В июле 1931 года мисс Маллинз посетила Париж и Динар со своим дядей Феликсом Поттсом, членом Королевского географического общества, который зарабатывал на жизнь тем, что летом и осенью возил группы туристов по англоязычным уголкам Европы, а зимой читал лекции о великолепии минувшего сезона каждому, кто был готов слушать и платить. Рассказы его сопровождались просмотром диапозитивов. Париж так ошеломил мисс Маллинз, что ей захотелось самой стать француженкой. Она пыталась даже произносить свою фамилию на французский манер – «Мулен», и втайне завидовала местному полицейскому Меллалью, в чьей искаженной на английский лад фамилии осталось все же больше французского, чем в ее собственной. Когда на деревьях в Столдене начинали распускаться почки, глаза Агаты затуманивались при мысли о парижских бульварах и милых Елисейских Полях. Запах сточных канав или кислой капусты деликатно напоминал ей о тупике Сен-Дидье, где прежде располагался пансион Дидье, – именно там обычно останавливался член Королевского географического общества Феликс Поттс. Мисс Маллинз неизменно предпочитала французский завтрак: домашнего приготовления круассаны и кофе по-французски. Несколько раз она безуспешно пыталась заказать товары по почте в универмаге «Самаритен». Потворствуя своей ностальгии, мисс Маллинз пять лет посещала занятия по французскому языку в Техническом институте Олстеда, а по окончании курса начала преподавать сама. Она постоянно уснащала свою речь французскими фразами – сколько выдерживали жители Столдена. За исключением викария во всей деревне один лишь Томми Мейтер мог поддержать разговор, сплошь состоящий из галлицизмов. Сказать по правде, языковые потуги Томми сводились к плохому французскому и офранцуженному английскому в пропорции примерно сорок к шестидесяти. Во время прошлой войны он служил в Руане и там торговался на рынке, когда закупал провизию для своей части. В мае 1939 года мисс Малллинз сама повезла в Париж группу туристов. Их было четырнадцать: три ученика, достигших высокого уровня владения языком, пять начинающих, трое родителей и еще трое примкнувших к группе за компанию, в их числе Томми Мейтер. Приготовления длились восемь месяцев, а под конец поездка едва не сорвалась, поскольку минувшим летом дядюшка Феликс умер – объелся несвежим лангустом в Сен-Мало. И вот великий день настал. Полдеревни сбежалось на автобусную остановку, чтобы проводить путешественников. Они уезжали торжественно, победно во главе с мисс Маллинз, а вернулись возмущенные, в сопровождении Томми Мейтера. Очевидно, парижане не говорили по-французски, поскольку не поняли ни единого слова мисс Маллинз, как та ни старалась с ними объясниться! Положение спас горластый безграмотный Томми – без него поездка завершилась бы трагическим провалом. Одному Богу известно, что случилось бы с дамами в этом порочном городе, если бы на помощь не пришел Томми с его ломаным французским! В деревне продолжали судачить о мисс Маллинз и ее французском, а она уже подумывала открыть лавку подальше от Столдена – возможно, в Динаре, – если начнется новая война. Когда Литтлджон вошел в магазинчик, мисс Маллинз взвешивала рис за прилавком. Это была маленькая сухая женщина со всклокоченными седыми волосами, ясными серыми глазами, увядшими розовыми щеками и такими крохотными носом и ртом, что карикатурист изобразил бы их в виде короткой закорючки и точки. Прежде эта одинокая женщина не работала, но когда ей исполнилось сорок лет, умер ее отец, виноторговец, и оставил ее, беспомощную, словно рыбу, выброшенную из воды, разбираться с его долгами. Один только столденский пастор знал, через что ей пришлось пройти в последние пятнадцать лет. Судьба и без того обошлась с ней жестоко, а тут еще злополучная комедия с парижским фиаско… Вдобавок хозяин пансиона Дидье вручил мисс Маллинз неоплаченный счет ее дяди Феликса – мистер Поттс умер, не рассчитавшись! – Доброе утро! – приветствовала Литтлджона мисс Маллинз, затем проворно шмыгнула в подсобное помещение магазина, выключила радио, игравшее «В лодке» Дебюсси, и вернулась. – Доброе утро, – отозвался Литтлджон. Он слышал часть истории мисс Маллинз от подвыпивших деревенских остолопов в «Человеке смертном», но при виде самой женщины понял, что может ей доверять. Он объяснил прямо, что ему нужно. – Думаю, правильно будет предоставить вам эти сведения, инспектор, хотя как государственная служащая я обязана хранить их в секрете. Sous le manteau de la cheminée, конечно… Я хочу сказать, нужно соблюдать конфиденциальность, понимаете? – Вполне… Sous le manteau. – Вы говорите по-французски? – Немного, но давайте продолжим по-английски. Литтлджон хорошо знал французский. Его добрые знакомые из соседней квартиры в Хэмпстеде были французами и вечерами за игрой в бридж часто давали ему уроки, однако не видел смысла вести расследование на иностранном языке. Не следовало позволять мисс Маллинз отклоняться от главного. – Я только принесу корешки квитанций на заказные письма, который мистер Райдер отправлял своим издателям, инспектор. Это мелкие бандероли. Naturellement[52], рукописи не занимают много места, правда? Давайте-ка посмотрим… – Она снова торопливо юркнула в заднюю комнату и принесла свои учетные книги. Потом принялась нервно перелистывать корешки квитанций, шевеля губами и зачитывая имена. – Ну вот, инспектор. Примерно раз в месяц отправлялась бандероль по адресу: Юго-Западный почтовый округ Лондона, Стокуэлл, Севен-Систерс-роуд, 44Б, издательство «Граймз и Уиллз». Литтлджон записал адрес. Странное место для издательства! Нужно будет проверить. – А самому мистеру Райдеру приходили почтовые бандероли с доставкой на дом, мисс Маллинз? – Да. На его адрес приходили пакеты примерно такого же размера, как те, что он отправлял. Наверное, рукописи, которые мистер Райдер читал или правил, n’est-ce-pas?[53] – Вероятно. А в последнее время бандероли поступали или отправлялись? – Нет. Ничего с… так, так… вот последняя квитанция. Ничего с самого падения Франции… – Голос мисс Маллинз дрогнул. – Милая, милая Франция, – прошептала она и разрыдалась. Литтлджон поспешно скрылся в телефонной будке и позвонил в Скотленд-Ярд насчет адреса, по которому Райдер отправлял бандероли. Пока он ждал, почтмейстерша успела привести себя в чувство с помощью большого носового платка. Вскоре к почтовой стойке подошла женщина получить денежный перевод. Двое детей заглянули, чтобы купить по плитке шоколада, его пришлось извлекать из тайника за горами запасов бакалеи и тканей, в беспорядке загромождавших полки. Запахи кофе, сыра и аниса проникали даже в закрытую телефонную будку. – Простите меня, инспектор, – произнесла мисс Маллинз, когда Литтлджон снова вошел в магазин. – Я ужасно расстраиваюсь, думая о том, что случилось с местом моих счастливых воспоминаний. Очевидно, она забыла о пережитых унижениях. – Не извиняйтесь, мисс Маллинз. Будем надеяться, война скоро закончится и мир станет прежним. Ради этого стоит подождать, верно? – Да-да, инспектор. Вы действительно считаете, что все будет как раньше? Эти бомбардировки и ужасные немцы в дорогих сердцу местах заставляют усомниться… Кстати, инспектор, мне вдруг кое-что пришло в голову. Наверное, это не имеет значения, но я должна вам рассказать. По-моему, в некоторых бандеролях, что приходили мистеру Райдеру, лежало что-то металлическое. Может, гравировальные пластины для печати иллюстраций к книгам? Во всяком случае, в одном пакете что-то побрякивало, словно горсть медяков… ну, знаете, как бренчит мелочь или кое-что потяжелее. Похоже, бандероль упаковали неплотно, вот внутри что-то и вывалилось. Помню, Виггарс, наш почтальон, сказал об этом мистеру Райдеру, а тот сильно рассердился и нагрубил ему и велел не лезть в чужие дела. – Большое спасибо, мисс Маллинз. Я очень благодарен вам за помощь, и можете на меня положиться: то, что вы сообщили, не подлежит оглашению. – Всегда рада помочь, инспектор. Au revoir[54], мсье. – Au revoir, мадам, – ответил Литтлджон и церемонно поклонился. Глава 15. Кромвель Красивый молодец, как раз такой настоящий мужчина во цвете лет, первосортный мужчина, благовоспитанный, с манерами[55]. – Здесь водятся какие-нибудь интересные птицы? – спросил сержант криминальной полиции Кромвель носильщика на вокзале в Труро. Ему следовало бы знать: далеко не все горят желанием наблюдать в бинокль за жизнью пернатых и, подобно самому Кромвелю, проводят за этим занятием свое свободное время. Лицо носильщика радостно просияло. Он с восхищением оглядел сержанта. Кромвель пришелся ему по душе. Этот человек явно знал, чего хочет, и не терял времени попусту. Он сразу приступил к делу, как только сошел с поезда. – Пташки? Да. Еще какие. – Носильщик потер руки, ухмыльнулся и едва ли не подхватил Кромвеля под руку. – Труро славится своими хорошенькими цыпочками, – хохотнул он. – Я говорил о птицах… – возразил сержант с нажимом. – А не о цыпочках. – Уничтожающий тон Кромвеля исключал любые сомнения на его счет. – Ах, о птицах! – отозвался носильщик, подхватил свою тележку и покатил прочь, оставив вопрос сержанта без ответа. Полтора часа Кромвель прождал автобуса в Труро, затем еще долго ехал по тряской дороге и только в сумерках добрался до Суинфорда, где жил в уединении на крошечном клочке земли освобожденный убийца Гарольд Гринлиз. Детектив решил найти место для ночлега и приступить к работе на следующее утро, со свежими силами, поэтому отправился в «Королевский дуб», единственную в деревне гостиницу, чистый, выбеленный дом, где, по словам кондуктора автобуса, можно было найти постель и стол. В гостинице Кромвеля ждало потрясение. Он был закоренелым холостяком, товарищи в Скотленд-Ярде устали шутить по этому поводу, да и запасы их острот давно истощились. Кромвель твердо знал, какую девушку хотел бы видеть своей женой, и ни одна другая его не устраивала. Этого решительного, целеустремленного человека не смогла бы сбить с верного пути случайная обольстительница, попавшаяся ему на глаза. Стоило Кромвелю войти в холл, как из зала бара появилась женщина его мечты! Высокая, длинноногая, с прекрасной фигурой. Пышногрудая, грациозная, она высоко держала изящный подбородок, словно нисколько не боялась смотреть людям в лицо. У нее были золотисто-каштановые волосы и широко расставленные серые глаза, а нос сочетал в себе римскую и греческую форму в безупречной пропорции. Рот был довольно крупным, с полными сочными губами. В ответ на вопрос ошеломленного Кромвеля она назвала себя хозяйкой «Королевского дуба». Сержант заметил табличку с ее именем над дверью. Он тотчас угадал, что она вдова, поскольку имя хозяина, Роберта, закрасили, а поверх слабо проступавших букв вывели надпись: «Джейн». Прекрасная хозяйка носила фамилию Айртон![56] Кромвель решил, что это добрый знак. Так и оказалось. Мы не собираемся рассказывать здесь историю любви и ухаживаний сержанта Кромвеля из Скотленд-Ярда, но его доброжелателям, возможно, приятно будет узнать, что после полугода тайных поездок из Лондона в Труро и обратно (все, кроме Литтлджона, который дважды замечал золотисто-каштановые волосы, приставшие к одежде его подчиненного, и тактично снимал их, думали, будто Кромвель ездит наблюдать за птицами!) сержант уговорил миссис Айртон сменить фамилию на Кромвель и переехать из «Королевского дуба» в квартиру на Шеперд-маркет. Там они и жили, довольно и счастливо, судя по изменившейся внешности бывшего холостяка и радостному нетерпению, с каким он возвращался домой вечером после службы. Но вернемся к серьезным вопросам. Кромвель, в чьей душе бушевала буря, благополучно запер свои чувства на засов сухой логики и отправился допрашивать Гарольда Гринлиза, убийцу из Редстеда. Сержант нашел его в свинарнике. Тот выливал пойло в корыто самой огромной свиньи, какую только видел в своей жизни Кромвель. Гринлиз был высоким плотным мужчиной с седыми волосами, обветренной, темной от деревенского солнца кожей и с голубыми глазами, на удивление безмятежными для человека, отбывшего тюремный срок за убийство. Вторжение полицейского нисколько его не смутило, с посетителем он говорил вежливо. Мужчины прислонились к стене свинарника, а его обитательница, известная под кличкой Элайза, временами прерывала беседу шумным хлюпаньем и чавканьем, пока не закончилось пойло, а потом – довольным похрюкиванием и повизгиванием. – Славное у вас здесь местечко, Гринлиз, – произнес Кромвель, почесал зонтиком бок свиньи и снова поразился ее размерам. – Да, пожалуй, хозяйство у меня неплохое, только вот я так привязался к этой свинье, что придется мне взять отпуск, когда настанет пора пустить ее на бекон, а иначе я никак не смогу позволить мяснику приняться за работу. Она уже принесла четверых поросят и, похоже, наплодит еще больше, прежде чем пробьет ее последний час. Но ведь вы здесь не для того, чтобы слушать о ней? Чем я могу вам помочь? Знаете, я вообще-то занят, хотя, может, с виду и не скажешь. – Я только хотел спросить, не знаком ли вам человек по имени Бейтс. Он отбывал заключение за фальшивомонетничество, когда вы сидели в Дартмуре. Вы с ним водили дружбу? – Да. А что? – Ну, он снова доставил нам хлопот, вот я и хочу разузнать побольше о его прошлом. Это может оказаться полезным. – Немного необычно, верно? – Да. Дело довольно необычное. Извините, не могу рассказать вам подробности, я сам их не знаю, однако выслушаю с благодарностью все, что вы сообщите о нем, сочту это дружеской помощью. – С тех пор прошло много лет, вдобавок я не старался сохранить в памяти ту часть моей жизни, но припоминаю, что Бейтс считался примерным заключенным. Он был умнее и образованнее большинства, поэтому его перевели на работу в библиотеку. Там я с ним и познакомился. Мы немного поговорили, поделились воспоминаниями. В местах вроде Дартмура чувствуешь себя одиноко, и когда встречаешь кого-то похожего на тебя и готового слушать, начинаешь ему доверять. В общем, я рассказал Бейтсу историю своей жизни. – Вот это мне и нужно. Что вы рассказали ему, Гринлиз? – Ну и вопрос! А что вы поведали бы случайному попутчику в поезде, когда разговорились во время долгого путешествия? Думаю, вам потребовалось бы немало времени на перечисление. Вы ведь не ждете, что я перескажу вам в подробностях все наши беседы многолетней давности? – Нет. Но я попытаюсь расшевелить вашу память. Вы говорили когда-нибудь о человеке по имени Уолл? Гринлиз стиснул челюсти и смерил сержанта пронизывающим, почти враждебным взглядом. – К чему вы клоните, мистер Кромвель? – Дело в том, что мой визит к вам косвенно связан с убийством. Жертва – старик по имени Уолл, костоправ из Норфолка. – И Бейтс – подозреваемый? – Вряд ли. Только… это строго между нами… среди бумаг Уолла полиция обнаружила газетные вырезки. В одной речь шла о вашем деле, в другой – о деле Бейтса. Похоже, после освобождения он стал грабителем банков. Выстрелил в кассира, но, слава богу, не убил, только ранил, схватил деньги и был таков. С тех пор о нем никто не слышал. Мы хотим выяснить, чем мог заинтересовать Уолла подобный человек. – Скорее всего он лечил Бейтса. Наверное, вы не хуже меня знаете, что у Бейтса пострадали правый локоть и кисть, – кажется, после несчастного случая в лаборатории. Может, Уолл вылечил его покалеченную руку? – Вероятно, но почему? Нам известно, что во время налета на банк рука Бейтса была парализована. А после поднялась шумиха, описание налетчика появилось во всех газетах. Как мог тихий, законопослушный деревенский лекарь вроде старого Уолла взяться лечить преступника, ведь он наверняка знал, кто такой Бейтс? Такой человек скорее обратился бы в полицию, чем стал оперировать грабителя, чтобы тот мог безнаказанно проворачивать свои темные делишки. Разве что Бейтс по какой-то причине имел власть над Уоллом. Мы надеялись, в этом вы нам поможете. Полагаю, Бейтс в минуту откровенности рассказал вам об Уолле? На суровом лице Гринлиза медленно проступило удивление, смешанное с отвращением. Вероломство бывшего товарища глубоко возмутило его. – Это я рассказал ему об Уолле. Похоже, этот грязный мерзавец использовал полученные от меня сведения в своих гнусных целях, когда освободился. Если это так, в чем убеждают меня ваши слова, то я готов говорить. Кромвель предложил Гринлизу сигарету, но тот предпочел трубку. Если бы кто-нибудь увидел их за беседой в свинарнике возле Элайзы, то решил бы, что они со знанием дела обсуждают достоинства хрюшки, а не стараются набросить петлю на шею куда более опасному и страшному животному. – Прежде всего позвольте уточнить, что я рассказывал Бейтсу не о старом Уолле, как вы его называете. Я хорошо знал другого Уолла, молодого доктора Джона. Хотя слышал о старом Уолле от его племянника. Доктор Джон гордился дядей и много о нем говорил, когда мы подружились. – Ясно. – Доктор Джон Уолл прекрасный человек, лучший из всех, кого я встречал в жизни. Мысль о том, что Бейтс втянул его в свои мерзкие делишки, приводит меня в бешенство. В подтверждение своих слов Гринлиз с жаром потыкал палкой в спину Элайзы, в ответ послышалось счастливое повизгивание и сопение, но увлеченные разговором мужчины оставили без внимания бурные восторги свиньи. – Доктор Джон Уолл как-то связан с преступлением, за которое вас осудили, Гринлиз? Извините, что поднимаю болезненную для вас тему и обращаюсь к той части прошлого, которую вам хотелось бы забыть, но, надеюсь, вы понимаете…