И тут вдруг Лев странно на нее посмотрел, сел, сложив ноги по-турецки, и серьезно сказал: – А ведь тебе теперь охрана нужна. – Что?! Какая еще охрана? – Он знает твою фамилию, как я сразу не обратил на это внимания… – Кто? Чумаченко? – Да какой Чумаченко! Маньяк этот знает, кто ведет дело, понимаешь? – И что? – Ты домой возвращаешься одна и всегда поздно – не страшно? – Вот теперь, когда ты сказал, стало, – Полина обхватила себя руками за плечи и почувствовала, как по телу действительно пробежала дрожь. – Я буду тебя встречать, – решительно заявил муж. – И не возражай! – И не буду, – заверила она, потому что на самом деле, наверное, впервые за все время работы в прокуратуре по-настоящему испугалась. Чумаченко встретил их не особенно приветливо, но Полина и не ждала объятий и красной ковровой дорожки, прекрасно понимая, что уволенный из органов человек вряд ли рад бывшим коллегам, даже если они по делу. – Извините, дамочка, кресел у меня нет, но табуретка найдется, – ногой он придвинул к стене старую табуретку, явно сколоченную вручную. – Вы вот сюда присядьте, а то у двери сквозняк. Полина вошла в помещение сервиса, раньше, судя по интерьеру, бывшее простым ангаром, села на указанное место и спросила: – Алексей Максимович, муж сказал, что вы можете мне помочь, так? – Помочь? – удивился Чумаченко. – И чем же, позвольте полюбопытствовать, простой автослесарь может помочь следователю? – Алексей Максимович, а давайте сделаем так, – решительно сказала Полина, понимая, что надо сразу объяснить ему суть и пресечь попытки упражняться в остроумии, – я излагаю вам суть дела – кратко, разумеется, а вы, как бывший оперативник, стараетесь выложить мне ту информацию, которая у вас есть по делу об убийствах на водочном заводе. И мы вместе попробуем понять, есть ли связь у нынешнего убийцы с теми, кто действовал тогда. Идет? Чумаченко слегка растерялся, это было видно по чуть опустившимся уголкам губ и немного растерянному выражению лица. Но он быстро овладел собой и уже серьезно сказал: – Да, извините, привычка. Чаю хотите? – Не откажусь, – улыбнулась Полина, поняв, что лед тронулся. Чумаченко приволок откуда-то из глубины ангара небольшой столик, из навесного шкафчика вынул две кружки и сахарницу, принес большой старенький термос с таким крепко заваренным чаем, что у Полины от первого же глотка заскребло в горле. – Так почему же вы решили, что нынешний убийца связан с заводом? – усевшись напротив Полины на раскладной стульчик, спросил Чумаченко. – Все пострадавшие – родственники Ивана Пострельцева, владельца акций водочного завода. Других жертв нет. – Тю… тоже мне – выводы. Это может быть простым совпадением. – Я так не думаю. Это было бы совпадением, если у жертв был бы какой-то другой общий признак, кроме фамилии. Но его нет. Зато есть брат, дочь и сын Пострельцева. – Все равно не факт. Но Пострельцев, тут вы правы, действительно в девяностых имел отношение к заводу и по делам об убийствах проходил, однако там что-то такое произошло, и никаких доказательств в деле неожиданно не осталось. Пожар в прокуратуре, – криво усмехнулся он. – Ну, вы ведь понимаете, как тогда все подобное решалось? Ну, вот… Потом он вообще из страны уехал, а объявился здесь уже в конце нулевых, открыл сеть алкомаркетов. Про акции не скажу, не знаю, но, скорее всего, он их еще тогда успел перевести на кого-то другого, а вернувшись, восстановил, так сказать, справедливость. Но я не уверен, что остался кто-то, кто мстит ему теперь. Его подельники мертвы давно. Похоже, вы ищете не там, хотя не скрою, ваша версия очень даже интересная. – Почему дела засекретили? – Подумайте хорошенько, – Чумаченко закатил глаза к потолку и указательным пальцем сделал несколько движений вверх-вниз. – Так понятно? – Так понятно, – вздохнула Полина, ощутив разочарование почти на вкус. – Не огорчайтесь, Полина Дмитриевна, вы девушка с головой, новую версию выдвинете, – успокаивающе произнес Чумаченко. – Спасибо вам, Алексей Максимович, – со вздохом произнесла Полина и встала. – И за чай, и за науку. Я слишком, пожалуй, увлеклась версией о заводе, не вижу другого, а оно явно есть. Ну, буду думать. Спасибо еще раз. – Не за что. Не помог ведь особо. И Двигунову привет передавайте, из него хороший опер должен был вырасти. – Опер он хороший… – уклончиво сказала она, и Чумаченко хмыкнул: – Отношения не складываются? Ничего, это бывает. Меня следаки тоже не жаловали. А опер я был хороший. Удачи вам, Полина Дмитриевна. – Спасибо. Мне, похоже, она здорово пригодится. Садясь в машину, Полина вдруг почувствовала, что сейчас расплачется. Это было новое ощущение – никогда прежде она не плакала от неудач, но сейчас почему-то было чертовски обидно за так бездарно пропавшую версию, за потраченное время, а главное – за полное отсутствие результата при наличии трех трупов. Лев начал было заводить вопросы, но Полина, боясь разреветься, отрицательно покачала головой, и муж все понял, замолчал и направил машину в сторону центра. Фельдшер – У тебя вообще совесть есть? – голос Максима в телефонной трубке звучал раздраженно. – Я тебе что – мальчик? Сижу, понимаешь, жду звонка, а у нее даже телефон выключен! Ты где вообще была? Вика не хотела ни ссориться, ни оправдываться, у нее не было для этого ни физических сил, ни моральных – тетке стало хуже, ее поместили в кардиореанимацию. Разумеется, Вике было не до звонков, она даже не сразу вспомнила о том, что телефон выключен, когда опрометью неслась из отделения полиции в больницу. – У меня неприятности, Максим, – коротко сказала она, – прости, пожалуйста, я не смогу сегодня с тобой увидеться. – Это что же за неприятности, что ты даже телефон отключила? – Мама Света в реанимации, был сильный приступ, а на меня малахольная мамаша заявление в полицию написала. Достаточно? – Вполне. Моя помощь нужна? – Я не представляю, что бы ты мог сделать в этой ситуации, – устало проговорила Вика, присаживаясь на край подоконника в холле больницы. – Разве что не говорить со мной таким раздраженным тоном, я ведь не виновата в том, что сорвалось свидание. – Ладно, не бери в голову, – примирительно произнес Максим. – Если что-то надо, ты пиши мне, не стесняйся. Она положила трубку и вдруг поняла, как больно оцарапало ее вот это «пиши». Не «звони», а «пиши», потому что сообщение можно прочитать незаметно от жены, а вот за звонок придется оправдываться. «Как же это отвратительно, – думала Вика, машинально водя ногтем по стеклу. – Неужели я начала трезво смотреть на ситуацию, потому и вижу, как на самом деле выглядят наши отношения? Да и какие это отношения? Он украдкой бегает ко мне, а я не могу набраться смелости и сказать ему, что меня такое больше не устраивает. Я сама загнала себя в эти рамки, сама сделала так, что заговорить на эту тему не могу. Максу-то проще, его все устраивает. А что делать, если меня – перестало?» День уже почти закончился, плавно перейдя в весенний вечер, можно было ехать домой – в реанимацию все равно не пускали, но Вика все оттягивала момент, когда придется выйти из больничных стен и оказаться совершенно одной. Пугала пустая квартира, пугала перспектива возвращаться после дежурств туда, где тебя никто не ждет. В такие моменты Вика остро чувствовала, что у нее никого, кроме тетки, больше нет в этой жизни. Она не помнила детский дом, где оказалась после гибели родителей, она даже не знала толком, что с ними случилось – эта часть жизни словно бы выпала, стерлась из ее памяти, и порой Вике казалось, что так даже лучше – меньше травм. Она не расспрашивала тетку о случившемся, не выясняла причин, по которым та не родила своих детей, а удочерила ее. Ей не хотелось лишней информации, которая – и в этом Вика была совершенно уверена – не принесет ей ничего хорошего, только боль. Но остаться ночевать в больничном холле, конечно, ей никто бы не позволил, потому в семь часов, когда начали закрывать двери, Вике пришлось ехать домой. Едва она дошла до остановки, как возле нее остановилась машина, и из нее вышел Митин: – Садись, подвезу. – Ты как здесь?.. – Хотел убедиться, что ты мне не врешь, – весело улыбнулся он, но Вика мгновенно углядела за этой улыбкой правду – он действительно приехал проверять, не выдумала ли она историю с заболевшей теткой. Это ее даже не обидело – разозлило: – Ты в своем уме?! Как я могу пустословить в таких вопросах?! – Ладно-ладно, не кипи, – добродушно отозвался Максим, – садись, поехали. – Я никуда с тобой не поеду. – Точно? – Абсолютно. Она развернулась и пошла в противоположную сторону, обиженная настолько, что было больно дышать, однако в душе все равно надеялась, что Митин ее остановит. Шла, считая в голове шаги: «Раз, два… ну, окликни же меня… три, четыре, пять… неужели ты так и позволишь мне уйти?.. Шесть, семь, восемь…» Досчитав до пятнадцати, Вика поняла, что ждать бессмысленно – ее никто так и не окликнул. Потому что никто и не собирался ее останавливать, возвращать. Завернув за первый же дом, она прислонилась спиной к стене и заплакала, вдруг почувствовав себя маленькой девочкой, от которой в один день отказались все – родители, тетка и любимый человек, пусть некоторые сделали это не по своей воле, а в силу сложившихся обстоятельств. – Тетя, вам помочь? – раздался рядом детский голос, и Вика, открыв глаза, увидела девочку лет десяти с маленькой собачкой на поводке. И на собачке, и на ее хозяйке были красные курточки. – Нет, моя хорошая, спасибо, все в порядке.