертовски этого хотелось. – Как вам, очевидно, уже известно, доктор, я занимаюсь расследованием смерти мистера Уолла. Поскольку вы здесь единственный врач, я подумал, что у вас, вероятно, свой взгляд на его деятельность. – Хотите выпить? – Нет, спасибо, сэр. – Ну а если я вам скажу, что из-за деятельности Уолла я лишился и пациентов, и доброго имени? Якобы какой-то недоучка знает то, чего не знает квалифицированный врач! Из-за него моя практика теперь почти ничего не стоит. Он едва не разорил меня. Но теперь, слава богу, его не стало, и дела, наверное, наладятся. И надо же было вложить деньги в практику в этаком жалком захолустье! С тем же успехом я мог выбросить их на ветер… – Неужели?