– Да уж, приложило – будь здоров. Как только жив-то остался. Голова гудит, во рту горечь с привкусом меди. Хотя в этом мире таковое состояние почему-то было для него нормой. «Не в этом мире, а в этом времени», – поправил Денис сам себя, пытаясь разлепить веки. Но когда это удалось, радости не испытал. Во-первых, в затылке стрельнул новый приступ боли. А во-вторых, он обнаружил себя стоящим на коленях. В колодках. – О, гляди, очухался соколик. На него сверху вниз глядели два воина в кольчужных рубахах до колен и посверкивающих на солнце, как купола церквей, шишаках. – Добро хоть, нашли этих супостатов в окопах. – Когда князь Голица послал нас в эту рытвину во время обстрела, я шибко удивился. Думал, что взъелся за какую-то провинность и на верную смерть отправляет. Ну, что за блажь – искать там послухов? Откуда бы им там взяться? А поди ж ты – и впрямь нашли. Валялись вдвоем, землицей присыпанные. Думал, покойнички. Ан нет. – Мудр зело боярин. – Ага. Или ведает что-то такое, чего нашему разумению невдомек. Ну, да то не наша справа. Пойдем лучше поглядим, как немчура Павлина заряжает. Еще раз, говорят, жахнут из него. – Иди ты! Что ж раньше сию мортирищу не притащили? Не пришлось бы под стены эти три года ходить. – Я слыхал, там в тюфяк литовский удачно попали. Снаряженный. Он и рванул со всем запасом пороха в веже. – А сейчас, говорят, «ежовым выстрелом» палить будут. – Вот я и гутарю – пойдем глянем. Лазутчикам отсель тикать один черт некуда. Когда два железнолобых чипполино удалились, Денис осмотрелся. В меру возможности. Голова и кисти рук торчали из двух сомкнутых на замок деревянных планок. Стиснутых так плотно, что даже глотать было неудобно. А о том, чтобы вертеть башкой, можно было забыть. Но, несмотря на это, а еще усилившуюся резь под черепом, Денис постарался скосить глаза в сторону. И встретился глазами со своей спутницей. Лицо ее было по-прежнему серым, с запавшими глазами и потрескавшимися губами, но, по крайней мере, умирающей Ярина теперь не выглядела. Да и обошлись с ней гораздо лучше, связав лишь запястья. Вряд ли из джентльменских соображений – просто понимали, что с продырявленной ногой она уже свое отбегала. – Я, конечно, встал перед тобой на колени, но руки твоей просить, уж прости, не стану, – вымученно улыбнулся Денис. – Ну, хоть какая-то хорошая новость за весь день. – Вообще-то я тебя из пожара вытащил. Могла бы проявить хоть какую-то благодарность, – беззлобно процедил Денис, по возможности стараясь не шевелить стиснутым колодками кадыком. – Могла бы. Но у тебя такая расписная рожа, что без страха не глянешь. Будь ты хоть князем. – Кстати, да. Я думал, нас встретят более тепло. Как спасителей княжны. – Только, кроме нас, о том никто не ведает. Елены-то нет… – Кузьма, скотина, – пробурчал Денис. – Опять киданул нас. И наверняка подался, герой прекраснолицый, к князю Глинскому. – Если сможет до него добраться. Ты бы нашел ее родителя в таком вавилонском столпотворении? Да, на этой ярмарке сложно было бы найти и собственные мысли. Они так и норовили прыснуть врассыпную в стремлении ухватить все, происходящее вокруг. Котел московского войска, насколько Денис мог охватить его взглядом со своей стратегически не самой лучшей позиции, бурлил, кипел и исходил жаром всеобщего нетерпения. Одни группы воинов стояли стройными рядами, другие – просто плотными группами. На ветру бились и хлопали стяги, неумолчный гомон, доносившийся со всех сторон, накатывал морским прибоем. Пахло, правда, вовсе не бризом, а порохом, гарью, кислятиной пота и чем-то таким, что больше всего навевало мысли о канализации. Два воина, что обсуждали только что пленников, направлялись в сторону холма, на одном из пологих склонов которого, истоптанном, изрытом и плавно спускавшемся к реке, была оборудована артиллерийская позиция. Вообще-то их было много. Но эта поневоле приковывала к себе внимание. Из вырытого там окопа, со скосом в сторону городских укреплений, за бруствером торчала громадина пушки. Такой здоровенной, что, встань Денис на четвереньки, спокойно пролез бы в ее дуло. Покоилась махина на деревянных распорках, вокруг которых сновала и суетилась обслуга, подбивая клинья и мастеря упоры. Денис не знал, о каком Павлине вели речь и двое пленивших его десятников, и воевода Сологуб, и даже Гловач, но если в башню, по развалинам которой они выбрались из Смоленска, лупануло ядро именно из этой махины, не было ничего удивительного, что крыша сложилась карточным домиком. Все-таки две сотни килограммов… Правда, в этой связи оставался один вопрос. Откуда Шеф мог знать, что эта двухцентнеровая железяка (или камень) прилетит именно туда и точно в назначенное время? Или… Откуда пушкарь знал, что стрелять нужно именно в это время именно по этой башне? Походит на сговор. Стало быть, они друг друга знают. Или как-то связаны. Значит, на Шефа так или иначе можно выйти через этого необычайно меткого артиллериста. Правда, до него еще нужно было как-то добраться… В колодках-то не особенно разгонишься. – Куда же делся твой знаменитый командный тон? – поинтересовался он насмешливым тоном у Ярины. – Ты же из свиты князя Глинского. Почему не поднимешь шум? Или вплоть до нашей казни будешь держать интригу? – Да, подожду, пока тебе отрубят наконец голову. – Слушай, я вообще не удивлюсь, если вдруг выяснится, что феминизм придумала ты. – А я не удивлюсь, если палач обнаружит, что в твоей тыкве нет ничего, кроме семечек. Которыми ты и придумываешь все эти непонятные слова и прочую чушь. Заткнись и жди. Долго пребывать в заткнутом состоянии не пришлось. Даже со своей непрезентабельной позиции Денис почувствовал заметное оживление, прокатившееся по лагерю. На изрытый сотнями копыт, сапог и колес орудийного наряда клочок земли препожаловала целая делегация важных бородатых вельмож. Каждый из оных глядел на пушкарей и на все их мудреные приготовления свысока. Максимально строго и минимально дружелюбно. Может, потому, что главный из мастеров огненного боя на их соотечественника совсем не тянул. Ни платьем, ни статью, ни манерой держаться. Благо его заместитель был явно из своих. И из кожи лез, выказывая пред строгим взором начальства похвальное рвение. Он засеменил от непосредственного своего патрона, втиснутого в строгий темный кафтан, к замершей у мортиры обслуге, то и дело оглядываясь и кланяясь высокородному собранию. – Товсь, товсь! – донеслась команда усердного вояки. Подбежав к орудию, он встал от него чуть поодаль и сбоку, чтобы вырванными из упоров силой отдачи балками, чего доброго, не перебило ноги. Оглянулся, будто надеясь получить наивысшее дозволение, но, так оного и не дождавшись, гаркнул что есть мочи: – Пали! Громовой раскат, казалось, достал до самого неба, ударился о его ясный полог, упал обратно на землю, прокатился по берегу Днепра, заставив трепетать и обступившие топкую кромку воды заросли камышей, и даже саму речную гладь. Павлин заволокло облаком порохового дыма. Рой мелких ядер вперемешку с прочим каменным боем с нарастающим воем и тяжелым, густым, пронзительным свистом обрушился на крепостные стены, накрыв солидный участок оборонительных строений. «Видимо, древняя разновидность картечи». Куда именно угодил заряд, понять на таком расстоянии было нелегко. Но, судя по тому, как густо на смоленской стене взмыли вверх клубы пыли и дыма в веере деревянной щепы от разбитых в труху бойниц, цели своей «ежовый выстрел» достиг. Еще через пару мгновений это впечатление дополнило взвившееся в беспечное небо многоголосье людской сумятицы. Оглашавший округу звон смоленских колоколен, почти стихший к этому часу, вновь загремел оглушительным набатом. – Как мы остались живы после такого? – с чувством невольного уважения протянул Денис. – Что с тобой случилось в том подземелье? До сих пор ты искал смерти. А как вышел оттуда, отчего-то принялся от нее бегать. Не разочаровывай меня. Видишь, к нам идут? Похожи на воевод и бояр. Пни кого-нибудь, а то давненько ничего уже не отчебучивал, даже скучно стало. Отвечать Денис не стал. Высочайшая делегация, быстро перебросившись несколькими фразами явно хвалебного содержания с изящным иноземцем, руководившим обстрелом из Павлина, и в самом деле двинула прямо в их сторону. Впереди вышагивал степенный старикан в начищенных латах, накрытых поверху богато расшитой ферязью. – Об этих вот послухах сказывали? – Речь воеводы звучала не особенно громко, но услышали ее все. Денис вообще легко представил этот властный голос, буднично перекрикивающий грохот битвы. Плотного вида боярин с красным мясистым лицом, что стоял за правым плечом строгого военачальника, коротко кивнул. – Кто таковы? Чьих будете? – этот вопрос старик адресовал уже им с Яриной. Денис покосился на спутницу. Подождал, помятуя о ее просьбе заткнуться в ожидании важной оказии. Но она почему-то все не наступала. А пауза становилась чересчур длинной даже для мхатовской. – Что замерли, ироды, когда к вам наместник московский Даниил Васильевич Щеня речь держит? – Один из рынд-телохранителей, громыхнув пластинами застегнутого на все крюки юшмана, шагнул вперед, очень красноречиво и недвусмысленно хватанув рукоять болтающейся на боку сабли. Пользоваться ими в этих локациях умели ловко, Денис в том имел счастье убедиться неоднократно. Потому понимал, что дальнейшее молчание может привести к очень нежелательным последствиям. Но вместе с тем не без удивления обнаружил, что Ярина отвечать почему-то не собирается. Вообще. Молчит, скромно потупив очи. А что мог ответить на этот вопрос домочадец Глинских? Конечно, призвать в свидетели своих патронов. Поэтому он решил взять инициативу на себя: – Нам нужен князь Глинский. – О как, – слабо хмыкнул в бороду старик-воевода. – Это что ж, каждому безродному псу в колодках теперь князей подавай? Чудно. Что ж, мне как раз делать нечего, сбегаю. Раз уж со мной говорить, видать, зазорно. По лицу Даниила Васильевича, который, похоже, привык прятать эмоции в сети глубоко изрывших задубелую кожу морщин и густой бороде, никак нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно. Впрочем, судя по натужным подхалимским смешкам его свиты, князь все-таки пытался юморить. Правда, от тяжелого ощущения нависшей над ним угрозы эти шутки почему-то не отвлекали. Даже наоборот – усиливали его. Глядя снизу вверх на налившиеся глаза рынды со стиснутым на рукояти сабли кулаком, Денис понял, что в этой игре он, пожалуй, самый главный аутсайдер. Потому что на игровом поле очутился, даже примерно не зная правил. Может, Ярина и правильно делала, что предпочла помалкивать. Тут ведь за любое неосторожное слово могут голову снять. А потом пойти спокойно обедать. Да и вообще, его голова, очень удобно торчащая из деревянного капкана, сама по себе прямо-таки напрашивалась на то, чтобы ее укоротить. Это не говоря о том наряде, в который его обрядил Шеф. И который, как заметил Кузьма, был вовсе не из тех, глядя на который московские вельможи смогли бы признать его обладателя за представителя союзнических сил. – Значит, Глинские, да? – глядя на пленников с какой-то недоброй задумчивостью, проворчал Щеня. Он обратил тяжелый взгляд на того самого красномордого крепыша, что стоял за правым его плечом. Тот чуть дернул щекой, будто желая сказать: «А кто же еще?» – Ну что ж, каковы ваши заслуги перед Глинскими – скромны аль изрядны, – то мы узнаем. А покуда вас заберут. Больно глаза тут мозолите. * * * После третьего выстрела Павлина Смоленск пал. Не было штурма, отчаянного героизма последних обессилевших защитников, залитых кровью прясел и выжженной земли. Все получилось максимально деловито и буднично. Делегация высоких сановников города вышла из ворот и объявила о сдаче. После чего был высочайший прием у великого князя московского с обсуждением условий сдачи. «Официальная» ее часть должна была состояться завтра. Всего этого Денис, конечно, не знал. Собственно, и знать-то не мог. Он даже понятия не имел, где сейчас находятся его коллеги по бегству из осажденного города. После короткого и непонятного разговора со старым воеводой хмурые люди сначала куда-то увели Ярину, а затем утащили подальше от глаз высокого начальства и самого Дениса. Весь день он провалялся связанный в каком-то сыром сарайчике. Теперь вот снова куда-то конвоировали. Судя по всему, в сторону леса, мрачно темневшего на фоне тонущего в серых сумерках неба. Почетный его караул состоял из трех бородатых вояк с рожами, которые, казалось, вырублены были не иначе как во время битвы из чурок исключительно неподатливых пород дерева. Красавцы эти время от времени перебрасывались ленивыми фразами, и именно из их максимально немногословного диалога Денис и узнал о судьбе осажденного города. Этой ночью не до сна было ни за стенами павшей крепости, ни вокруг них. Смоленск затих за рекой в тревожном предвкушении неподъемной неизвестности. Лишь изредка за стенами мигали редкие огоньки: кто-то молился, кто-то прятал пожитки, а иные наверняка старательно точили ножи – на всякий случай. Если вдруг почетная капитуляция обратится в неконтролируемую бойню местного населения. Зато стан московской рати продолжал шуметь и бурлить. Повсюду горели костры и далеко по округе разносились нестройные звуки очень массовых гуляний. Утихомирить разошедшуюся рать пытались очень немногие. Хоть и не особенно рьяно. Да и преимущественно без толку. Его же вели прочь от пьяной суеты, в сторону лесистого овражка. И он очень надеялся, что не для тихой расправы подальше от глаз лишних свидетелей. Но по мере продвижения в темную чащу опасения эти стали понемногу развеиваться. Они миновали уже достаточно распадков, буйных зарослей и ныряющих в непроглядную тень ложбинок, где можно было спокойно оставить хладный труп. А его продолжали вести дальше. Пока он не заметил отблеск костра. На невысоком пологом холме под соломенной крышей нахохлился, словно прячущийся от всего мира гриб, небольшой домик. Маленькие оконца, сквозь которые едва угадывался свет, низенький плетень, робкая тропинка, взбегающая по взгорку в сторону подворья. Вряд ли хозяин этого бунгало мог предположить, что когда-нибудь охранять его средневековый пансионат примутся так, словно это боярские хоромы. И тем не менее сейчас, судя по всему, лесная халупа такую функцию и выполняла. Охрана прохаживалась и по внешнему периметру максимально ненадежной ограды, и у подножия холма. Где кроме воинов меж телег, костров и наскоро сколоченных крыш о четырех столбах над кухней, кузней да коновязью сновали какие-то суетливые люди. Во дворе у еще одного костерка глухо переговаривались двое пищальников. Где-то в темноте заржала и затопала здоровенными подковами лошадь. Кто-то – конюх, наверное – бросился ее успокаивать, а делавший обход кривоногий воин с копьем и болтающимся у самой задницы колчаном принялся громко указывать тому, как надо правильно обращаться с копытными. Слышно было, как где-то недалеко влажно распахнулась, с подвывом зевнула и звонко захлопнулась здоровенная собачья пасть. Вернее, Денис хотел надеяться, что собачья. Звук-то был такой солидный, словно этот огород зубов принадлежал дракону. Словом, все говорило о том, что глухой лесной угол теперь стал местом обжитым и демографических проблем не испытывающим. То есть сбежать отсюда получилось бы вряд ли. Не помог бы в этом вопросе никакой взбрыкнувший мерин, будь он хоть трижды единорогом с пушистыми крыльями и воткнутой в круп вместо хвоста радугой. В хате, хоть освещение ее и оставляло желать лучшего, Денис сразу узнал всю почетную компанию. Старик-воевода – которого вроде бы называли князь Щеня – сидел на солидно сработанном стуле, широком, с высокой спинкой и массивными ножками, изукрашенными искусной резьбой. Сразу видно, приволок его с собой. Серебряный наконечник обитых бархатом ножен сабли упирался в пол, а на крестовину, скрестив на ней пальцы, Даниил Васильевич навалился бородатым подбородком. На подконвойного, которого вытолкнули на середину маленькой горницы и, стукнув сзади по ногам, поставили на колени, он глядел ровным взглядом, в котором по-прежнему нельзя было прочесть ни угрозы, ни хотя бы вопроса. Отстегнутое и снятое зерцало лежало на лавке, тускло поблескивая начищенными боками. Изукрашенный изящными серебряными насечками шлем стоял на столе, а на пол прямо под ним был небрежно свален налатник. Не сказать, что воевода решил разоблачиться ко сну. Видимо, все эти железные наряды уже здорово гнули к земле молодящегося старика. Нетерпеливо прохаживающийся по скрипучим доскам пола багряномордый боярин, тот самый, что маячил за плечом воеводы при обстреле города, глянул в узкое оконце, остановился у красного угла, прокашлялся и перекрестился на иконы. – Ну, наконец-то! – Скрипучий голос его приятным нельзя было назвать при всем желании. – Привели вражину. Ща мы те быстренько пятки подпалим. Да на дыбе разомнем.