— Почему?! — искренне удивилась она. — Причем тут твоя девушка? Я ведь не беру тебя в мужья! Да хотя бы и брала: мужчина может иметь столько жен, сколько прокормит. Только я сомневаюсь, что ты и половину жены прокормишь, даже половину горной карлицы, — тут она довольно громко захихикала, и снаружи донесся тихий одобрительный ропот. — Ты и себя-то прокормить не сможешь. — Тогда зачем тебе от меня, такого, ребенок? Тебе ведь ребеночка хочешь? — Ну, и ребеночка тоже, — рассудительно ответила Еля. — Ты странный. Глаза у тебя как цветки перелески, а волосы такие, будто на них долго светило солнце. Ты напоминаешь про лето. Ты пришел ниоткуда. Пусть у меня один странный ребеночек будет — он, может, шаманом станет. Может, про него сказки рассказывать начнут. Я еще порылся в закромах своих знаний о северянах, и вспомнил: — Я же с юга, плохо переношу морозы. Просто по-другому устроен. Малыш будет мерзнуть. — Я ему кухляночку сошью! — У тебя муж есть? — Нет еще! Но с дитем я раз-два и замуж выйду, — ответила она с легким раздражением, выпутываясь из шкур. Вряд ли ее раздражали шкуры. То есть, ребенок как свидетельство плодовитости — о таком я тоже читал, но не думал, что узнаю этот древний обычай на практике. — А где ваши мужчины? Но Еля, наконец, выбралась из-под шкур, и стала быстро наощупь раздевать меня. — У вас там на юге народу совсем мало, да? — прошипела она. — Почему? — Вы детей языком делаете, да? Тут она меня совсем смутила, потому что я другое подумал. Пока я смущался, Еля быстро привела меня в нужный вид и прижалась ко мне, плотная и гибкая, как рыбка. Мы лежали в полной тьме. Снаружи, словно сборище ведьм в разгар шабаша, выла, пела, стонала и хохотала вьюга. Ко мне прижималась юная амазонка. Шкуры электрически возбуждали кожу. И тут я понял, что уже делаю то, что хотела Еля. А разум моментально подсунул оправдание. Вот ведь какой он умник, этот разум! «Раз ты совсем не помнишь свою Ирину, — снисходительно растолковывал разум, — выходит, вы еще не познакомились. А то, что было до знакомства — не считается». А другая часть разума, понаглее, просто заявила: «Она и не узнает!». Сделав такие заявления, разум убрался восвояси, и Еля завопила и завизжала громче вьюги. Мои «тише, тише» потонули в их совместном вое. Когда мы лежали рядом, и невидимый во тьме пальчик чертил по моей груди, я сказал с легким укором: — Ты так кричала — наверное, и в соседних чумах было слышно. — Конечно, — снова изумилась моя амазонка. — А то как бы женщины узнали, что ты — хороший мужчина, и мне хорошо с тобой? Как-то они определили, что в этой сплошной тьме наступило утро. Наверное, главная старуха скомандовала. Снаружи доносились голоса и бряканье кастрюлек. Ощупав меховую утробу, я понял, что остался один. Еля ушла. Кое-как наощупь оделся и выкарабкался наружу. У костра возились женщины. Только наш полог оставался спущенным — все остальные уже проснулись. К большому облегчению, никто не шутил по поводу моих ночных «подвигов». Женщина средних лет с длинными косами и вышитыми по подолу синими рыбками, закатала полог и подвязала его к стенке. Еля мешала черпаком в кастрюле. Я чувствовал себя обязанным оказать своей нечаянной любовнице внимание, дабы поддержать марку «хорошего мужчины», поэтому обошел костер, обнял и поцеловал девушку в макушку. И тут же получил по носу горячим мокрым половником! — За что?! Женщина с синими рыбками объяснила: — Она, Еля, уже получила свою долю. Если захочет еще, другие девушки на нее обозлятся, а ей этого не надо. Ничего я не понимал в их северных сказочных любовных обычаях, но то, что эти амазонки собрались передавать меня по кругу, показалось, в некотором роде, унизительным. Хотя, кое-кому из моих знакомых, может, и понравилось бы. С другой стороны, если откажусь, получится, что я — жмот! Чай пил, юколу ел, у костра грелся — а расплачиваться — фиг! С третьей стороны, нехорошо по отношению к Бемби-Ирине под видом ее поиска пускаться во все тяжкие. В общем, сплошной культурный шок и когнитивный диссонанс. Я вышел из чума, чтобы все это обдумать. Пурга улеглась, небеса накрыли снежный мир сверкающим черно-серебряным куполом. Месяц сиял, как улыбка лежащего на боку негра. Мне показалось, что мироздание посмеивается надо мной. Возле чумов играла стайка детей. Старшая девочка, взобравшись на нарты, выкрикивала непонятное слово, и бегущая ватажка малышей разом меняла направление, как это умеют делать рыбки или птицы. Я засмотрелся: так слажено и красиво у них получалось. Из чума вышла женщина с вышитыми рыбами на подоле, та, что разъяснила мне причину внезапного охлаждения Ели. — А не подскажете, где можно найти вашу старшую — простите, не знаю, как ее зовут. Женщина с рыбками покачала головой: — Ее никак не зовут. Она такая старая, что забыла свое имя. И нет никого, кто помнил бы те времена, когда она знала его. — Я просто хочу сказать «спасибо» за гостеприимство и узнать, как добраться до старой Хадне. Вчера ведь говорили, что она может знать, где моя невеста. Если я правильно понял. Женщина опять покачала головой: — После такой пурги старая Хадне всегда спит. Она ведь и есть пурга. — И долго она обычно спит? — До следующей пурги, — удивленно подняла ровные брови женщина. Да, действительно! Ответ очевиден — что ж тут спрашивать! В хорошую погоду местная госпожа Метелица спит, а когда она буянит — на улицу носа не высунешь. Как же быть? Женщина боролась с какой-то попоной, засыпанной снегом. Оказалось, что ею накрыты дрова. Я стал помогать, опасаясь, правда, что опять нарушу какой-нибудь обычай, но на этот раз обошлось. — А где ваши мужчины? — В море — оленей пасут! Я подумал, что ослышался. Женщина рассмеялась. — Мы ведь люди-рыбы! А ты не знал? Наши мужчины на зиму превращаются в рыб и с оленями уходят под воду. Здесь олешкам есть нечего, а там — богатые травы на лугах: морская капуста, фукус, краснуха. А мы, женщины — становимся рыбами осенью. Весной и летом живем на земле все вместе, в эту пору и тут хорошо. «Эге!», — только и подумал я. Еще немного, и вообще ничто на свете не сможет меня удивить. Значит, я попал-таки к оборотням, правда, к очень милым. Хотел спросить, почему же они едят рыбу, но счел за лучшее промолчать. Глава шестая — Где мне искать Безымянную? — настойчиво спросил я, когда мы внесли заснеженные дрова в чум и с грохотом сгрузили у очага. — Раз ее в чуме нет, значит, она на берегу — камни бросает. — В кого она бросает камни? — похоже, меня и так уже считали здесь за идиота, не понимающего самых простых вещей, так что, расспрашивая, я ничего не терял. — Ни в кого не бросает. Она в будущее смотрит, с духами камней говорит, — не дрогнув красивой бровью, ответила женщина. Кстати, ее звали Ватане. Мы познакомились, пока добывали дрова. — Только к ней тогда подходить нехорошо. В чуме было слишком душно и многолюдно. Я вышел под звезды. Снег пел и визжал, стоило ступить на него. Ребятишки уже играли в новую игру. Теперь я понимал ее смысл. Несколько детей, взявшись за руки, образовали «сеть», и гонялись за остальными, а те увертывались. Малышня готовилась к подводной жизни. Море ворочалось и вздыхало совсем рядом. Не думая ни о чем, я пошел на его голос. Наверное, глобальное потепление затронуло и сказочные моря, потому что вода и не думала замерзать. Море сверкало ярче смотрящегося в него звездного неба. Как такое может быть? На фоне волн качались изъеденные блеском тени: птиц, морских зверей, обломков кораблекрушений — так мне казалось. Ватане не велела мешать гадающей Безымянной старухе, но я отправился вдоль прибоя, рассудив, что берег большой, и я вовсе не обязательно встречу ее. А увижу — поверну обратно! Море бесконечно разворачивало и расстилало свой водяной свиток, перебирало камешки, выкладывало валик из водорослей, покрытый хрустящим льдом. В одном месте вода гоняла туда-сюда по камням маленькую морскую звезду. Я едва согнулся в ватных доспехах и успел поймать малышку прежде, чем волна смыла ее. Забросил звездного ребенка подальше от берега. Надеюсь, я сделал ей хорошо, и никто не слопал звездочку, пока она опускалась на дно. Я шел по берегу вправо, и путь впереди преграждала тьма. Потом я понял, что это всего-навсего скалы, закрывающие небо. И тут же увидел Безымянную. Она сидела на камнях, поставив оба локтя на плоский валун, и внимательно в него вглядывалась. Я постоял на приличном расстоянии, посмотрел на старуху. Древнее лицо ее исчертили морщины, похожие на трещины в скалах. Женщина и камни казались единым целым. Я повернулся и пошел было прочь, но древняя Безымянная окликнула: — Иване! Давно тебя зову. Ай, не слышал? Почуял, наконец, однако. Подойди сюда — вот что камни о тебе говорят. Я подошел, поглядел на каменный «стол». Его рассекала надвое глубокая трещина. Имелись и другие — поменьше. Впадину, обращенную к морю, заполнял лед. Поверх всего этого валялись мелкие камешки, самых разных форм и оттенков. — Это ты, — старуха приподняла, показала мне и опустила на место каменную пирамидку. Действительно, камень отдаленно напоминал меня, сидящего в рыболовных «доспехах».