– Да, – растянув свой широкий лягушачий рот в подобие улыбки, кивнул крымчак. – Это именно я ему высадил глаз. В прошлую нашу встречу. – А, ну тогда все ясно. Здорово, когда людей связывает старая добрая ностальгия. – Я не языком молоть сюда пришел, – без всякого перехода сменив милость на гнев, проскрежетал босс степняков. – Ярина поручила мне, от имени мурзы Аяза, разумеется, – тут же спешно поправился он, – освободить вас из поруба. И отпустить. Куда пожелаете. – Вообще-то проводить, – деловито поправил «старого доброго знакомого» Кузьма. – Не отпустить. Проводить куда пожелаем. – Цепляешься к моим же словам, – поцокал языком крымчак. – Так и знал, что лучше всего было бы отдать вас ляхам. Пусть так. И куда вы желаете, чтобы мы вас проводили? Денис выпалил так быстро, как только мог, чтобы наверняка опередить нечеловечески скорого на максимально неадекватные в переговорном процессе ответы Кузьму: – К Орше. Не знаю, что это и где, но нам – туда. – Почему именно туда? – Есть там одна особа, которой я хочу задать пару вопросов. – А как ты, «старый добрый знакомый», – процедил татарин, с особой издевкой нажимая на последние слова, – не против этого пути? Потому что провожать каждую собаку в отдельную конуру мы не станем. – Отчего ж не скататься к Орше? – подозрительно легко согласился одноглазый. – Только не сочтешь за лишнюю потерю чести обождать, пока безродные псы накинут на себя кольчужку? Ту, что, вон, на ляхе. Да что в мешке еще у него. Глава 13 – Вы, видать, совсем рехнулись, сунувшись сюда, ко мне? По лицу боярина Голицы сложно было определить точно, изволит он сердиться, удивляться или ему просто жутко приспичило в туалет. Оно наливалось различными вариациями красного цвета, но Денис не знал его достаточно долго для того, чтобы научиться точно определять, который из оттенков какой именно эмоции соответствует. – Вам головы поснимать или на кол посадить, чтобы успели на сечу посмотреть? Не надо было становиться дипломированным доктором исторических наук, чтобы и без ученой степени определить – вокруг них бурлил котел войска, готовящегося вот-вот принять бой. В нескольких сотнях метрах от них выстраивались в правильные линии и более-менее строгие прямоугольники боевые порядки русской рати. Над ними упруго хлопали, полоскаясь на ветру, стяги и мелко трепетали треугольники флажков на тысячах воздетых к небу копий. В воздухе стоял густой дух железа, кожи, пота и конских каштанов. Причем, какой из запахов превалировал над остальными, сказать было сложно. А вот что видно было и максимально неопытным глазом, так это подавляющее преимущество конницы над пешими шеренгами. Какая куча фуража требовалась на прокорм такой прорвы лошадей, можно было только предположить. – Что замерли, ироды? Думаете, мне сейчас другого дела нет, кроме как на вас любоваться? Глаза воеводы колко оглядывали перстень Варсонофия, который вручил ему рында, прежде чем подвести к воеводе двоих вестников, от которых тот кольцо и получил. Сомневаться в том, кому принадлежит побрякушка, не приходилось. А хуже всего было то, что посыльные владыки утверждали, что у них к воеводе Михаилу Булгакову дело безотлагательной важности и решить его надо непременно до начала намечающейся масштабной заварухи. Михаил прекрасно знал, что это такое – слово смоленского епископа. Пренебрегать им ни в коем случае не стоило. Но, конечно, никак не мог подумать, что гонцами выступит пара знакомых ему висельников. Теперь он очень сильно пожалел, что согласился выслушать «гонцов» до сечи – видел в их появлении дурной знак. А когда один из них открыл рот, моментально понял, что пожалеть сегодня придется еще не раз. – Это ловушка. Нужно отходить, не ввязываясь в битву. Голица смерил Дениса таким взглядом, будто тот предложил ему оттолкнуться от земли и присоединиться к грустному клину журавлей, тоскливо растянувшемуся в высоком светлом небе. – Совсем рехнулся? – как-то даже непривычно спокойно вопросил он. – И вот с этим предложением ты решил явиться сюда, ко мне? Прямо перед битвой? Кто пустил?! – вдруг рявкнул он так громко, что вздрогнули пара степенных воевод из его свиты, а одна из лошадей фыркнула и оторопело застригла ушами. – Рядом с этими двумя на кол посажу христопродавца! – Так ведь того… – оторопело засопел тот самый рында, что доложил воеводе о визитерах и передал врученную ими печатку смоленского епископа. – Они ж не откуда-то там явились. Со стороны лагеря конюшего… – Чего?! Так это Челядин их ко мне отправил?! Совсем он там рехнулся, что ли?! Мне письмо пришло от самого Даниила Васильевича Щени… – Письмо подложное, – без тени уважения перебил воеводу Денис. – Как и все в этой душной от падали истории. – Тебе, пес, кто-то слово давал? – Помнишь, тебе Василий Глинский задал вопрос? Откуда ты знал о том, где именно и когда нужно ловить беглецов, покидающих Смоленск? Княжну Елену с ее «свитой»? Уж не Стефан ли пушкарь надоумил? – Что? При чем тут… Да как ты несешь, собака безродная! Взять их! Колесовать погань! – Может, и меня колесуешь, Михаил? Сильный голос, прозвучавший веско и степенно, заставил боярина Булгакова раскраснеться еще сильнее. Он с неприкрытой злобой уставился на богато одетого вельможу, возвышавшегося над ними на вороном коне с богатой попоной, важно позвякивающей уздой, в которой угадывалось присутствие благородных металлов. – Челядин?! – Взгляд Голицы на новоприбывшего персонажа их драматической миниатюры красноречиво говорил о том, что в пантеоне его личных врагов Денис находится далеко не на первом месте. – Что ж ты не успокоишься-то никак. Тебя прислали мне в подмогу. Так вот и помогай! Что ж ты лезешь со своим рылом поперек меня командовать? – Быть может, потому что это я конюший государя московского, а не ты? – Оппонент Голицы если и походил на какого-то персонажа в представлениях Дениса о Средневековье, то разве что на полную противоположность былинного богатыря. Узкие плечи, тонкий аристократический нос, благородная седина в бороде, усталый взгляд выцветших глаз, под которым тем не менее съеживался каждый, на кого он падал. Кроме Булгакова. Тот не иначе видел в нем прямой вызов. И реагировал соответствующе: – Что с того? Грамоту о том, что именно я должен вести эту рать, жаловал мне сам князь Щеня. Тот самый, который бивал уже перебежчика Острожского, что стоит сейчас против нас в этом поле. И который взял на копье Смоленск, когда другие до того два года не могли. – Даниил Васильевич – добрый воин. – Челядин спрыгнул с седла одним молодецким махом. Так лихо, будто седина в бороде принадлежала вовсе не ему. Денис, который на протяжении всего пути сюда был озабочен исключительно тем, чтобы не слететь с седла под мельтешащие внизу ноги лошади, невольно позавидовал такой ловкости. – Но это не делает его великим князем. Который пожаловал меня честью стать его конюшим. А что до той грамоты, про которую ты говоришь… не эта ли особа, случаем, тебе ее привезла? Челядин сделал преисполненный царской важности жест, подняв руку и шевельнув двумя пальцами в перчатке тонкой кожи. Голица, как заметил Денис, носил латную рукавицу. Но почему-то на одной лишь левой руке. Те, кому был адресовано движение перстов конюшего, поняли его повеление без слов. И вытолкнули вперед из-за спин боярских ближников Ярину. Которая уже вовсе не выглядела хозяйкой положения, как на памятном допросе. Теперь под стражей была она. А Денис смотрел на нее холодным взглядом как минимум свидетеля обвинения. Или даже прокурора. Хотя чувствовал себя при этом самым паршивым из псов. В отличие от Кузьмы. Которого если и можно было бы сравнить с собакой, то разве что с недовольно ворчащим волкодавом. При виде их бывшей спутницы, ныне конвоируемой бородатыми мордоворотами, он разве что не скалил зубы. Впрочем, не совсем было понятно, на кого именно. По идее, должен был на Ярину. Но Денису почему-то показалось, что щерится он на ее «почетный караул». – Что тут происходит? – выдохнул Голица, и сразу стало очевидно, что этот туз в рукаве одного из оспаривающих главенство в русской рати воевод стал полной неожиданностью для другого. Булгаков, который был шире Челядина в плечах раза этак в два, исходя из внешних признаков, мог переломить своего политического оппонента как спичку. Но столь заметное физическое преимущество отчего-то ни в коей мере не придало ему в споре сколько-нибудь заметных дивидендов. – Хорошо, что ты спросил, – кивнул Иван Челядин, и Денис понял, почему Стась звал его на польский манер Яном Целядином. Ляхи ценили рыцарскую напыщенность превыше многих других доблестей и добродетелей. В конюшем великого московского князя ее было прямо через край. – Хотя и странно, что именно ты меня спрашиваешь, что тут происходит. Что ж. Изволь. Слушай. Вот эта схваченная моими людьми особа – верная слуга смоленского епископа Варсонофия. С которым ты вступил в сговор. – Да что ты! Сговор? С Варсонофием? Тем самым, что убедил Сологуба сдать нам Смоленск? Вот так измена! – Тем самым, что убедил Сологуба выкрасть дочь Василия Глинского. Племянницу Михаила, который вел переговоры о сдаче города. Чтобы вынудить его действовать в интересах короля Сигизмунда. А когда это не вышло, продумал такой шаг назад, чтобы после него сделать три вперед. Наветом убрал с доски братьев Глинских. С твоей помощью. Что он пообещал тебе за это? Дай угадаю. Некие секретные сведения. Благодаря которым ты должен был победить войско Сигизмунда. Верно? Можешь не говорить, вижу, что так есть. Да что там вижу? Ведаю! Только знаешь что? Тебе во всей этой игре дали одну роль – деревенского дурачка. Самолично сующего башку в петлю. Разве не видишь: все, что напел тебе о походе литовцев Варсонофий, – ложь. Не ляхов загоняющая в ловушку, а тебя. Их нужно было перехватывать на переправе, но они почему-то успели одолеть Днепр раньше, чем мы сюда подоспели. Да к тому же еще совсем не там, где их ждали. Так быстро, что становится ясно – готовы были к этому заранее. Теперь поле битвы принадлежит им. Они его выбрали, заманив нас сюда. Не видишь? Здесь болота кругом! Какой тут нашей коннице маневр? Утопнуть только при любом неосторожном шаге. А ляхи построились меж перелесков. И мы ни черта не знаем, что они скрыли в этих чащах. И где именно скрыли. Может, на самом деле их там в два раза больше, чем взору открыто! – И что ты предлагаешь? – Не принимать бой. Отступить. А если его и дать, то только на наших условиях. Лицо Булгакова для разнообразия перестало напоминать цветом запрещающий сигнал светофора. Оно побледнело и будто бы даже заострилось. – Лихо ты придумал. Взять на вооружение слова двух перебежчиков и приблуд только для того, чтобы скинуть меня с командования? – Не тебе о том рядить! – все рыцарское благородство Челядина вместе с удавьим спокойствием вдруг смела волна прорвавшегося наружу гнева. – Ты пришел под Смоленск, командуя новгородской и псковской ратью вместе с Михаилом Глинским. Но, видать, так он тебе мешал, аж до скрежета зубовного, что ты решил его убрать. Пусть даже по навету, который подкинули литовцы. И все бы ничего, да вот великий князь все равно решил не давать тебе права верховодить войском в одиночку. Меня прислал. Я теперь, выходит, следующий, кого ты пуще жизни скинуть возжелаешь? – Что ж, по-твоему, я предатель? – Нет. Ты дурак. Который грезит о великой славе. Правда, обязательно единоличной. А таким чужое мнение всегда поперек горла. Даже если они сами прекрасно понимают, что не правы. Такие всегда предпочитают убрать того, кто прав, чем признать свои просчеты. Деятельные дураки в голове любого начинания – верная его погибель. Так что можешь яриться сколько пожелаешь, я трублю отход. – Ты как, собака, смеешь мне, князю, такие речи держать?! Не позволю! И отступить не дам! – Как? Под тобой лишь полк правой руки. Собрался только им побеждать ляхов? – Суй свои наветы псу под хвост, – сдавленным от злости горлом прорычал Голица. – А я собираюсь сегодня победить. Пока ты был занят, выслушивая наветы двух крыс-вязней, я дал знать своим детям боярским покинуть твои полки и вернуться под мою руку. Что, не ожидал? Или думал, спокойно буду смотреть, как ты мой полк левой руки и большой полк объединяешь со своими? Думал, раздробишь приданные мне силы и так легче станет меня задвинуть? Хрен тебе! Где мой брат? – развернулся он к своей свите, тщетно пытаясь придать красной роже величественный вид победителя гроссмейстерской дуэли. – Дмитрий! Вели трубить! Выдвигаемся! – Он взглянул опять на опешившего Челядина и не смог сдержать триумфальной ухмылки. – Ну, и что ты сейчас станешь делать? Не хотел воевать? Выкуси! Придется! Коня! * * * Свита Голицы рванула к крылу русской рати, замершему на правом фланге. Бросаться ей наперерез или бить в спину Челядин не стал. Он лишь хмуро смотрел, как от булгаковского отряда отщепляются отдельные всадники и несутся каждый к своим, видимо, сотням и полутысячам. Когда Михаил, не особенно сбавляя хода, лихо влетел в порядки воинства, проносясь в промежутках меж почти правильно выстроенных прямоугольников отдельных сотен, те приветствовали его гулом стройных криков. Воинственных и разудалых. Не похоже было, что рядовой состав корпуса Голицы разделял опасения Ивана Челядина по поводу предстоящего дела. Впрочем, даже если и разделял, то стадный инстинкт не отменял никто. Увидев своего воеводу, гордо проносящегося прямо меж боевых порядков, многие, не исключено, и вправду испытали искреннее воодушевление. По рядам полка правой руки прошла волна из вздымаемых вверх копий. Как на стадионе, подумалось Денису. Только вот здесь повод был посерьезнее. – Полковых воевод ко мне! – рявкнул Челядин, взлетая на коня, как и слез, одним выверенным лихим движением. Зычный голос, который трудно было заподозрить в человеке не особенно спортивного телосложения, взметнувшись над боевыми построениями, рубил коротко и емко. – Большому полку – стоять! Кто шелохнется в сторону ляхов – голову с плеч! Сыскать Обленского и Засекина! Иван Ростовский! Темка! Скачи в свой передовой! Чтобы до моего слова никто не двинулся с места! – Так напротив нас ляхи пушки выставили! – недовольно прогудел один из окружавших Челядина бояр. – С десяток будет! Начнут по нам палить в упор – кого я удержу? – Как хошь держи! Но чтобы ни один не ворохнулся! К тому ж, мыслю, не по вам они теперь бить почнут… Свита московского конюшего спорым поскоком откатилась в сторону выстроенных корпусов русского воинства. От нее то и дело отрывались группки всадников и неслись во весь опор к своим полкам. Летели вестовые и в обратном направлении – за новыми начальственными распоряжениями. Или за тем, чтобы уточнить уже полученные. Что тоже не было удивительно. Особенно в свете того, что над правым крылом рати протяжно взвыли боевые рога, и она, медленно приходя в движение, словно нерешительно накатывающая на берег волна, двинулась с места. Дрогнула земля. Качнувшиеся в порыве единого движения пики над головами ратников придали этому оживлению сходство с кругами от брошенного в воду камня. А о троих беглецах из Смоленска, успевших за время их короткого знакомства друг друга не по разу предать, но все равно каким-то образом в итоге оказавшихся вместе, все будто бы забыли. Вернее, почти все. За плечами Ярины переминались с ноги на ногу двое стражников, которые явно понятия не имели, что им делать – продолжать стеречь эту странную тощую бабу или вернуться к привычной службе. – Оставьте ее нам, – прогудел в бороду Кузьма, бросив на караульных очень тяжелый взгляд единственного своего глаза. – Сами теперь разберемся. – Не велено… – начал было один из пищальников, неуверенно покручивая ус и косясь в сторону обоза. Там угадывалось лихорадочное движение, сновали люди, мычали волы, повозки сдвигались в некое подобие оборонительного рубежа.