– От чего? – От того, что может случиться, если посполито рушение вместе с поляками вдруг да проиграют. – Она что, в войске литовцев? В том, которое стоит вот там? Но ведь Торунский должен был доставить ее в Литву… – А перед тем передать планы передвижения и численности русского войска Константину Острожскому. Воеводе той рати, что стоит сейчас напротив нас. – Но ведь он мог передать бумаги – и отправиться дальше. – И пропустить избиение московитов? Сам-то в то веришь? – Денис тут же вспомнил, что поляк не постеснялся помародерничать, когда представился случай обобрать убитого сына какого-то магната. – Ротмистр наверняка сейчас в свите Острожского. Готова об заклад биться – ждет, когда после победы начнется дележ трофеев и заложников. Пушечный залп на сей раз прозвучал не слитно. Но разнобой вышел почти незаметным, будто какой-то недобрый исполин провел по клавишам адского пианино. Противоположный берег травяного моря, раскинувшегося меж двух войск, снова наполнился хряском перерубаемой плоти, скрежетом сминаемого железа, треском ломающихся копий, отчаянными воплями искалеченных людей и пронзительным конским ржанием. Сумятица в рядах обстреливаемой рати Голицы достигла пика. Передний строй, который по приказу воеводы выдвинулся вперед, теперь начал пятиться, напирать на задние ряды, сминая и смешивая строгие боевые порядки. В тыл потянулись и раненые. В измятой окровавленной броне, многие без оружия. Кто-то мог идти сам, других тащили в сторону обоза чуть менее пострадавшие соратники. Денис обратил внимание на двух едва ковыляющих воинов, которые двигались, опираясь друг на друга. Один подволакивал окровавленную ногу, которая казалась просто перемолотой штаниной, у другого не было руки. Денис видел такие раны и знал, что даже в его времени без своевременной современной медицинской помощи вряд ли у них был даже призрачный шанс прожить хотя бы час. А уж здесь… Раненых обогнала лошадь. Она дико вращала глазами и неслась с жалобным ржанием, стараясь покинуть страшное место. За ней волочился клубок кишок. А на спине сидел убитый хозяин. С начисто снесенной головой. Вместе с левым плечом. И именно в этот миг над полем, над которым потянулся шлейф серого дыма, взвился ввысь слитный рев труб. Решительный и требовательный. – Отступают? – с надеждой повернулся Денис к Ярине. И увидел, как на пригорок верхом, с двумя заводными конями, въезжает Кузьма. – Наоборот. Сигнал к атаке, – со знанием дела крякнул бывший воин поместной конницы. – Это что ж, Голица пошел-таки ва-банк? – Куда пошел? – На виселицу. Воинство Булгакова, насчитывающее далеко не одну тысячу всадников, снялось с места. Словно гигантская волна, оно качнулось вперед и выплеснулось на луговину, затопляя ее, подминая под себя все поле. И как та же волна, прорвавшая плотину, конный поток, постепенно набирая ход, устремился на мгновенно ощетинившуюся запруду польских полков. В небо взвились бешеные крики многих сотен людей, рев труб, хлопанье флажков на опускаемых пиках. Земля под ногами ощутимо задрожала. И это притом, что кавалерийская лавина уносилась прочь от взгорбленной вершины, на которой смотрели ей вслед смоленские беглецы. А что чувствовали ляхи, на которых накатывался этот железный разлив, сотрясающий покой луговых трав и возносящий к самому небу громыхание железа, Денис и думать не хотел. – А нам с ним не по пути, – нетерпеливо проговорил Кузьма, озабоченно глядя на ринувшиеся вперед полки. – Давайте быстрее по коням, пока успеваем ноги унести. – Я остаюсь, – просто и без изысков отрезал Денис. – Башкой стукнулся? Ты сюда несся только заради того, чтобы увидеться со своей зазнобой. – Оба при этом, не сговариваясь, будто бы виновато покосились на Ярину. Судя по блуждающей по ее губам улыбке, это откровение ей пришлось по душе. – Увиделся. И даже вроде как столковались о том о сем. Вот и славно! Чего те еще надыть? Двигаем отсель! – Для чего тогда приперся сюда ты? – Чего? – Ты всю дорогу, как блаженный, рвался спасать малолетнюю княжну, рискуя при этом всеми находящимися вокруг жизнями. Без сомнений. И вот, когда мы узнали, что она там, впереди, ты вдруг разворачиваешься назад? Это как? Легкая конница полка правой руки в это время опередила тяжелых копейщиков, вырвалась перед ними на оперативный простор, но кидаться на пики вышедшей вперед польской пехоты не стала. Густо сыпанула стрелами. Но ордынский манер – прямо с седел, на скаку. Прицеливаться не было резона – густой свистящий рой накрыл позиции ляхов, собирая первую жатву и с их стороны. От позиций Сигизмундова воинства донеслись крики и проклятия, которые перекрыл громовой раскат нового залпа пушек. Несколько всадников буквально смело на землю. Кого-то – вместе с конями, разметав искореженные тела и растерев их по растоптанной луговой траве. Но подвижные лучники теперь не стояли единым строем на месте, и выкашивать их сыпанувшие в стороны сотни становилось гораздо труднее. Они, словно желая показать, что и не помышляли наскакивать на ряды поляков, взяли резко левее ожидавших их копейщиков, осыпав стрелами вражескую батарею. Не все пушки успели скрыться за павезами, несколько человек из их обслуги рухнули на траву. Равно как и особо замешкавшиеся щитоносцы. Слитно хлопнули прикрываемые щитами арбалеты, а затем раскатом громыхнул мушкетный залп. Стреляли как из ставшего по центру большого полка ляхов, так и с левого крыла их рати. Все позиции тут же затянул густой шлейф дыма, закрывая обзор и той, и другой стороне. Единственное, что с такого расстояния понял Денис: выцеливали они вовсе не продолжавших осыпать их стрелами лучников. Тяжелая псковско-новгородская конница с пригнутыми к земле копьями вылетела на оперативный простор. Приветствовавший их ружейный салют разметал, перевернул и повырывал из седел почти всех скакавших в передних рядах конников. Многих мгновение спустя растоптали свои же – несущуюся следом железную лавину было уже не остановить. Миг… Другой… И с оглушительным грохотом, треском, лязгом и криком конница Голицы врубилась в передовые сотни польского войска. Гулкий раскат сшибки двух воинств взлетел, казалось, к самым облакам. В плохо различимой за дымкой стелющегося по лугу белесого порохового тумана дали загремела битва. Гулкий ее железный звон и рокот нечеловеческих криков заставил Дениса сбросить оцепенение. – Надо идти к Челядину. – Сдурел?! – у Кузьмы вроде бы даже задергался единственный его глаз. – Если что и надо, так драпать отсюда, покуда можно еще! – Хочешь – драпай. А я собираюсь той гниде, что все это устроила, своему старинному знакомому, переломать все кости, до каких только доберусь. Он хочет за какой-то надобностью отправить княжну Елену в Литву? Тогда я собираюсь ее отбить. – Что?! Отбить?! Ты точно с коня не падал? Макушкой вниз? В одиночку собрался лезть на целое войско? Не обращая больше внимания на причитания Кузьмы, Денис нашел взглядом глаза Ярины: – Ты со мной? – Еще бы. – Серьезно? Но ведь ты нашим поможешь. – Каким нашим? Кому я помогу, так это ханству. Мне что лях, что московит – одинаковые враги. А когда они пускают кровь один другому, степь цвести начинает. – Да вы совсем, что ли?! – взорвался Кузьма. – Через столько прошли и токмо затем, чтобы поехать сейчас и самовольно ребра на копья нахлобучить? Ну уж нет! – Что случилось? – Где? – В твоей башке. Ты так и не объяснил, с чего вдруг передумал спасать княжну Елену. Знаешь, я успел привыкнуть тут ко многому. Михаил Булгаков носится с рукописями, которые лучше бы сгорели, и сует нос в дела очень сильно второй свежести, а Василий Иванович наверняка понятия не имеет, что такое тачанка, и сам старается спихнуть в реку целую армию. Но к тому, что ты внезапно остепенился и обзавелся инстинктом самосохранения, привыкнуть труднее всего. Вот я спрашиваю – что случилось? – Что-что. – Кузьма удивил еще больше, когда лицо его приняло очень смущенное выражение. – Что… Больше такого никогда не позволю! Чтобы снова все потерять? Да черта лысого! – Да ты о чем вообще?! – Не твое дело! Скажи лучше, чего ты там собрался плести конюшему. * * * Челядин сидел в седле монументальной статуей и таким же, как у всех памятников, взглядом равнодушно взирал на склонивших головы лазутчиков. Совершенно не ясно было, обдумывает он сейчас их слова или вспоминает, далеко ли придется посылать за палачом. – С чего я должен вам верить? – Даниил Щеня поверил, – соврал Денис. – Он и Булгакову поверил. А тот – глядите – что творит, этот бес красномордый. На левом фланге вражеского войска крутился и кипел водоворот лютого сражения. Полки Голицы врубались в порядки ляхов, заставляя их ряды вздрагивать, сжиматься и выгибаться под неистовым напором тяжелой новгородской конницы. После чего откатывались, перестраивались, давая простор для легкой кавалерии, тут же начинавшей засыпать противника ливнем стрел. Тот не оставался в долгу, отвечая арбалетным и ружейным огнем. Пару раз пробовали сказать свое веское слово пушки. Но, поняв, что, выдвигаясь из-за прикрытия пехоты, больше теряют собственной обслуги от русских стрел, чем наводят шороху в рядах наступающих, затею эту оставили. А затем кружащий хоровод конных лучников рассыпался, давая место для маневра латникам. Те наваливались в другом месте, и стройные порядки польских шеренг снова стенали, гнулись и в громыхании неистовой схватки понемногу откатывались назад. – Похоже на то, что Голице скоро удастся прорвать их фланг… – Еще бы! Столько народу из большого и левого полков увел, нехристь. – …И тогда Острожский вынужден будет ввести в бой свой резерв. Тяжелую конницу. – Замыкающий хуф большого полка, – вставила Ярина. – Гетмана польского Сверчовского. Челядин холодно глянул на нее: – С чего я должен верить той, которая до сих пор водила за нос наших бояр? И по вине которой сейчас кипит вся эта каша? Тон боярина был таким, что продолжение фразы лежало на поверхности: «И которая сейчас должна болтаться в петле, но вместо того по чьему-то недогляду смеет обращаться ко мне». – Потому что у твоей светлости и свои лазутчики есть, – поклонился Денис, удивляясь собственной обходительности в переговорах с важной шишкой. – И, скорее всего, их сведения говорят примерно о том же самом. – И как только ляхи ударят по Голице своими латниками, оголив свои тылы… – …нужно будет бросать в бой свои силы. – У них перевес в пехоте по центру. Да еще и пушки. А мы двигались скорым маршем и свой походный наряд вынуждены были оставить. – Центр нам и не нужен. Его необходимо лишь связать. – Если ляхи опрокинут Голицу, то выйдут как раз во фланг большому полку. – Они выйдут ему во фланг и в том случае, если он останется стоять на месте. Так уж вышло, что наше войско раскололось на две части. И, скорее всего, они о том знают. Но вряд ли ожидают того, что и мы осведомлены об их слабых местах. Если тебе удастся связать боем их пехоту, а Голице не рассыпаться от удара тяжелой конницы, то можно обрушить их правый фланг. – Там встало посполито рушение, – как будто ни к кому конкретно не обращаясь, сухо проговорила Ярина. – А Сигизмунд собирал его все лето, – глянув на замершие вдалеке вражеские полки, задумчиво проговорил Челядин. – Да так и не собрал, сколько хотел. Половина вообще не явилась. Если бы не ляхи, он против нас и выйти бы не решился. – Он и не решился, – хмыкнула Ярина. – Целый литовский корпус в Борисове оставил. Себя охранять. Челядин глянул на свою свиту. Степенные бояре с максимально серьезными лицами и монументальными окладистыми бородами, разумеется, глядели на троицу непонятных лазутчиков как на пойманных в собственной перине клопов. Но, несмотря на это, что они могли сказать? Войско имело шанс отступить лишь в том случае, если бы не приняло бой. Теперь Голица не оставил им места для маневра. Развернуться – значит обречь на погибель целый полк новгородцев и псковичей. Да еще и подставить под удар собственную спину. Остаться стоять на месте – дождаться примерно таких же последствий. Выход действительно виделся один. Вступить в бой. И, покуда не стало поздно, на своих условиях. – Опрокинем их правое крыло – обрушим и их тыл, – решил Денис высказать вслух вывод, который все, похоже, уже сделали самостоятельно. Именно в этот миг в небо взвился оглушительный рев огромной толпы. Могучий, торжествующий и донельзя кровожадный. Стройные ряды польской рати треснули, рассыпались и подались назад. Кое-где оставшиеся островки недрогнувших частей стиснуло, завихрило и окружило, давя и сметая, половодье прорвавших оборону северных полков московского княжества. – Пора, – ни к кому не обращаясь, выдохнул Кузьма, завороженно глядя на прорыв полка правой руки. – Все всё слышали?! – возвысив голос, грянул Челядин, обводя взглядом своих «штабистов». – Наказ всем полкам! Строимся в атаку! Командный пункт мгновенно накрыла волна лихорадочного оживления. Беспокойно заржали кони, застучали копыта, забегали дьяки, со всех сторон грянули команды, взметнулись вверх стяги, и вонзили в небо свою пронзительную песнь боевые трубы. Челядин, оставив на своих «ординарцев» беготню по выполнению приказа, снова навис на своем вороном над странной троицей лазутчиков. Или перебежчиков. С их принадлежностью он еще явно не определился. О чем и сказал. Тихо, но максимально веско.