Мила вышла из себя, а Беришу не хотелось, чтобы она утратила способность сосредоточиться. – Что будем делать? – спросил он, возвращаясь к реальности. – Ко всему прочему, мы убедились, что парень не в состоянии предоставить нам описание внешности преступника. Они снова отошли к лестнице, чтобы не смущать Свистуна. Но Тимми уже провалился в свой собственный ад и не обращал на них никакого внимания. – Черная роза указывает на то, что между монстром и его первой жертвой существовала особая связь, – уверенно проговорила Мила, возвращаясь к своей изначальной версии. – Он выбрал девушку не потому, что у нее были светлые волосы и она носила очки; наоборот, он выбирал всех остальных потому, что они были на нее похожи. Леа Мьюлак была, как выражаются криминологи, «матричной жертвой». Убеждение бывшего агента полиции окрепло после того, как она увидела черные бутоны в зимнем саду. Заботливый уход за этими цветами, а еще красноречивый жест преступника, который в каждую годовщину исчезновения девушки оставляет розу на ее пустой могиле, свидетельствует о болезненной привязанности, со временем обернувшейся ненавистью, разъедающей душу. Бериш тоже начал склоняться к тому, что такая версия более чем основательна. – Вот почему убийце все равно, кого душить, студенток или проституток: Леа – его образец, главное, чтобы каждая была на нее похожа. – Нужно выяснить, почему это для него так важно. – Согласен. – Думаю, убийца во власти наваждения, от которого не в силах избавиться. – Теперь, когда мы знаем, что эти двое были знакомы, может, стоит поискать в университетских кругах? – предложил Бериш. К этому предположению Мила отнеслась скептически: – Ты слышал, что говорила ее мать? Леа только что поступила в университет, была в том мире новенькой: ей бы не удалось, она бы попросту не успела стать предметом чьих-то извращенных фантазий. Мила хорошо знала, что наваждение, одержимость, обсессия не возникает при случайном знакомстве, чтобы укорениться, ей нужны годы. Годы взглядов украдкой, жестов, оставшихся непонятыми. Часто жертва не подозревает, что ей адресованы особые знаки внимания. И когда наконец одержимый поклонник набирается смелости и обнаруживает себя, она не понимает, каковы его истинные намерения. И тогда каждая ее реакция, самая незначительная, воспринимается как отказ. Разочарование становится невыносимым, и отвергнутый воздыхатель видит в былом идеале врага, которого следует уничтожить. Ведь если ее уничтожить, она не будет принадлежать никому, а значит, навсегда останется с ним. – Думаешь, Леа, сама о том не догадываясь, стала наваждением для кого-то из знакомых? – спросил Бериш, уже пытаясь набросать профиль серийного убийцы. – Не знаю, но представляю себе кого-то из ее прошлого, когда она была еще несовершеннолетней. Кого-то, кто набрался смелости и объяснился, когда она уже поступила в университет; подступился к ней, только чтобы ее не потерять. То, как Леа выглядела, не так уж и важно, подумала Мила. Ее внешность сыграла первостепенную роль в выборе прочих жертв, но могла и не быть решающим фактором для того, кто был девушкой очарован. – Жертву часто возводят на пьедестал не за особые внешние данные, – проговорила она вслух. – Но просто потому что в глазах монстра она является чем-то недостижимым… запретным. – Может быть, он ждал, пока Леа достигнет совершеннолетия, потому, что объясниться раньше ему мешала должность, – предположил Бериш. – Что скажешь насчет преподавателя в лицее? – высказала Мила гипотезу. – Помнится, в тот период, когда она пропала, поступали сигналы о том, что школьницы подвергаются домогательствам, но никого не привлекли к ответственности. – Почему в деле об этом ни слова? – засомневался Саймон. – То были всего лишь слухи, и дело забрали у нас прежде, чем мы смогли их проверить. – Но мысль о том, что речь идет о взрослом, не лишена оснований, – убежденно проговорил Бериш. – Поеду-ка я в школу, где училась Леа Мьюлак, наведу справки об учителях: может, и выплывет наружу что-нибудь интересное. Мила обрадовалась: именно этого она и хотела. – Но ты тем временем вызови парню «скорую», позвони в полицию. – Саймон взглядом указал на Тимми Джексона. – Потом уходи, не дожидайся, пока они приедут: тебя ни в коем случае не должны здесь увидеть. – Да, конечно, – заверила его Мила. Она солгала. 18 Историю о том, что в школе, где училась Леа, девочки подвергались домогательствам, Мила выдумала, чтобы направить Бериша по ложному следу. Никаких таких слухов и в помине не было. И она вовсе не намеревалась вызывать «скорую помощь» и полицию для Свистуна. Во всяком случае, не сейчас, не сразу. Ей нужно было кое-что сделать в этом доме. Исследовать компьютер, на клавиатуре которого обнаружилась горнолыжная маска Паскаля. Мила была убеждена, что это прямой призыв войти в систему. Что бы там ни говорил бывший коллега, Тимми Джексон представлял собой важный источник сведений, и Мила не могла выпустить его из виду, не узнав сначала, что заключает в себе этот компьютер. Теперь, когда она отделалась от Саймона, времени было хоть отбавляй. Она принесла Свистуну подушку, одеяло, даже ведро, на случай если ему захочется в туалет. Обещала, что скоро вернется. Ей бы пожалеть парня, все еще сидящего на цепи, как животное. Но в подобных случаях Мила была благодарна алекситимии, подавлявшей всякую эмоцию. Приоритетная задача – спасти дочь. Мила сняла черную ветровку, бросила на кресло в гостиной, уставленной старой мебелью. Часы с маятником пробили одиннадцать раз. Отметив это, бывшая сотрудница Лимба уселась перед компьютером и включила его. Засветился монитор, началась загрузка программ. На рабочем столе показалась единственная иконка, иконка «Дубля». Мила кликнула по ней. На заставке по-прежнему вращался стилизованный шар, но, в отличие от двух предыдущих заходов, в окошке, предназначенном для широты и долготы, уже были вставлены числа. Так я и знала, сказала себе Мила. В комнате пахло прошлым. За окнами вновь начался дождь, капли падали на растения в саду, производя беспорядочный шум. Мила до конца ощутила целительное, дарящее покой одиночество. Она опять была ко всему готова. Выложила пистолет на стол, пусть на всякий случай находится под рукой. Вытерла о джинсы вспотевшие ладони, несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Вынула из кармана пилюлю «Слезы ангела» – из тех, что тюремщик оставил Свистуну, чтобы парень покончил с собой. Вгляделась в горнолыжную маску, поднесла ее к лицу. Потом взялась за джойстик и надела очки. Калейдоскопический вихрь со скоростью света вбросил ее в иной мир. Неудержимо скользя, спускаясь в гиперпространство, она чувствовала, как сердце уходит в пятки. Все было таким настоящим, таким реальным. Но вот все вдруг замерло. Приятное ощущение покоя снизошло на Милу, пока пиксели складывались в строгом порядке, образуя новую реальность. В ночной тишине слышались отголоски далеких взрывов. Над речным портом поднимались бетонные бастионы, высоченные подъемные краны устремлялись в чернильные небеса. На широкой песчаной косе, тоже черной, – останки мощных судов, лежащих на боку или прислоненных одно к другому; железо стонало под ветром, и корабли были похожи на огромных китов, которые, потеряв ориентацию в пространстве, выбрасываются на берег и умирают там. Снова взрыв. Мила обернулась. Только развалины вдали, над которыми поднимаются ядовитые испарения хлороводорода. Она ощущала резкий запах и видела облачка пара, вырывающиеся у нее изо рта вместе с дыханием: стоял зверский холод. Первым делом она нашла лужу и посмотрела на отражение своего нового облика: аватар представлял собой черную тень, которая пыталась задушить ее в китайском квартале. Монстр УНИКа. Снова отдаленный гул. Облако пыли поднималось над городом: где-то в центре обрушился небоскреб. Интересно, что происходит? Искусственная вселенная распадалась. Мила пошла по асфальту, блестящему от дождя. Слева, маслянистая, плотная, темная, медленно текла река. Справа – ряд заброшенных складов. Она не знала, куда ей идти, что искать, но вскоре послышалась музыка блюз. Снова пел Элвис. Искаженная запись песни That’s Alright, Mama. Некий демон ее приглашал на праздник. Смысл песни был очевиден. Мила последовала за мелодией и оказалась на пороге бара. Интересно знать, какая уловка Подсказчика ждет ее внутри. Мила толкнула дверь. От сквозняка задрожали китайские колокольчики, подвешенные к балке. Звуки, нежные и пронзительные, возвестили ее приход. Темный зал пересекала длинная барная стойка, над которой виднелся неоглядный ряд бутылок. В углу стоял музыкальный автомат, откуда и раздавалась песня Элвиса. В том же углу какой-то мужчина, сидя спиной к залу, пытался отбивать ритм ногой. На нем был бархатный пиджак, на ногах – дорогие английские ботинки, заношенные. Еще до того, как он обернулся, Мила узнала этот небрежный вид, который так привлек ее десять лет назад. Отец ее дочери устремил на нее странные птичьи глаза – темные, без выражения. Ты должен лежать в коме, проклятущий. «Общее состояние пациента по-прежнему представляется необратимым». А он сидел и что-то вырезал ножом по дереву. Нет, не по дереву, поправилась Мила. По кости. Криминолог мотнул головой, указывая ей на следующий зал. Там, за аркой, стояли столики, были и отдельные кабинеты. Перед одним из них стояла колыбель, и ее качала чья-то рука. Следуя за мелодией, Мила пошла туда, на каждом шагу спотыкаясь от страха: из всех кошмаров, какие Энигма сотворил для нее, этот был явно худшим. Подойдя к отдельному кабинету, она разглядела, что рука принадлежит женщине, закутанной в черное. Черная ткань покрывала также и колыбель, не позволяя различить младенца. Видны были только ножки, которые брыкались в воздухе. Черная мать раскладывала по столу карты Таро. Руки, не закрытые тканью, были испещрены старыми шрамами. Мила, в семнадцать лет начав резать свое тело, называла их «лобзаньями бритвы». Черная мать, понятное дело, это она сама, стало быть, в колыбели лежит Алиса.