– Я знаю, что нужно делать. – С чего начнем? – спросил старый друг, забыв о ссоре и даже о пощечине. Мила чувствовала себя неловко, сожалела о случившемся, но попыталась сосредоточиться. – Я, пока ехала сюда, вспоминала подробности моего второго захода в «Дубль»… Китайский квартал, старая мебель, черная роза… Убийца, которому нравится душить жертвы голыми руками, и, наконец, светловолосая студентка в очках: у меня такое впечатление, будто я ее уже где-то видела. Мила опустила все, что касалось призрака, который гнал ее прочь из темного мира, поскольку не знала, был ли он на самом деле, или это ее собственное подсознание посылало сигнал об опасности. Спасайся. Бериш налил воды в миску Хича и приготовился идти. Мила принудила его оставить дома сотовый телефон, а поехали они на угнанном «фольксвагене». Было ясно, что друг не понимал, зачем столько предосторожностей, но старался пойти ей навстречу, и Мила по достоинству оценила это. – Прости, что помешала твоему свиданию, – сказала она, когда Саймон сел за руль. – Она – женщина умная и сразу вникла в ситуацию. Милу радовало, что рядом с Беришем кто-то есть. В прошлом она боялась, что Саймон слишком привяжется к ней: если бы ей пришлось его оттолкнуть, их отношения от этого пострадали бы. Но, к счастью, Саймон не переступил черту, избавив ее от печальной необходимости вновь объяснять человеку, ей небезразличному, что чувства, нормальные для него – и для остального человечества, – для нее остаются непроницаемой тайной. Хотя за последние часы что-то изменилось. Мила не могла решить, вызвано ли это взрывом чувств, последовавшим за похищением Алисы, или действием «Слезы ангела». В «Запределе» Мила что-то почувствовала. Непонятное смятение, которое испытала она, услышав, как дочка плачет и зовет ее: Мама, пожалуйста, помоги мне… Мила не могла не думать об этом, и это ее пугало. Из соображений безопасности они оставили «фольксваген» на привокзальной площади. Там увидели фургон волонтеров, которые раздавали бездомным поношенную одежду. Мила воспользовалась этим и кое-что поменяла в своем облике. Она начинала подражать Паскалю. Вместо кожаной куртки надела черную ветровку, вместо свитера с высоким горлом – фуфайку с капюшоном, тоже черную. Потом они с Беришем сели в метро и поехали в Лимб. Леа Мьюлак входила в число людей, чьи фотографии покрывали стены Зала Затерянных Шагов. Миле понадобилось меньше двадцати минут, чтобы обнаружить ее среди тысяч пропавших без вести. Леа Мьюлак растворилась в небытии весной 2011 года. Она училась на первом курсе университета, изучала восточные языки. – По словам соседок по общежитию, в тот субботний вечер Леа собиралась встретиться с молодым человеком и пойти с ним в кино в китайском квартале, – прочел Бериш в полицейском рапорте. – Леа так и не дошла до того кинотеатра. Все верно: именно это дело Мила припомнила. – Около года исчезновение числилось нераскрытым, потом отдел насильственных преступлений забрал у меня дело. ОНП – к нему принадлежали также Бауэр и Делакруа – занимался серийными убийцами, убийцами беспорядочными и массовыми, всеми злодеями, чей мотив нельзя свести к обычной логике преступления, в основе которой почти всегда лежат деньги. Но сила, направляющая действия монстров такого типа, кроется в самых темных, извращенных изгибах человеческой психики. – Леа была причислена к жертвам серийного убийцы, – вспомнила Мила. – Решили даже, что она была первой. После того как пропала Леа Мьюлак, за два года исчезли еще две девушки. Студентки, белокурые, в очках. – Все трое не были знакомы, но у двух последних был общий друг, парень по имени Ларри, очень привлекательный, – рассказывала Мила. – Они познакомились в УНИКе. УНИК – сокращение от «университетский кампус»; это социальная сеть, самая популярная среди студентов страны. – На своей странице Ларри постил фотографии с друзьями, со своей собакой, даже с бабушкой. Писал, что изучает право и любит регби, – продолжала бывшая сотрудница Лимба. – Обеих жертв он долго обхаживал онлайн, чинно-благородно, как настоящий джентльмен. После того как девушки исчезли, выяснилось, что его профиль – фальшивка: «Ларри» с фотографии работал моделью в рекламном бизнесе и был тут совершенно ни при чем. – Монстр УНИКа, – вспомнил Бериш. Соцсети сильно упростили жизнь серийным хищникам. Современные маньяки, подумала Мила, могут охотиться совершенно анонимно, а главное, ничем не рискуя. Раньше, чтобы тебя не поймали, ты должен был издали наблюдать за добычей, изучать ее привычки, передвижения. Теперь же серийные убийцы имеют в своем распоряжении любую информацию, которая требуется для того, чтобы сыграть соответствующую роль. Сама жертва им эту информацию предоставляет. Так что монстру достаточно принять облик мужчины ее мечты. «Ум видит то, что ум хочет видеть», – говорил Паскаль. – Ничего удивительного, – согласился Бериш. – Ведь самую распространенную в мире соцсеть задумал рохля в домашних тапках, который создал сайт, чтобы в баллах оценивать внешность девушек из своего колледжа… А мы, вместо того чтобы устроить ему хорошую выволочку за сексизм и неуважение к женщинам, считаем его светилом в сфере коммуникации. Саймон, как всегда, рассуждал здраво. – Почему Леа Мьюлак была добавлена к числу жертв, если не доказано, что она выходила в чат с Ларри? – спросил он. – Потому, что ее профиль соответствовал тому типу, который предпочитал убийца: студентка, белокурая, в очках, – предположила Мила. – ОНП требовалась третья жертва, чтобы составить серию, поэтому у меня забрали дело. Такую условность Мила хорошо знала. Однажды криминологи постановили, что убийца может быть признан серийным, если он убьет по меньшей мере три раза, повторяя тот же ритуал или способ совершения. – Но если Леа Мьюлак погибла, почему ее фотография до сих пор висит на стене в Лимбе? – поинтересовался Саймон. – Потому что, в отличие от двух других студенток, ее тело так и не было найдено. – Как грустно, подумала Мила, что иные из пропавших обречены вечно блуждать в небытии, не зная покоя. И все-таки Леа была первой в серии. – Если бы мы нашли тело, то получили бы доказательство убийства… не дожидаясь того, чтобы эти гении из ОНП забрали у нас дело, – с уверенностью проговорила бывшая сотрудница Лимба. И может быть, двум другим девушкам это сохранило бы жизнь, с горечью подумала она. – Как он убил двух других? – Задушил, – ответила Мила, невольно поднося руку к горлу: еще свежо было воспоминание о когтях человека-тени, впившихся в сонную артерию. – Оба тела нашли брошенными у шоссе, на обочине. Действия убийцы подпадали под категорию «насильственного механического удушения». Он не использовал веревку, пакет или подушку. Орудовал голыми руками. Выбор убийцы был осознанным, он не желал пользоваться какими-то средствами, ибо испытывал наслаждение, ощущая, как прямо под его пальцами заканчивается чья-то жизнь – дыхание прерывается, сердце бьется все слабее и наконец замирает. Физический контакт был необходим и, кроме жестокости, предполагал немалую решимость. Не все понимают, что значит задушить человека голыми руками. Жертва отчаянно вырывается, расслабляется сфинктер, часто глаза вылезают из орбит. Ужасное зрелище для нормального человека, но невероятно возбуждающее для некоторых психопатов, которые таким образом достигают оргазма. Мила заглянула в монитор через плечо Бериша: – Монстр УНИКа перестал убивать в апреле две тысячи тринадцатого года… Странно. Оба знали, что сам серийный убийца не в состоянии ни контролировать, ни тем более остановить болезненную тягу к уничтожению людей. Необходимость повторять способ совершения оказывалась неодолимой. Удержать его могла только внешняя причина. – Наш парень, возможно, загремел в тюрьму за какое-нибудь преступление: например, мотает срок за то, что выдернул сумочку у старушки, и ждет его окончания, чтобы вновь приняться за дело, – предположил Саймон. – Или же милосердный Господь решил досрочно препроводить его в ад. – Не думаю, чтобы он умер, – рассуждала Мила. – Есть в этой истории что-то такое, чего мы не знаем. – Иначе зачем «Дубль» заставил ее почувствовать, как умерла Леа Мьюлак? – Тут написано, что в две тысячи тринадцатом году был задержан подозреваемый, – прочел Бериш с экрана, нагнувшись над столом. – Где? Дай-ка глянуть… – Некто Норман Лут явился в полицию и полностью сознался в трех убийствах. Значит, вот почему Леа была причислена к двум другим жертвам, подумала Мила. Не будь признания, умники из ОНП ни о чем бы не догадались. – Почему же в Лимб не поступило никакой информации? Но Бериш не закончил читать, и причина всплыла очень скоро. – Насколько можно судить, этот человек сообщил подробности, которые могли быть известны только убийце… Тем не менее его отпустили. Они в изумлении уставились друг на друга. Твердое алиби сознавшемуся предоставил священник. 14 Отец Рой жил на окраине, где дома из красного кирпича окружали большой сталелитейный завод. Жилой квартал был создан в славную эпоху промышленного бума, когда градостроители мыслили широко, а рабочие почитались элитой, достойной образцовых условий жизни, не говоря уже о щедрой заработной плате. Потом охвативший весь мир спад производства в этой отрасли положил конец всем мечтам и всем утопиям. Такие незавершенные «города будущего» быстро превратились в гетто, где политика, потерпевшая крах, замыкалась на классовую ненависть, отсюда произошедшую. Чтобы поехать туда, Мила и Бериш взяли полицейский лимузин без номеров, который обычно использовался для слежки и поэтому не мог быть обнаружен. Из окон открывался удручающий вид. Дома выставлены на продажу или давно заброшены. Дети слоняются по улицам, словно бродячие псы, этим пасмурным и тоскливым воскресным утром. Мужчины отираются по закоулкам, черпая вдохновение в банке пива. Из окон глядят женщины, слишком быстро постаревшие и утратившие надежду, – сразу узнаешь этот взгляд, угасший от беспросветной нужды. Отец Рой жил в доме священника рядом с церковью. Позади виднелся старый гараж, над ним – маленькая квартирка с объявлением «Сдается», а перед домом – сад с проржавевшей горкой и парой пустых качелей, которые раскачивал ветер. Причина, по которой дети здесь не играли, явствовала из надписей на ближайших стенах.