— Это — твоя Ириной, — женщины-рыбы приняли творительный падеж имени «Ирина» за настоящее имя, и я не стал придираться. Старуха коснулась длинным костистым пальцем округлого светлого камешка. У нее было четыре фаланги! — Видишь, — продолжала старуха, — Ириной совсем близко, ты уже почти нашел ее, но ваши камни разделены глубокой трещиной. Соединиться вы пока не можете. Она в море, — гадалка ткнула своим потрясающим пальцем в замерзшую лужицу на камне. — Что значит: «в море»? Она ведь не утонула? — Смотри хорошенько: сам увидишь. Я стал смотреть на гадательный стол, от усердия не мигая. В глазах зарябило, и мне показалось, что камень-Иринка подпрыгивает и пляшет. Но я ничего не понял. — Она живет в море, но как найти ее, камни не знают. Пойду, спрошу Анкы-келе. Жди меня здесь. Старуха тяжело поднялась, опираясь на гадательный камень, заковыляла по берегу. Я хотел ей помочь, но она вошла в прибой и ловко нырнула. Я аж заморгал, но успел увидеть длинное гибкое тело, метнувшееся в глубину. Я долго просидел у гадательного камня, и замерз. Потрясающая старуха не возвращалась. Тогда я решил полазить по прибрежным скалам. Они образовывали естественный парапет, я забрался на него и пошел, поглядывая в маленькие бухточки, в которых вода поднималась и опадала, украшая низ камней ледяной коркой и сосульками. Какое-то водяное существо заинтересовалось мной. Оно следовало за мной и высовывало из воды голову. Голова была размером с футбольный мячик, а сам зверь, ну, где-то с толстого третьеклассника. Примерно так. — Эй! — окликнул я морского пришельца. Он отплыл подальше от берега, несколько раз нырнул и закружился, словно танцевал. Наверное, выпрашивал подачку. Жаль, что у меня с собой ничего не было. Я помахал зверюшке и пошел дальше, все время оглядываясь, чтоб не пропустить старуху, когда та вернется. Может, она сидит у этого Анкы-келе в подводной юрте и чай пьет с морепродуктами. Еще немного и я совсем научусь думать по-сказочному. Интересно, смогу ли при этом превращаться, скажем, в рыбу? А вдруг это умение сохранится, когда я вернусь в наш мир? Такие смешные мысли лезли в голову. Зверь не отставал от меня. Он подплывал, лаял коротко и забавно, как клаксон, и быстро устремлялся вперед. Потом возвращался и снова лаял. Похоже, он звал меня куда-то. Надеюсь, что не заманивал. В сказках Иван-дурак и Иван-царевич всегда помогают животным, а те в ответ помогают им. Я решил поступать по сказочной логике и пошел следом за зверем. Тот обрадовался, сделал несколько кульбитов, разбросав пригоршни водяных драгоценностей, и быстро понесся вперед, оглядываясь — иду ли я? Может, у него детеныш в камнях застрял, и он просит помощи, или, наоборот, он сам детеныш, и мать его попала в беду. Только не похоже, что бы зверь боялся или страдал — уж очень весело он кувыркался. Парапет спустился к воде. В этом месте начиналась новая каменная гряда, образовавшая бухту с маленьким каменным гротом. Цены бы такому пляжику не было, находись он в теплых широтах. Но и сейчас здесь было неплохо. Грот зарос ледяными кружевами, набрызганными прибоем, и целым оргАном из сосулек. Волны, проходя сквозь ледяную решетку, ухали, вздыхали и мелодично позванивали, почти разговаривали. Казалось: стоит только прислушаться — и поймешь слова! Только мешало тявкание веселой морской зверушки. Зверь подплыл к самому берегу и выполз до половины на камень. Это был какой-то тюлень. Я вспомнил про телефон и решил сфотографировать симпатягу. Выкопал телефон из-под одежек, щелкнул зверя. Он не испугался вспышки, а, ей-богу, приподнялся на ластах и кокетливо повернул головенку, словно позировал. Разглядел на светящемся экране, что мой приятель — кольчатая нерпа. Круглая мордашка — добавь уши, и получится толстая кошка, которая выглядывает из мехового мешка с узорами. Такой безухий плавучий кошачий пирожок. На одной фотографии усы колоритно обледенели, а другая получилась вообще прелестно: из воды торчит круглая головка и смотрит оленьими глазищами. Такая милая, доверчивая и беззащитная! Так и хочется обнять ее! Я спрятал телефон, чтоб не тратить батарейку. Нерпенок весело залаял и захлопал ластами, а потом выполз на камень и перевернулся на спину, подставив животик: почеши, мол. Ах ты, миляга! Я начал гладить толстый сытый животик в плотной шерстке, а зверь жмурился и попискивал, и иногда нежно касался моей руки ластами. Рука у меня замерзла, но мне не хотелось обижать моего нового морского дружочка — так он радовался. Может быть, нерпа поможет мне найти Иришку? Надо расспросить ее — вдруг сказочный зверь поймет! — А! — сказало вдруг море в гроте. Я обернулся. Нерпенок протестующе залаял и стал дергать и тянуть меня зубами за рукав. — Погоди, малыш. А то я руку отморожу — я же не такой морозоустойчивый, как ты, — сказал я, засовывая окоченевшую конечность подмышку. — Ах! — сказало море. — Аха! Я выпрямился. Нерпенок соскользнул с камня, негодующе затявкал и принялся брызгать на меня водой. Кажется, он рассердился. — Аха-ха-а, аааааа, — пропело море. Мне сразу сделалось хорошо и спокойно. Месяц висел в небе. На непритязательных картинках обычно рисуют световую полоску, тянущуюся от месяца по волнам. Есть даже выражение: «лунная дорожка». Но я, сколько не смотрел на луну над морем, ни разу не видел такой дорожки — разве только если месяц почти тонул в воде. Обычно под месяцем расстилается лунная поляна. Сияла такая поляна и сейчас. В середине ее появилась точка. Я пригляделся: крохотная фигурка. Она протягивала ко мне руки. — Ахааааа, онаа, — томно подтвердило море, и я увидел, что блеск стал отделяться от волн и выстраиваться в сверкающую полосу над водой, а фигурка поднималась на его конце, как корона на голове змеи. — Иди, о-на, ахаа, о- на, — стонало и пело море. Звучал уже не только грот, голоса, казалось, плыли со всех сторон, сливаясь в общую мелодию. Лай моего морского дружочка совсем потонул в ней. Казалось, по пению волн можно идти, как по мосту. Я ступил на мост. Все вокруг блестело, раскачивалось и звучало. Тут произошло чудо: несмотря на темноту и расстояние, я ясно увидел, что фигурка на другом конце моста — это моя Бемби, моя Иришка. Она тянула ко мне руки и бежала навстречу, но расстояние было так велико, что казалось, она не двигается с места. Застыла, как статуя Бегущей по волнам. Я выпрыгнул из своих ужасных валенок и со всей скоростью помчался к ней по звездному мосту. Я не видел ничего, кроме Иришки, кроме ее глаз, неподвижно, как у мертвой, отражавших звездный свет. Глава седьмая Только когда соленая вода ударила в лицо и заполнила нос, я понял, что произошло. Звездный мост исчез, и я с большой высоты ухнул в воду. Всплеск, наверное, был как от кита! Я пошел бы ко дну, наверное, словно пес-рыцарь при Ледовом побоище, но нерпенок оказался рядом, нырнул и стал подталкивать меня носом. Конечно, ему ни за что не справиться бы с тяжеленным, набухающим водой ватником, а тут еще в нем был я, который барахтался, пытаясь сбросить одежду, пытаясь удержаться на плаву, совершая кучу бестолковых движений. Сколько там может человек продержать в ледяной воде до переохлаждения? Все же несколько секунд жизни нерпа подарила мне. Потом что-то обтекаемое подтолкнуло меня в живот, и понесло к берегу. Только мелькали по сторонам плавники, широкие и грациозные, словно крылья. Я висел на чьем-то носу, как мячик на острие морды дрессированного морского льва. Нерпенок летел рядом. Нос неведомого существа вытолкнул меня на берег, вышиб из ватника фонтан брызг. Зато приземлился я мягко. А спасшее меня чудище выпрыгнуло на берег и на лету обратилось Безымянной старухой! Старуха наклонилась над водой, постучала по волнам ладошкой и прохрипела: — Хор-хор-хор, — словно в горле у нее крутилась шестеренка. Тут же на берег из волн выбрались два сухих оленя. На одного кое-как взгромоздилась старуха, на другого — я сам. Не знаю, у кого это вышло более неуклюже! В рыбьем облике Безымянная была гораздо ловчее, чем в человеческом. Олени привезли нас в поселок, старуха сразу ушла в чум, а меня женщины принялись выламывать из обледеневшего зимнего наряда. Я только следил, чтоб проволочные пояса не сорвали ненароком. Кто-то повел меня в чум, кто-то занялся оленями — шлепнул их по крупу и отправил в море. Я сидел у костра, закутанный в шкуры, и пил обжигающий чай из гигантской кружки. Я, вроде бы, согрелся, но холод (а, может, страх) еще оставался внутри. Эх, сюда бы водки или рому! Но женщины-рыбы, похоже не знали «огненной воды». — Ну что, видел свою Ириной? — спросила старуха. Она тоже с удовольствием пила дымящийся чай. — Видел, но не понял, что случилось. Почему мост рухнул? Почему глаза у Ирины неподвижные были? — А! — с досадой сказала старуха, — то не Ириной, то внучки Анкы-келе были! Бездельницы девки! Только и знают, что путников топить! Рыбок кормят, понимаешь. Ириной первая тебя нашла, а ты не узнал ее. Эх, ты! — Неужели… — телефон остался в кармане мокрых джинсов, и, пожалуй, замерзал теперь в середине ватно-ледяной глыбы. Вот не везет моим телефонам в последнее время! Но я и без снимка помнил доверчивые нежные глаза Бемби. Только не пришло мне в голову, что моя девушка может быть нерпой! Она звала меня, она ласкалась ко мне, она спасала меня, а я — я, спасенный и обласканный, вскочил на оленя и даже не оглянулся! Наверное, все-таки где-то в глубине души я помнил ее! Вон как рванул за наживкой в виде фальшивой Ирки по мосту. И сейчас я больше всего хотел обнять милую толстую мягкую нерпу и просить у нее прощения! Но проклятый климат не позволял бежать к морю голышом! — Дайте ему приличную одежду, доченьки, — распорядилась старуха, — дошло до него, наконец! Ох, эти мужики! И вот меня обрядили во все меховое и кожаное, а кое-что было из рыбьей кожи и тюленьих (я надеюсь — не нерпичьих) кишок. Одежда была легкая, гибкая, широкая — двигаться в ней было одно удовольствие! — Ябтане, — велела рослой девушке старуха, — сходи, дочка, пригляди за ним, а то его опять в море кто-нибудь утащит, пока он со своей Ириной милуется! Я подумал, что эта Ябтане, наверное, превращается в очень крупную рыбу. Я теперь смотрел на местных женщин и первым делом представлял, какими рыбами они становятся. Обледеневшая одежда Илюшиного бати застыла памятником неуклюжим попыткам человека противостоять природе. Приютивший меня народ жил со своей суровой природой в ладу, и, судя по всему, прекрасно жил! Я чувствовал себя в подаренном костюме, как в собственной шкуре! Прибежал я на берег моря и стал звать Иришку. Откуда-то я знал, что моя девушка любит, когда ее зовут именно так. Значит, забудка не всесильна! Не буду я рассказывать, как обнимал мою вновь обретенную Иришку, целовал доверчивые бархатные глазищи, как гладил узорчатую скользкую шкурку, как от избытка чувств пытался поднять на руках и покружить мою нерпочку — правда, она оказалась весьма увесистой и с веселым тявканием плюхнулась обратно в море. Пусть об этом своим соплеменницам рассказывает Ябтане, если захочет. Мы совсем забыли, что у нас есть свидетель. Я подумывал, а не надеть ли мне прямо сейчас на Иришку второй пояс и не нажать ли кнопки? Но, во-первых, я сомневался, что перемещение в реальный мир автоматически превратит Иришку в человека — что бы мы там с нерпой делали — непонятно! Во-вторых, пояс полагается надевать на талию, а тело у нерпы — веретенообразное, и пояс сполз бы, а может, длины его и не хватило бы. В третьих, Иришка не имела рук, чтоб одновременно нажать две кнопки. И это к лучшему. — Я узнаю способ превратить тебя в человека, понимаешь? Ирка затрясла милой круглой башкой в лучших традициях шоу с дельфинами. А что? Если мне не удастся найти способ вернуть Иришке человеческий облик, она будет звездой дельфинария! Приковыляла моя безымянная спасительница во главе взволнованных рыб-женщин, раскинула на гадательном валуне разноцветные камешки. — Вот это — ты. Видишь? — завела свою гадательную песню старуха и коснулась длинным изогнутым пальцем уже знакомого мне камня с острой верхушкой. — А это — она, — гадальщица вначале ткнула в круглый камешек, а потом указала на плывущую среди звездных отражений круглую голову. — Вот ваши камни легли рядом — вы встретились. Действительно, каменная пирамидка и круглый пятнистый камешек соприкасались боками, слегка провалившись в главную трещину. — Но разделены по-прежнему. Вот это — Безымянная потрогала полупрозрачный кусок кварца с искрами внутри, словно в нем замерзла метель, — старая Хадне. Тебе к ней надо идти. Видишь, камень нетвердо лежит, качается — скоро она проснется. Тебе торопиться нужно, чтобы до пурги успеть. А это — сама Катгыргын. Она приподняла довольно большой камень, черный, как его собственная тень. Я вначале и принял его за тень. — А старая Сывне-зима, ушла с камня, — старуха, кряхтя, наклонилась, чтобы поднять с земли белоснежный булыжник, похожий на снежок. Я нагнулся помочь бабушке, но Безымянная одним взглядом приморозила меня к месту. Опять я попытался что-то не то сделать! — Ступай к старой Хадне. Если она тебе не поможет, то отправит к средней сестре, старой Сывне, она так всегда делает. Но камни говорят: тебе суждено миновать ее и встретиться сразу со старшей сестрой, самой Катгыргын. — Значит, Хадне — пурга, Сывне — зима, а Катгыргын — кто? — Тьма. Она многое устроила в этом мире и теперь следит за порядком. Наш мир вышел из тьмы. По правде сказать, еще пока не вышел — только нос на свет высунул. Жутковатая речь Безымянной звучала торжественно и распевно, но я слушал ее вполуха и на гадательные камни смотрел вполглаза, больше меня привлекало море, где среди блеска кружила круглая звериная Иришкина голова. — Иване! Будь осторожен! Эй, парень, да поверни сюда голову. Ты вообще меня слышишь? Хадне — охотница до человечинки, а уж Катгыргын вообще пожирает все, что увидит.