– Но вы же плачете. – Уже все, не плачу. Ты беги, а то темно. – Я ж не одна, я с Мотей, – заявила девочка, и собачка, словно подтверждая, что на нее можно положиться, задорно гавкнула. Вика почему-то вдруг испытала такое облегчение от этого наивного детского участия и от смелости крошечной собачки, что невольно улыбнулась и повторила: – Спасибо тебе, ты мне на самом деле очень помогла. А теперь беги все-таки домой. Девочка пожала плечами, чуть дернула поводок и вместе с Мотей направилась к ближайшему подъезду. Вика проводила их взглядом и вернулась на остановку, рассудив, что Максим вряд ли стоит и ждет ее там. Проведя следующий день в больнице и узнав, что Светлане Александровне стало чуть лучше, Вика немного успокоилась. Она понимала, что совершенно напрасно бесцельно сидит в холле у справочного, потому что в реанимацию все равно не пустят, но ей казалось, что так тетка чувствует, что Вика рядом. Она пыталась что-то читать, но буквы сливались, пыталась отвлечься на интернет, но тоже тщетно – ничто не могло вытеснить из ее головы единственную мысль – а что будет, если мама Света в этот раз не сможет справиться с болезнью? Что тогда будет делать она, Вика? Когда умер дядя, они с теткой поддерживали друг друга, и им было вроде бы легче, но теперь… Теперь, в случае чего, Вика останется абсолютно одна. Ей уже тридцать лет, а у нее ничего нет. И никого, как выяснилось, потому что на Максима, как и предупреждала мама Света, надеяться совершенно бесполезно. – Идите уже домой, закрываем, – недовольно буркнула мывшая полы санитарка, и Вика поняла, что давно вечер, семь часов, завтра на дежурство. Был соблазн позвонить на подстанцию и подмениться или вовсе отдать смену, но Вика все-таки решила выйти. – Еще не хватало, чтобы Митин думал, будто это из-за него, – пробормотала она, садясь в трамвай. – Много чести. Мысль о том, что на работу не хочется из-за Максима, разозлила ее. «Как вышло, что я подчинила свою жизнь ему? Человеку, который не относился ко мне всерьез и не видел никакого будущего? Ведь он ни за что не развелся бы с женой, ни за что! Как я не видела этого столько лет? Не хотела просто, потому что любила. Но ведь и он меня любил, я же знаю! Не настолько же он гениальный актер, чтобы играть на каждом свидании… Надо перестать вообще о нем думать, чтобы не думать плохо, это ведь меня саму унижает. Нет, надо перестать, перестать…» Утром на летучке Митин ее проигнорировал, не ответил даже на сдержанное приветствие – просто отвернулся и сделал вид, что не услышал. Вика проглотила обиду, но любопытные взгляды коллег до такой степени жгли затылок, что она не выдержала и вышла из здания на улицу, села на лавку. Внутри все тряслось от напряжения, в голове долбила стая дятлов, вбивая в мозг одну-единственную мысль: «Я не выдержу. Я этого не выдержу». Впервые за все время Вика отчаянно жалела о том, что завела роман на работе и теперь вынуждена терпеть вот эти любопытно-злорадные взгляды. – Негрич, на выезд! – крикнула ей из двери диспетчер. – Почему я тебя должна искать? Вика взяла адрес, подхватила чемодан и села в машину, уже поданную к шлагбауму Богданычем. – Волнуешься? – спросил водитель, бросив на нее взгляд в зеркало. – С какой радости? – Ну, мало приятного, когда в полицию дергают. – А-а… вы об этом. Да чушь собачья, разберутся. – Разобраться-то разберутся, а нервов вымотают. – Севрюгина тоже так сказала. – Ну, она-то знает, баба тертая, – хохотнул Богданыч. Работа отвлекла от мыслей о Митине и даже немного от мыслей о Светлане Александровне, хотя в больницу Вика позвонила до вечера три раза. – Хочешь, заскочим? – сочувственно предложил водитель после очередного звонка, но Вика отрицательно покачала головой: – Нет смысла. Она в реанимации. – Ох ты ж… но ничего, Пална, выкарабкается твоя тетя, вот помяни потом мое слово. – Хорошо бы… …Вернувшись с очередного вызова около четырех часов утра, Вика, у которой заболела голова, решила прилечь, чего обычно на дежурстве не делала, зная, что потом поедет на вызов так, словно вернулась из космоса – с головокружением и слабостью. Но сегодня ноги не держали, сказывалось нервное напряжение последних дней. В полной темноте она вошла в комнату отдыха и на ощупь нашла пустую кровать, повалилась на нее, сняв только кроссовки и куртку. Когда глаза привыкли к темноте, она поняла, что в комнате, кроме нее, спит еще кто-то на кровати у самой стены. Не придав этому значения, Вика отвернулась и попыталась задремать. Спустя какое-то время до нее донеслись какие-то звуки – вроде скрипа кровати. «Встает кто-то», – равнодушно подумала Вика, стараясь не прислушиваться, но скрип сменился вполне различимыми ритмичными звуками, а потом сдавленным стоном – женским. «Совсем сдурели! – ахнула про себя Вика, поняв, что происходит. – Места другого не нашли?» – Что ты наделал? – послышался негромкий женский голос. – Ты не возражала, – ответил мужчина, и у Вики внутри все оборвалось – голос принадлежал Максиму Митину… – Ой… а там спит кто-то! – наконец заметила присутствие Вики женщина, голос которой она так и не могла узнать. Повернуться же и посмотреть мешало жгучее чувство обиды и стыда, которое просто пригвоздило ее к кровати. – Да и пусть… мы ведь тихо… – и тут из динамика раздался голос диспетчера: – Двадцать восьмая, на выезд. Двадцать восьмая бригада была кардиологической, значит, сейчас Митин пойдет мимо ее кровати и непременно увидит, что это Вика лежит здесь. «Господи, ну зачем я вообще сюда пришла?! Никогда не ложилась, никогда за все годы работы!» – грызя костяшку пальца, думала Вика, изо всех сил зажмурив глаза, словно это могло помочь вычеркнуть из памяти произошедшее. Но Митин даже не взглянул на лежащего человека, снял с вешалки у двери свою куртку и вышел. Женщина осталась, и Вика боялась дышать, чтобы не привлечь ее внимания – не хватало еще устроить разборки на работе. Когда же из динамика прозвучало «Четырнадцатая, на выезд» и женщина направилась к двери, Вика почувствовала, что ее вот-вот вывернет наизнанку – это была Олеся. Когда за ней закрылась дверь, Вика сорвалась с кровати и еле успела пересечь коридор и оказаться в туалете. Выворачивало ее долго, так, словно организм старался избавиться от негативной информации, от переживаний, от стыда и внутренней раздавленности. «Как же мне теперь быть? – думала Вика, умываясь холодной водой. – Как завтра встретиться и с ним, и с ней, с каким лицом? Как сделать вид, что я ничего не слышала и не видела? У меня не получится… Как же это унизительно, оказывается, узнать об измене… Я хотела на место жены Митина? Вот я на нем и оказалась, и это очень больно, просто невыносимо». Однако все оказалось еще хуже… Вика до самого конца смены ловила на себе взгляды коллег, бросаемые исподтишка, и понимала – все обо всем знают, не только она. Еле дождавшись возможности уйти, она выскочила из здания подстанции и опрометью кинулась в сторону остановки. Ехать к тетке в больницу в таком состоянии Вика не решилась, оставалось только вернуться домой и постараться уснуть. Журналист Ночью опять шел дождь. Белые кроссовки превратились в два куска грязи, пришлось долго отмывать их в ванной, но они все равно выглядели ужасно. «Какого черта я в них поперся? – думал Борис, ожесточенно оттирая грязь, которая, казалось, намертво въелась в белую кожу. – Ведь есть нормальные черные кроссовки, так почему было в них-то не пойти?» Борис любил качественные вещи – дорогие, но неброские, не кричащие о своей стоимости, и с большим трудом расставался с ними, когда подходил срок. Но кроссовки, похоже, придется выбросить прямо здесь, не везти же испорченную вещь в Москву. – Простите, любимые, что местом вашей гибели стала земля города Хмелевска, – печально произнес Борис, перестав оттирать грязь. – Ничего не поделаешь. Он убрал мокрые кроссовки в пакет и положил его у двери, чтобы завтра вынести к ближайшей мусорке. Нужно было поработать, написать хоть пару строк – а там уже пойдет быстрее, это всегда было его проблемой. Пустой белый лист вызывал у Бориса паническую атаку, но стоило появиться на нем первым буквам, словам, строчкам – и все, Нифонтов уже не мог остановиться, писал быстро, почти не редактируя написанное. Это он делал позже, перенося текст из блокнота в ноутбук. «Так, Боренька, давай-ка соберемся, сядем и поработаем, – уговаривал он себя, доставая блокнот из сумки. – Сейчас вот кофейку выпьем для бодрости…» Часы показывали половину четвертого утра, но Борис совершенно не чувствовал желания спать. Адреналин захлестывал, срочно нужно было сублимировать это состояние во что-то продуктивное, и работа в таких случаях – лучшее, что возможно сделать. Нужные слова появились сами собой, Борис едва успевал водить ручкой по листу, записывая так и лившиеся мысли. К утру в блокноте появилась полноценная статья, открывавшая цикл об убийствах в Хмелевске – Борис ухитрился обработать слухи и те крохи информации, что смог добыть, в интригующую завязку, способную заставить читателя ждать продолжения. Не став перечитывать, Нифонтов закрыл блокнот и неверными шагами направился к кровати, рухнув на которую мгновенно уснул, провалился в забытье. Глаза открылись сами собой около двух часов дня. Сквозь шторы пробивались лучи солнца, и Борис зажмурился. Ощутив голодные спазмы, он лениво выбрался из постели, принял душ и, чувствуя себя свежим и бодрым, отправился в ресторан. После обеда Нифонтов набрал телефон Ник Ника и сообщил, что начало положено, статью пришлет ночью. – Ну, слава богу, – обрадовался главред, – а то я уж и не знаю, что думать, ты какой-то странный стал, Боренька. – Да ну, шеф, ерунда… просто нужна была встряска. И не люблю я маленькие городишки, они меня давят, вы ведь в курсе.