– Деформация из девяностых? – Ну, можно и так сказать. Просто даже тогда людей что-то останавливало, что-то вроде семьи, например. А тут… – Для некоторых, Поля, деньги заменяют все и всех. И если такому человеку предложить выбор, он именно деньги и выберет, не что-то другое. Я бы вот не смог. Но у меня никогда и не было баснословно больших денег. – Ты другой. – Ну, еще бы! – засмеялся Лев, отложив ложечку на блюдце. – А теперь давай-ка спать пойдем, у меня завтра совещание рано. Так что Инку в школу придется везти тебе. – Ничего, справлюсь, – храбро заявила Полина, прикинув, что вставать придется раньше. – Как у нее в школе, кстати? – Вот по дороге завтра сама и расспросишь, – Лев легонько щелкнул ее по носу пальцем и потянул из-за стола. – Все, спать. Фельдшер «Хорошо, что никто не знает, где я. Не хватало еще визитеров». Вика лежала, закинув руки за голову, и смотрела в потолок. После разговора со следователем она вообще перестала понимать, что происходит. Родители… это никогда ее не беспокоило, а теперь… Они погибли не в автокатастрофе, а были убиты, застрелены. За деньги, конечно – это читалось во всем, что сказала следователь. Передел собственности. Ее отец владел акциями водочного завода, был, наверное, по тем меркам богатым человеком. Будь он жив, и ее жизнь могла сложиться иначе. Она не в медучилище поступила бы, а в институт, и не на «Скорой» бы каталась в любую погоду, а сидела бы в какой-нибудь хорошей клинике – всегда мечтала стать неврологом, изучала бы это дело от и до, посещала бы семинары, курсы повышения квалификации, училась бы… Но отец погиб, а от его денег не осталось ни гроша – или осталось? Неужели мама Света всю жизнь обманывала ее? Нет, нет, нельзя так… нельзя, потому что тетка всю свою жизнь ей посвятила, каждую свободную минуту. Нет, если бы деньги были, она непременно сказала бы Вике об этом, когда та выросла. Ведь не могло же так быть, чтобы тетка, видя, как Вика мечтает о высшем образовании, утаила бы деньги на поступление. Нет, это невозможно, невозможно… Или – возможно? Вика все сильнее разочаровывалась в тех, кому доверяла, в том же Максиме – так почему для мамы Светы должно быть исключение? Нет, так думать нельзя, нельзя… Она вскочила, заходила нервно туда-сюда по камере. «Я никого не убивала… никого не убивала, никого… почему я не помню, как оказалась дома в тот вечер? Помню, что пошел дождь, помню, что Максим сказал: «Прости, нам с тобой, видимо, больше не по дороге»… что он имел в виду? Но он был жив, когда я уходила, точно – жив, потому что говорил по телефону. Нет, я его не убивала…» Она старалась восстановить весь день по минутам, с самого утра, и это ей удавалось ровно до того момента, как она рассталась с Митиным в парке. В голове словно обрывалась кинопленка – вот кадр, где Максим поворачивается к ней спиной и подносит к уху телефонную трубку – и все, на экране черные полосы на белом фоне, а вместо звука тонкий противный писк. А на следующем кадре она лежит в ванне у себя дома и давится слезами. Но что было в промежутке между этими «кадрами»? Как она попала домой, как набрала воды в ванну, как легла в нее? Этого Вика, как ни силилась, вспомнить так и не могла. «Черт, я так и знала, что когда-то эти провалы в памяти доведут меня до неприятностей… мягко сказано – «до неприятностей», до тюрьмы они меня доведут, похоже», – думала Вика, стоя у стены, в которую уткнулась лбом. Мысли путались, картинки в голове смешивались, неизменным оставалось одно – она не помнила, что делала после того, как Митин сказал, что они окончательно расстаются. «И ведь получается, что я могла… у меня была и возможность, и мотив… я могла убить его и тут же об этом забыть… а что, если это правда? Что, если так и было? И я действительно перерезала ему артерию скальпелем? Как мне тогда жить дальше? Да ну… нет, не может быть, я не могла, не могла…» Она совершенно измучилась от обуревавших ее мыслей, которые невозможно было выбросить из головы. Вика пыталась избавиться от них, читая про себя стихи, которые помнила еще со школы, пыталась петь песни, но это не помогало. Перед глазами то и дело всплывало лицо Митина – спокойное, равнодушное, усеянное мелкими каплями дождя. «Он бросил меня так запросто, словно никогда ко мне ничего не чувствовал, не испытывал, – с тоской думала Вика, грызя уголок воротника куртки, в которую завернулась. – Почему я никогда не замечала, какой он на самом деле равнодушный? Ему, оказывается, все равно, с кем спать… со мной, с Олесей, еще с кем-то… какая гадость… как унизительно чувствовать себя просто способом расслабиться, тренажером для снятия напряжения… какая я слепая дура». Хотелось плакать. Она перебирала в памяти пять лет, что провела с Максимом, и их отношения больше не казались ей тем, что принято называть любовью. Встречались они только в те дни, когда он мог сказать жене, что дежурит. Все праздники Вика проводила одна, в отпуск только однажды съездили вместе, и то на неделю в загородный пансионат – Максим сказал, что уехал на курсы повышения квалификации. Никаких планов на будущее – хотя иной раз Митин и делал намеки на совместную жизнь в каком-то далеком будущем, которое так и не наступило. Время шло, а ничего не менялось – те же встречи украдкой, те же одинокие выходные и праздники, то же отсутствие определенности и уверенности в завтрашнем дне. «Почему я никогда об этом не думала? Я его любила и верила каждому слову, никогда не подвергала сомнению то, что он говорит. А он меня не видел в своем будущем, держал около себя, как… господи, как же отвратительно… неужели все-таки я его убила? Ведь могло меня ослепить в тот момент так, что я просто ничего не помню? Он сказал: «Мы расстаемся», и в голове у меня что-то взорвалось? Ведь так тоже могло быть… Что же мне теперь делать-то? Что делать? Как жить дальше с клеймом убийцы? И – надо ли жить?» Эти мысли сводили с ума, Вика накрыла голову курткой и затряслась в беззвучных рыданиях. После завтрака ее снова вызвали на допрос. Вика чувствовала себя вялой и подавленной, она практически не спала ночью и теперь ощущала, как в висках что-то пульсирует, а голова кажется набитой ватой, сквозь которую звуки проникают с трудом. Следователь сидела за столом и, казалось, не сразу заметила, как конвоир ввел Вику. – Добрый день, – хрипловатым голосом произнесла Вика, садясь на стул, и следователь словно очнулась: – Да, извините… добрый день, Виктория Павловна. Вы неважно выглядите, все в порядке? – Вы серьезно? Как, по-вашему, должен выглядеть человек, проводящий круглые сутки в камере размером с коробку от большого холодильника? – Хотите в общую? – что-то во взгляде следователя подсказало Вике, что нужно сменить и тон, и тему – общая камера явно не будет лучше одиночной, скорее, наоборот, особенно если просочатся слухи о том, в чем ее, Вику, обвиняют. – Нет, но… я плохо сплю, голова болит, – уже более мягко произнесла она. – Врач нужен? – Пожалуй, нет. – Как хотите. Продолжим? – Я не помню, на чем закончили вчера. – Мы говорили о вашей семье. Кстати, адвокат не приходил? – Пока нет. – Странно. Но с тетушкой вашей все по-прежнему, я звонила сегодня врачу. – Спасибо. Вика не могла понять, почему эта женщина беспокоится о состоянии ее тетки, зачем звонит в больницу, когда совершенно не обязана это делать. В том, что следователь не пытается таким образом расположить ее к себе, Вика убедилась еще вчера. Тогда – почему? «Может, просто есть неравнодушные люди? – подумала она, взглянув в бледное лицо следователя с каким-то даже уважением. – Может, она просто чуткая, и дело не во мне? Нет… – тут же одернула себя Вика, – у нее не та профессия, чтобы быть чуткой, ей дело надо раскрыть. А тут вообще шанс хорошо по службе продвинуться – серийная убийца! Это же такой карьерный рост… вот она и старается, потому и о состоянии мамы Светы сама узнает, а не надеется на мифического адвоката, который даже не пришел». – Виктория Павловна, скажите, Максим Митин когда-нибудь в разговорах упоминал своего старшего брата? – спросила следователь, и Вика вздрогнула от неожиданности, слишком погрузившись в размышления. – Что? О чем вы спросили? – Митин не упоминал в разговорах с вами о своем старшем брате? – повторила следователь ровным тоном, словно не заметила Викиного вскрика. – О брате? – нахмурилась Вика. – У него нет братьев. А родители давно живут в другой стране – в Греции, кажется, не помню. Следователь что-то записала на отдельном листке, который тут же сунула в потрепанный ежедневник. – И Максим не упоминал имя Глеб? – Глеб? Нет. Точно нет, я бы запомнила… мы… мы довольно мало разговаривали о том, что было у нас обоих в прошлом, – чуть запнувшись, сказала Вика. – Понимаете… мне сейчас кажется, что я вообще его не знала. Не знала – и все. Мы только спали вместе, а что там у кого внутри делалось – было неважно. Ну, во всяком случае, Максиму точно не было важно. – А вам? – Мне? – повторила Вика и на секунду задумалась. – Мне было важно, но он никогда не пускал меня к себе в душу. Он не хотел, чтобы я… знаете, как это бывает – подпускаешь человека на короткое расстояние, а потом сложнее уйти. Я думаю, Максим всегда знал, что уйдет от меня, – она опустила голову и умолкла. Эта мысль посетила Вику только сейчас, вот здесь, в мрачной комнате для допросов, под внимательным взглядом следователя. Раньше ей казалось, что Максим просто сам по себе такой – скрытный, немного суховатый, и только в постели преображается и становится потрясающе нежным, заботливым и внимательным. Но, видимо, это ей хотелось таким его видеть, потому она и не замечала, как ловко Максим избегает каких-то разговоров, касавшихся его жизни без Вики. – А между тем Глеб был старшим братом вашего Максима и погиб, когда тому было лет восемь-девять, – сказала следователь. – Погиб из-за контрольного пакета акций водочного завода. Ничего не напоминает? Вика молчала. Она поняла, что имеет в виду следователь, говоря об этом, – их вчерашний разговор о родителях Вики, погибших из-за тех же самых акций. Но она не представляла, какая может быть связь между этими событиями, кроме той, что действие разворачивалось вокруг проклятого водочного завода. – Я не знаю, что вам на это ответить. Я ничего не знаю об акциях, о родителях… да я и о Максиме, оказывается, ничего не знала. – Где вы доставали флунитразепам? – вдруг спросила следователь, и Вика вздрогнула и уставилась ей в лицо непонимающим взглядом: – Что?