Миссис Пи придвигается ближе, ее прямые волосы падают на очки. — Алекс, мне очень жаль, что произошло с Пако. Я не учила его, но знаю, что вы были очень близки. Я игнорирую ее и пялюсь в окно. Я не хочу говорить с ней о Пако. Я не хочу ни о чем говорить. — Зачем вы пришли сюда? Я слышу, как она достает что-то шуршащее из своей сумки. — Я принесла тебе задания, чтобы ты не отстал от одноклассников, когда вернешься. — Я не вернусь. Я уже вам сказал, что бросаю школу. Это не должно вас удивлять, миссис Пи, я же член банды, помните? Она обходит кровать и смотрит мне прямо в глаза. — Значит, я ошиблась насчет тебя: я была уверена, что именно ты можешь сломать этот стереотип. — Да, так могло быть до того, как моего лучшего друга застрелили. Я должен был быть на его месте. — Я смотрю на учебник химии в ее руках. Он напоминает мне о том, что было и чего никогда не будет. — Он не должен был умереть, черт побери! Там должен был быть я! — Я срываюсь на крик. Миссис Пи не дрогнула. — Но ты не умер. Ты думаешь, что сделаешь Пако одолжение, если бросишь школу и сдашься? Считай это его подарком, а не проклятием. Пако не может вернуться. А ты можешь. — Миссис Пи оставляет книгу на подоконнике. — Я даже и не думала, что столько моих учеников может погибнуть. Мой муж настаивает, чтобы я ушла из «Фейерфилда» и перешла в другую школу, где нет бандитов, которые живут только для того, чтобы умереть или стать наркоторговцами. — Она садится на краешек моей кровати и смотрит на свои руки. — Но я останусь здесь и надеюсь что-то изменить, стать примером для подражания. Мистер Агирре считает, мы можем преодолеть разрыв, и я тоже. Если я смогу изменить судьбу одного моего ученика, то смогу… — Изменить мир? — Может быть. — Вы не можете. Что есть, то есть. Она уверенно смотрит на меня. — Ох, Алекс, ты так ошибаешься. Мы сами создаем свой мир. Если ты думаешь, что не можешь его изменить, то вперед, иди проложенной дорогой. Но есть и другие пути, просто они сложнее. Изменить мир нелегко, но, черт возьми, я буду пытаться. А ты? — Нет. — Это твое право. Я все же попытаюсь. — Она делает паузу и потом добавляет: — Хочешь узнать, как дела у твоей напарницы по химии? Я трясу головой. — Нет, мне без разницы. — Слова почти застревают в горле. Она разочарованно вздыхает, затем подходит к подоконнику и берет книгу. — Забрать учебник или оставить здесь? Я молчу. Она кладет книгу обратно и идет к двери. — Надо было выбрать биологию, а не химию, — говорю я, когда миссис Пи открывает дверь, чтобы выйти. Она прищуривается. — Нет. И чтоб ты знал, мистер Агирре придет навестить тебя сегодня. Поэтому на твоем месте я бы постаралась ничего не бросать. Через две недели, когда я вышел из больницы, мама увезла нас в Мексику. Еще через месяц я устроился на работу служащим в отеле в Сан-Мигель-де-Адженде недалеко от нашего дома. Симпатичный отель с белыми стенами и колоннами при входе. Когда было нужно, я подрабатывал переводчиком, потому что знал английский намного лучше остальных. Когда после работы я гулял со своими друзьями, они пытались познакомить меня с мексиканскими девчонками. Девчонки были красивые, сексуальные и точно знали, как соблазнить парня. Проблема заключалась в том, что они не были Бриттани. Мне нужно было выбросить ее из головы. И побыстрее. Я пытался. Однажды американская девушка, остановившаяся в нашем отеле, повела меня в свой номер. Сначала мне казалось, что если я пересплю с другой блондинкой, то это сотрет из моей памяти тот вечер с Бриттани. Но когда я был очень близок к этому, то оцепенел. До меня наконец дошло, что Бриттани сделала любую другую девушку непривлекательной для меня. Это всегда было не ее лицо, не ее улыбка и даже не ее глаза. Благодаря этим чертам Бриттани была в ряду красавиц, но внутренняя красота делала ее особенной. То, как нежно она вытирала рот своей сестре, то, как серьезно занималась химией, то, как она любила меня, зная, кто я такой. Я собирался пойти на сделку с наркоторговцами, она была решительно против, но все равно любила меня. Сейчас, когда после перестрелки прошло три месяца, я возвращаюсь в Фейерфилд и готовлюсь встретиться лицом к лицу, как сказала бы миссис Пи, со своим главным страхом. Энрике сидит за столом в своей мастерской и покачивает головой. Мы поговорили о той ночи в Хеллоуин, и я простил ему то, что он рассказал Лаки о нас с Бриттани. Я рассказываю Энрике о своих планах, и он тяжело и протяжно вздыхает. — Ты можешь умереть, — говорит он и смотрит на меня. Я киваю. — Знаю. — Я не смогу тебе помочь. Никто из твоих друзей в «Мексиканской крови» не сможет. Подумай хорошенько, Алекс. Возвращайся в Мексику и проведи остаток своей жизни в наслаждении. Я принял решение и не собираюсь от него отказываться. — Я не буду трусом. Мне нужно сделать это. Мне нужно выйти из банды. — Из-за нее? — Да. И ради Papá, ради Пако. Ради меня и моей семьи. — Смысл выходить из банды, когда ты окажешься мертв? — спрашивает Энрике. — Твое вступление покажется тебе каникулами по сравнению с этим. Они привлекут даже настоящих бандитов. Я не отвечаю и протягиваю ему бумажку с номером телефона. — Если со мной что-то случится, позвони этому парню. Он мой единственный друг, который не связан со всем этим. Ни с бандой «Мексиканская кровь», ни с Бриттани. Этой ночью я встречаюсь на складе со всеми членами банды, которые считают меня предателем. Хотя меня называли и покрепче. Час назад я объявил Чуи, который занял место Гектора в банде, что хочу уйти — полностью разорвать отношения с «Мексиканской кровью». Одно маленькое препятствие: чтобы сделать это, мне придется выжить, пройдя через их строй, а вернее побывав в настоящем аду. Чуи, жестокий и суровый, выходит вперед с банданой «Мексиканской крови». Я окидываю взглядом наблюдателей. Мой друг Педро стоит сзади и отводит глаза. Глаза Хавьера и Лаки блестят от предвкушения. Хавьер — сумасшедший идиот, а Лаки злится на меня за проигранный спор, хотя я не пришел за своим призом. Оба насладятся возможностью выбить из меня дух, ведь я не смогу дать им сдачи. Энрике, мой кузен, стоит облокотившись у дальней стены. От него ждут того же — чтобы он переломал мне как можно больше костей, пока я не отключусь. Верность и обязательства для банды — все. Если ты предаешь или не выполняешь свои обязательства, ты становишься для них врагом. Даже хуже, чем врагом, ведь ты был одним из них. Если Энрике станет меня защищать, он труп. Я стою не шелохнувшись, когда Чуи завязывает мне глаза банданой. Я выдержу. Если после всего я смогу быть с Бриттани, оно того стоит. О другом исходе я даже не думаю. Мне связывают сзади руки, сажают на заднее сиденье машины, и двое парней зажимают меня с двух сторон. Я без понятия, куда мы едем. Сейчас, когда во главе банды стоит Чуи, возможно все. Записка. Я ее не написал. А если я умру и Бриттани никогда не узнает, что я чувствую к ней на самом деле? Может, так даже лучше. Ей будет легче жить, считая меня последним подонком, предавшим ее, и не оглядываться назад. Через сорок пять минут машина съезжает с дороги — под колесами слышится шорох гравия. Возможно, если бы я знал, где нахожусь, то смог бы немного расслабиться, но я ни черта не вижу. Я не нервничаю. Скорее меня заботит, буду ли я одним из тех счастливчиков, которые выжили. И если я выживу, найдет ли меня кто-то? Или я умру в одиночестве в каком-нибудь сарае, на складе или в заброшенном доме? Может, они даже не будут меня бить. Просто отведут на крышу здания и сбросят оттуда. Se acabo[144]. Хотя Чуи это не понравится. Ему нравится слушать крики и мольбы самых сильных парней, когда их ставят на колени. Я не доставлю ему такого удовольствия. Меня выводят из машины. Судя по звуку гравия и камней под ногами, мы черт знает где. Я слышу, как подъезжают другие машины, как за нами идут люди. Вдалеке мычит корова. Предупреждающее мычание? Если честно, я уже хочу начать. Если нас кто-то прервет, то просто отложит неизбежное. Я хочу этого. Я жду этого. Давайте, наконец, начнем. Интересно, они подвесят меня за руки к дереву, чтобы я был настоящим мальчиком для битья? Черт, я ненавижу неизвестность. Estoy perdido[145]. — Стой здесь, — приказывают мне. Будто я могу куда-то уйти. Шуршит гравий, чьи-то шаги приближаются ко мне. — Ты позор для нашего братства, Алехандро. Мы защищали тебя и твою семью, а ты решил отвернуться от нас. Это правда? Жаль, что моя жизнь не похожа на романы Джона Гришема[146]. Его герои всегда придумывали идеальный план побега, даже находясь в шаге от смерти. Чаще всего они знали о плохих парнях то, что разрушило бы их жизнь в случае смерти героя. К сожалению, настоящая жизнь не перевязана красивой ленточкой. — Гектор предал «Мексиканскую кровь», — начинаю я. — El traidor[147]. За то, что я назвал Гектора предателем, кто-то сильно бьет меня в челюсть. Черт, я не был готов к удару, потому что ни хрена не вижу с завязанными глазами. Я пытаюсь не морщиться. — Ты понимаешь последствия выхода из банды? Я двигаю челюстью взад-вперед. — Да. Я слышу, как ко мне подступают остальные, круг сжимается. Сейчас я главная мишень. Повисает жуткое молчание. Никто не смеется, никто не издает ни звука. Некоторые из них были моими друзьями всю жизнь. Как и в Энрике, в них сейчас происходит внутренняя борьба. Я не виню их. Только счастливчики избежали сегодняшней стрелки. Без предупреждения я получаю кулаком в лицо. Сложно удерживать себя в прямом положении, тем более зная, что за этим последуют новые удары. Одно дело участвовать в драке, в которой можешь победить, и совсем другое — в той, в которой у тебя нет ни единого шанса. Что-то режет спину. Затем мне дают по ребрам. В верхней части туловища нет ни одного участка, куда бы меня не били. Порез тут, удар там. Несколько раз меня почти сбивают с ног, но только затем, чтобы поставить обратно и врезать еще сильнее. У меня на спине глубокий порез, который обжигает меня будто огнем. Я могу отличить удары Энрике от остальных — они не так жестоки. Воспоминания о Бриттани не дают мне кричать от боли. Я буду сильным для нее… для нас. Я не дам им решать, жить мне или умереть. Я сам управляю своей судьбой. Я, а не «Мексиканская кровь». Я не имею представления, сколько прошло времени. Полчаса? Час? Мое тело слабеет. Я еле стою. Я чувствую запах дыма. Они собираются бросить меня в костер? Бандана по-прежнему на моих глазах, но она уже не нужна — уверен, глаза настолько распухли, что уже не открываются. Я чувствую, что вот-вот рухну на землю, но из последних сил заставляю себя стоять. Сейчас меня, вероятно, не узнать: горячая кровь сочится из ран на лице и теле. Я чувствую, как кто-то разрывает на мне футболку, она падает к моим ногам клочьями, открывая на обозрение шрам от выстрела Гектора. Кто-то ударяет меня именно туда. Невыносимая боль. Я падаю на землю, гравий царапает мое лицо. В этот момент я не уверен, что смогу пережить это. Бриттани. Бриттани. Бриттани. Пока я могу повторять эту мантру в голове, то знаю, что еще жив. Бриттани. Бриттани. Бриттани. Это в самом деле запах дыма — или запах смерти? Сквозь плотный туман, мне кажется, я слышу чьи-то слова: — Может, с него уже хватит? И отдаленный безжалостный ответ: — Нет. Вокруг начинают возмущаться. Если бы я мог двигаться… Бриттани. Бриттани. Бриттани. Ропот усиливается. Никто никогда не возражает на таких сходках. Это запрещено. Что происходит? Что будет дальше? Видимо, что-то похуже избиения, потому что я слышу споры. — Держите его лицом вниз, — приказывает Чуи. — Никто не предаст «Мексиканскую кровь», пока я здесь. Пусть это будет уроком для всех, кто попытается это сделать. На теле Алехандро Фуэнтеса навсегда останется метка предателя. Запах гари становится сильнее. Я не понимаю, что происходит, пока к моей спине не прикладывают что-то похожее на раскаленные угли. Я думаю, что застонал. Или зарычал. Или закричал. Я толком не знаю. Я больше ничего не знаю. Я не могу думать. Только чувствовать. С тем же успехом они могли просто кинуть меня в огонь. Эта пытка — худшее из всего, что я мог себе представить. Запах жареной плоти лезет мне в нос, и я понимаю, что это вовсе не угли. Этот ублюдок ставит на мне клеймо. El dolor, el dolor[148]… Бриттани. Бриттани. Бриттани. 57. Бриттани Сегодня первое апреля. Я не видела его уже пять месяцев, с того самого дня после перестрелки. Сплетни о Пако и Алексе наконец утихли, и дополнительные психологи и социальные работники покинули школу. На прошлой неделе я соврала социальному работнику, что я спала больше пяти часов. После того дня у меня начались проблемы со сном, я постоянно просыпаюсь посреди ночи: мозг по-прежнему анализирует наш ужасный разговор в больнице. Социальный работник сказал, что потребуется много времени, чтобы пережить предательство.