– Мы его взяли. Сам сдался. – Хофман? – Что? Нет, Ахмед. Сдался сам патрулю возле своей квартиры. Они его везут к нам. Ты на работе? – Да. И Линн жива. Но мы по-прежнему не знаем, где она. Я попытался найти ее мать, но никто не отвечает. Может быть, она на пути к бойфренду, Габриелю? Я жду, что она позвонит. – Хочешь, чтобы я приехал? – Нет, не надо. Завтра. Тогда и будем допрашивать Ахмеда. Я их тут встречу, когда его привезут. Рикард лег на диван в кабинете. Закончил разговор с полицией Эстермальма. Они обещали направить патрульную машину к квартире Хофмана. Глава 55 Стен Хофман проснулся резким рывком на своей кровати в квартире по улице Артиллеригатан. Сразу понял, что не выспался. Такое ощущение, что ночью он погрузился в состояние полного изнеможения. Мышцы сначала вообще не хотели слушаться, но, приложив некоторые усилия, ему все же удалось подняться. Он сел в постели, закрыв лицо руками. Пытаться уснуть опять не было никакого смысла. Несмотря на ужасную усталость, он чувствовал себя совершенно проснувшимся. Такое состояние длилось уже довольно долго. С того момента, когда все это началось. Это был синдром стресса, и он хорошо это понимал. Ничего странного, конечно, если подумать, под каким давлением он был вынужден жить последнее время. Тот короткий отдых, который у него все же был по ночам, не стоил и выеденного яйца. Поверхностная дремота, в которой он крутился и вертелся в кровати, а мысли тем временем мчались во весь опор, как скорый поезд, который вот-вот сойдет с рельсов. Несмотря на подтачивающую силы нехватку сна, ему удалось сосредоточиться на том, что было важным в минувшие недели. На том, что действительно имело значение. На этот раз ему не понадобились выписанные таблетки. Будто серьезность задачи обострила его чувства. Он не хотел, чтобы лекарства затуманили его сознание. События последнего времени вынудили его принимать радикальные решения, которые он – в своем чистом состоянии – мог обосновать четким анализом. Факт оставался фактом – он не мог припомнить, чтобы когда-либо ощущал себя таким живым, как в прошедшие недели. Таким целеустремленным! С такой стратегией, где каждая мелочь, каждая часть цеплялась за другую – как будто он выполнял некий божественный план, направляемый высшими силами. И все же это было его собственное творение. Задача, подходившая к концу. Все части его мозга, вместе, в унисон, как скальпелем, пронзили проблемы. Одну за другой. Пока под конец осталась одна, последняя. В мыслях все же не прояснилось, как обычно, когда он подошел к окну и поднял жалюзи. На улице было солнечно. По-утреннему бодрые пенсионеры медленно прогуливались по улице Стургатан мимо церкви Хедвиг Элеоноры. Но сумерки в его собственной голове не желали рассеиваться. Он потер виски и попытался избавиться от неприятного ощущения. От чувства, что за ним охотятся. От чувства ущербности. Иррациональное чувство, от которого трудно было отделаться, когда оно однажды вцепилось в душу. Раньше он был так занят, что не позволил этому чувству угнездиться. И вот оно вернулось. Впервые после того, как все началось. Может быть, стоит все-таки принять лекарство? Ему не хотелось. Оставалась самая малость. Цель была так близка! Он не хотел рисковать утратой фокуса внимания. Не хотел терять преимущества. Он должен довести дело до конца. Довольно! Сначала Анна. Ее жалкие попытки шантажа. Угроза раскрыть их отношения, если он не даст ей денег. Он скомкал маленькую фотографию, лежавшую у кровати. Она выглядела на ней как-то по-детски. Наверное, это было школьное фото из гимназии. Он его выпросил, вымолил у нее при их первой встрече. А потом Лииса, которая внезапно вспомнила его с того, единственного, раза, когда они встретились. А после этого ныла, когда обращалась к нему. К Tinkerbell. Он ополоснул лицо холодной водой. Вонзил ногти в кожу, но от неприятного ощущения в голове отвлечься не удалось. Он схватился за раковину, когда пол под ним закачался, и вздрогнул, встретив пустой взгляд в зеркале, прежде чем понял, что таращится сам на себя. Как в трансе прошел через всю квартиру. В гостиной приостановился и задумчиво посмотрел на дверь в спальню. Все спокойно. Она никуда не денется. Никакой спешки нет. Он стоял молча. Слышно было слабое дыхание. Или это ему мерещилось? Он вышел в прихожую и посмотрел в глазок, прежде чем вышел на темную лестничную площадку. Пусто. А чего он ожидал? Тем не менее он не пошел через парадный вход на улицу Артиллеригатан, а прошел вместо этого через гараж и вышел на улицу Стургатан. Там его тоже никто не ждал. Он пытался освободиться от ощущения, что его преследуют. Обошел угол и бросил взгляд обратно, на вход по Артиллеригатан. Удивительно много людей было на улице, по пути на площадь Эстермальм или вниз на набережную Страндвэген. Риелторы шли на показы квартир, шикарные мамы с детскими колясками последних моделей, парочка пожилых дам с пекинесами или той-спаниелями фален на руках. Только он собирался повернуть обратно, как увидел их. Чисто случайно. Просто потому, что солнечные лучи отразились в погашенных синих лампах на крыше. Патрульная машина стояла припаркованная на углу улицы Риддаргатан с двумя полицейскими на передних сиденьях. Ни один из них не должен был заметить его, поскольку он стоял в тени припаркованного пикапа. Он быстро пошел обратно, свернул за угол и вернулся на лестничную площадку через гараж. Лифт, поскрипывая, с трудом поднимался наверх. Он пялился пустыми глазами в зеркало лифта. На зрачки легла серая пленка. Тонкий слой, который закрывал черный вакуум. А мозг тем временем готовился выключиться совсем. Вытеснить понимание того, что должно случиться. Они могли появиться здесь в любую минуту. Готовили ордер на обыск. А может, и на арест. Он никак не мог понять, как они его вычислили. Но все-таки нашли. Мысли метались, будто сильный импульс привел к короткому замыканию. Он осторожно открыл дверь в квартиру. Паркетный пол, казалось, прогибался под ним. Он попытался привести мысли в порядок, но ощущение было таким, будто мозг пропитан густой смолой. И только одна вещь была видна абсолютно четко. * * * Линн проснулась от требовательного звука грузовика, гудевшего на улице. Там светило солнце, и свет проникал по краям и между темно-лиловыми шерстяными гардинами, свисавшими с тяжелых латунных карнизов. Она лежала и рассматривала комнату. Солнечные лучи нарисовали белые полосы на толстом, вишневого цвета ковре на полу, а затем крались вверх по стене и попадали прямо на семейный портрет, раскрашенный светло-коричневой сепией. Судя по одежде, конец XIX века. Все в темном, в лучшем, «на выход», для посещения церкви. Мужчины в цилиндрах, у дам волосы подняты и заколоты. Взгляды серьезные, спины прямые, все застыли. Неподвижно смотрят в камеру. Торжественный момент. Память на будущее, увековеченная разъезжим фотографом. Во рту было сухо, начинала болеть голова. Воспоминания о минувшем вечере были расплывчатыми. Как будто она провела весь вечер в кабаке, а потом, в минуту слабости, пошла с кем-то к нему домой. А с кем, не могла четко вспомнить. Она смотрела на фотографию, на вышитый абажур лампы у кровати, на кружевное покрывало из тюля, на полку с маленькими фарфоровыми куколками. Вряд ли тут живет человек, который приводит домой женщин, познакомившись с ними в ресторане тем же вечером. Скорее тот, кто ищет пожилых женщин на вечерах, организованных Союзом пенсионеров для игры в бинго. Воспоминания медленно начали возвращаться. События вчерашнего дня разыгрывались в голове. Если не считать того, что она все еще жива и ей оказали помощь, трудно было примириться с тем, что произошло накануне. Она попыталась поднять и повернуть голову. Грязные, все в глине, волосы прилипли к подушке. Кожу на лбу тянула запекшаяся кровь, а руки все еще пахли бензином. Но она была не у Йоргена Кранца. И помог ей никакой не пенсионер. Помог Стен Хофман. Профессиональный полицейский. Человек, о котором она ничего не знала. Она, должно быть, вырубилась в машине, и он внес ее в квартиру на руках. Не хотел ее будить. Ей было неловко, что он снял с нее брюки, но тут же до нее дошло, что было бы еще более странным, если бы он уложил ее в постель в мокрой одежде. Майка и трусы были все-таки на ней. Она вылезла из кровати. Деревянный пол скрипел. На потолке лепные украшения – плафон-розетка, гипсовые цветы и хорошо укрепленная латунная люстра, с которой свисали лампочки под белыми полотняными абажурами и хрустальные линзы. Она отодвинула в сторону шерстяные гардины. Комната, казалось, дернулась от шока, столкнувшись напрямую с солнечными лучами. За окном была видна задняя часть церкви Хедвиг Элеоноры со своими светло-оранжевыми стенами и темным медным куполом. Она явно находится по какому-то шикарному адресу, сделала Линн вывод из осмотра спальни. Даже при дневном освещении комната все равно казалась старинной, будто попавшей во временной вакуум. Будто комнату охраняли души давно почивших предков. Но спальня была чистой. Педантично убранной. Нигде ни пылинки. Ни на паркете, ни на лакированной поверхности прикроватного столика в стиле рококо. Она осторожно потрогала высокие двери, где стекла разделялись свинцовыми перемычками. Двери были не заперты и открылись в огромную гостиную. – Эй? Есть тут кто-нибудь? Стен? Гигантская комната быстро поглотила звук ее голоса. Встревожившись, она крикнула опять. Вообще-то она была как бы приглашена, но все равно чувствовала себя почему-то непрошеной гостьей, вторгнувшейся на чужую территорию. Осторожно подошла к дверям, которые были, наверное, входными, и повернула замок на одной половинке. Раздался щелчок, но дверь не открылась. Она слегка потянула за ручку и увидела в щелку, что верхний замок был закрыт на засов. Слегка удивившись, она вернулась обратно и начала осматриваться. Ближайшая ассоциация, которая пришла ей в голову, когда она стояла в гостиной, интерьер которой был выдержан в том же стиле, что и спальня, была экскурсия со школой. Всем классом они были в Халльвюльском музее. Здесь тоже все дышало стремлением буржуазного класса достичь на рубеже XIX–XX веков высот дворянства, как и в графском дворце на улице Хамнгатан, где выставлены фарфор, антикварная мебель, оружие и живопись. С той разницей, что там был музей, а тут она находилась в жилой квартире, дома у полицейского. И была одна. Но поскольку она бродит тут полуголая, то это даже и к лучшему, что квартира пустует. Она подошла к телефону, который висел на стене у кресла в гостиной, и поднесла к уху воронку, но старинный аппарат, как и следовало ожидать, не издал ни звука. Под потолком лампочки были электрическими, но в остальном квартира казалась абсолютно лишенной всего, что связано с электричеством. Ни ТВ, ни DVD, ни радио, ни стерео, ни переносного телефона. Мобильника, который лежал бы на виду, тоже не было. Единственное, что было явным контрастом с остальным интерьером, был выключенный компьютер на столе в центре комнаты. Она пошла дальше по длинному коридору, открыла пару дверей, которые оказались гардеробными, пока нашла наконец удивительно маленькую ванную. Ее черные брюки висели на сушилке над ванной. Она уже хотела их надеть, когда увидела себя в зеркале. О господи! Что волосы грязные, это она знала. Но что они слиплись вместе с кровью и теперь почти неразличимы на лице, покрытом серой пленкой грязи и сажи, к такому зрелищу она была не готова. Стен Хофман спросил же ее, шутя, не встала ли она из гроба, и теперь она поняла почему. Она без проблем могла бы прямо сейчас отправиться в качестве статиста для съемок в телесериале «Ходячие мертвецы» или в любом другом фильме про зомби. Она вышла в коридор и открыла ближайшую дверь. В гардеробе до самого потолка стояли коробки. Она открыла крышку ближайшей. Но там не было чистой майки. Там были части чьей-то жизни. Или жизни нескольких человек. Открытки, фотографии, записные книжки, письма, пожелтевшее меню, старые театральные билеты с оторванными корешками. Она взяла одну из открыток. На ней была картинка: Карлов мост в Праге. Адресат: Маргарета Хофман, Артиллеригатан, 32, Стокгольм. Отправитель: «Преданный Вам друг Артур». Дата 22 апреля 1924 года. Вряд ли мать Стена Хофмана, скорее бабушка. Вот, значит, где она находится. На улице Артиллеригатан, рядом с церковью. Линн закрыла крышку, захлопнула гардеробную дверь и пошла дальше. Следующую дверь не открывали много лет, это стало ясно, как только она почувствовала затхлый запах давно не проветривавшегося помещения и пыли. Ощущался и немножко химический запах нафталиновых шариков. Желтый свет голой лампочки падал на целые джунгли меховых изделий. Шубы короткие, шубы длинные, шубы в пластиковых чехлах или висящие на плечиках. Енот, лиса, шиншилла и масса каракуля – черных или коричневых шуб. Рядом висели старые костюмы и рубашки. В углу банки и бутылки. Политура для мебели, шампунь для ткани и мебельный лак. Дальше стояла коробка, в которой, как она сначала подумала, лежали принадлежности для детских игр, но потом она поняла, что это, скорее, было занятие для пожилых, а не для детей. Обрезки ткани, кружева, фарфоровые головы, шиньоны, вата и чепчики. Масса различных материалов для собственноручного изготовления кукол. Возможно, наследство, оставшееся от бабушки или какой-нибудь старенькой тети. Она сняла с плечиков рубашку. Линн положила коричневую габардиновую рубашку на край раковины. Сойдет. Когда она попробовала душ, вода была чистый кипяток. Она тихо выругалась. Нет, что ли, никаких правил, какой температуры должна быть вода в квартирах? Она ополоснула руки холодной водой из крана и снова включила душ. Струйки воды медленно растворяли глину и свернувшуюся кровь, когда она массировала кожу у корней волос. Во рту появился вкус железа и земли, когда вода лилась ей на лицо. Она взяла мыло и намылила голову. Потом намылила тело в надежде отмыться дочиста от пыли и глины, которые, казалось, въелись во все поры. Она вымылась, но продолжала стоять, подняв лицо к струям душа. Попыталась не думать вообще ни о чем. Теплая вода была бальзамом для кожи. Накопившееся напряжение постепенно растворялось, в висках перестало стучать, челюстные мышцы расслабились. Неприятности вчерашнего дня медленно стекали с нее вместе с грязью. Осторожно она повернула кран, чтобы добавить горячей воды, которая смягчила боль в плечах. Потом она вылезла из ванны, но решила постирать одежду в раковине, а уже потом вытереться. Когда она прополоскала одежду, вытерлась и надела махровый халат Стена Хофмана, то взяла большой фен, лежавший в шкафу под полотенцами. Линн слегка удивилась тяжести фена и силе напора горячего воздуха. Модель фена была, видимо, «родом из детства» этого аппарата: смесь пластмассы и металлических деталей. Он был таким тяжелым, что наверняка предназначался для какого-то держателя в стене. Не без усилий все же ей удалось направить фен в сторону стены, где она на крючках развесила майку и трусы. Звук работающего фена был оглушающим. Как будто она включила промышленный вентилятор на сталелитейном заводе. Зато он быстро высушит одежду. У нее по-прежнему шумело в ушах, когда она вышла в коридор. Монотонное жужжание, казалось, застряло в голове. И только свернув в следующий коридор, она поняла, что звук был не шумом в ее ушах, а вполне реальным. И доносился откуда-то поблизости. Она прислушалась. Звук исчез, потом вернулся, потом его заменили шаги соседей этажом выше, когда они шли по паркетному полу. Там, наверху, включили телевизор, и она успела различить слова: «Ситуация в Сирии» и «Сотрудничество Евросоюза», прежде чем телик снова выключили. Она стояла и слушала. Жужжащий звук послышался опять. Монотонное бормотание. Не от соседей, а гораздо ближе. И не из механического аппарата. Это было что-то человеческое. Что-то странное было в этой квартире. Неприятное чувство, что ты там не один. Как будто у стен были глаза. Будто что-то неизвестное витало вокруг и пропитывало эти длинные узкие коридоры. Она прошла мимо нескольких дверей, так и не обнаружив источник звука. Но этот звук все время присутствовал как фон. Скулеж? Скорее животное, чем человек? Если ей не мерещится. Она приостановилась у высоких застекленных дверей, которые вели в столовую. Звук ослабел, а потом и совсем стих. За стеклом был виден огромный обеденный стол. Накрытый, как для праздника. По нескольку хрустальных бокалов у каждого места. Пустые бокалы всех сортов, ждущие, чтоб их наполнили: белым вином, красным вином, портвейном, а еще десертные рюмки – для ликера или пунша. Элегантно свернутые накрахмаленные салфетки. Сервиз со сценами охоты в английском стиле. Тяжелые стулья с высокими спинками в стиле рококо. Ей совсем не нужно было входить и проводить пальцами по пыльному столу, чтобы понять – этой комнатой давно не пользовались. Она была скорее сохраняемым символом, памятником. Реквием по ушедшему времени. Она пошла дальше. Неприятное ощущение росло. Где она находится? Дальше были видны еще какие-то коридоры, может быть, для прислуги? Которые разветвлялись и расходились в разные стороны. Ей казалось, что она заперта в лабиринте. Стены коридоров как будто наклонялись над ней. Она шла все дальше и дальше, и квартира казалась ей все теснее и теснее. Она вздрогнула. Звук послышался снова. Или это стон? Теперь он был намного громче, чем раньше, и доносился из бокового коридора. – Алло? Есть тут кто-нибудь? Стен? Стен Хофман? Тишина была жесткой, как стена, об которую можно удариться. Звук прекратился. Вокруг были только стены, которые, казалось, издеваются над ее попытками что-то найти. Найти выход! И опять послышалось то ли жужжание, то ли стон. Она должна прийти в себя! Хотела даже ударить себя по лицу, чтобы очухаться. Перед ней был темный коридор, похожий на лаз в катакомбах. Умом она понимала, что ничего сверхъестественного тут быть не может. Стен Хофман на ее стороне. Его можно даже назвать другом. Она заглянула в очередной боковой коридор и ничего не разглядела. Лампочка была вывинчена. Она прищурилась и попыталась привыкнуть к темноте. Увидела контуры алькова, шкаф и полки. Старый ход для прислуги, которая подавала еду к столу: на одной стене раздвижная дверца, за которой вполне мог находиться лифт, поднимавший готовые блюда из кухни ближе к столовой. Она приложила ухо к стене. Странный звук стало слышно лучше, но доносился он будто с другой стороны стены. Она осторожно, на ощупь, пробиралась вперед, пока не дошла до дверей в конце этого прохода. Одна дверь, которая, возможно, вела на лестничную площадку, была не только забита гвоздями, но на ней были еще и доски, прикрученные болтами. Из-за второй двери доносилось ритмичное бормотанье на басовых тонах. Она помотала головой, но это действительно звучало так, будто бы буддийские монахи монотонно повторяли свою мантру. Если бы не то, что звуки время от времени переходили в мучительный стон. Как будто скулит подстреленное, раненое животное. Или брошенный ребенок. Она колебалась, коснувшись ручки двери. Может, кто-то нуждается в помощи? Если, конечно, это был не просто звук какого-то сломанного аппарата. Дверь была не заперта. Запах – вот что ее потрясло, как только она переступила порог. Застойный воздух, который кто-то недавно привел в движение. Пыль по-прежнему клубилась так, что, когда у нее перехватило дыхание, она почти почувствовала ее на языке. В носу защипало. Запах лака. Запах формалина. Искусственный запах, напоминающий музей, где выставлены чучела животных. Запах был ей знаком. Она ощущала этот запах раньше. Совсем недавно. Она остановилась в дверном проеме. Даже удушающий запах пота был знакомым. Боль врезалась в живот, как лезвие ножа, когда страх схватил за кишки и скрутил их. Все тело сжалось, как в судороге, мускулы окаменели. Она не способна была сдвинуться с места, хотя все инстинкты кричали: беги! Она беспомощно смотрела в комнату. Та была не совсем темной, как ей показалось вначале. На полу, по периметру комнаты, стояли чайные свечи и светили слабым светом. Чем больше ее глаза привыкали к полумраку, тем лучше она начинала видеть. Мышцы по-прежнему не слушались. Как будто спинной мозг отделили от головного. Хотя тело дрожало, не подчиняясь ее контролю. Перед ней выступали куклы. Одна за другой. Слабо освещенные стеарином свечей. Фарфоровые куклы, куклы из ткани. Манекены из витрин рядом с антикварными куклами из отслаивавшегося папье-маше. Восковые фигуры. Безголовые торсы и бюсты из стальной проволоки. А кроме того, бесконечное число маленьких кукол, похоже, домашнего изготовления, с взлохмаченными волосами, в шелковых платьях и в кринолинах. Расставленные по полкам и пьедесталам. Аккуратно стоящие в крошечных, сшитых вручную кожаных тапочках, кружевных шапочках с бантиками. И все же они тоже были частью этого «кабинета ужасов» со своими мертвыми, застывшими лицами. Без всякого выражения, без мимики. У некоторых кукол не хватало руки или ноги, как будто они были участниками садистского эксперимента с произвольными ампутациями чего попало под руку. У других кукол были вырваны глаза, остались только пустые черные дыры на лицах. Остальные пялились на нее со всех сторон холодными взглядами тысяч эмалированных глаз. Ее влекло в комнату как под гипнозом. В то же время она остерегалась, чтобы ближайшие к ней куклы не попадали на нее. Колеблющиеся огоньки пламени свечей освещали кукол снизу и подчеркивали тенями ощущение безжизненности. Она не сразу поняла, что именно вынудило ее реагировать. Едва заметное движение? Или слабый звериный скулеж? В глубине комнаты, в углу, сидел Стен Хофман. Он сидел на коленях, подогнув под себя ноги. Тело ритмично раскачивалось взад-вперед. Голова опущена. Рядом стояли еще куклы. В натуральную величину. Голые. И хотя они выглядели на старинный лад, не естественными, а с искаженными чертами, с отлитыми из пластмассы прическами и чрезмерно размалеванными лицами, все-таки казалось, что сделали их совсем недавно. Они блестели в свете пламени свечей. Отлакированные. Отполированные. Стен Хофман сидел, наклонившись вперед, на плоских нарах. Или на подушке. Как в алтаре. Она уже давно все поняла. И все же мозг отказывался переработать и усвоить эту информацию. Он не видел Линн. Во всяком случае, он не посмотрел на нее, не поднял головы, а просто покачивался, не потревоженный ее присутствием. Звериное поскуливание доносилось из глубины его грудной клетки. Знал он вообще, что она была в комнате? Линн начала задыхаться. В висках стучало. Она заставила себя сделать глубокий вдох. Подавила начинавшийся было приступ кашля. Вонь в комнате стояла невыносимая. Но она стояла не двигаясь. Осматривалась, приходя в отчаяние. Где-то же должен быть отсюда выход! Хоть черный ход на чердачную лестницу! В колеблющемся пламени свечей не видно было никаких контуров двери. Одни только куклы. Повсюду. Она прикусила губу. Вкус крови достиг неба. Нахлынула боль. Незаметно она сделала шаг назад, к двери. И застыла. Его широко раскрытые глаза смотрели прямо на нее. Взгляд странствовал от ее голых ног вверх, по всему ее телу. Глаза водянистые. Но взгляд абсолютно черный. Направленный прямо на нее. Она колебалась. Казалось, что он контролировал ее движения своим командирским взглядом. Ее секундного колебания было ему достаточно. Он был уже на ногах, когда она повернулась, чтобы бежать. Грубая ладонь ударила ее по голове, как медвежья лапа. Удар был таким сильным, что на долю секунды она подумала, что раздроблена височная кость и вдавлена в мозг. Но она все-таки не потеряла сознания. Боль отдалась в затылке и верхних позвонках, а она все пыталась схватиться за что-нибудь. На нее начали падать куклы. Их прически из конских волос лезли в рот, неся с собой удушающий вкус талька. Со всех сторон к ее лицу прижимались фарфоровые лица кукол с выпученными эмалированными глазами, а она все пыталась подняться на колени. Сначала ей мешал халат, потом ей удалось за что-то зацепиться, а куклы продолжали падать на нее, как будто охваченные массовой паникой, стараясь свалить ее обратно на пол. Она только успела сесть и почувствовала, как он сильным рывком схватил ее за волосы и поднял ее в воздух, словно болтающуюся тряпичную куклу. Исчез пустой, повернутый в себя, взгляд. Такое впечатление, что ее рывок к двери пробудил в нем охотничий инстинкт, вытеснивший то жалкое, стонущее психотическое состояние, в котором он находился. Черные расширенные глаза сменили крошечные, как булавочная головка, зрачки, сверлившие ее насквозь. В них не было и намека на ту эмпатию, которую, как ей казалось, она замечала в нем раньше. На его губах блуждала улыбка. Улыбка отчаяния. Улыбка, предвещающая конец. Знак того, что у него не осталось никаких возможностей выбора. Он отвернул ее от себя, по-прежнему крепко держа ее за волосы. Изо всех сил она ударила его локтями в бока. Он выпустил ее волосы из рук, и ей удалось коснуться ногами пола. Рывком Линн выбросила голову вперед и быстро опустилась на колени. Потом резко качнула голову назад и ударила его затылком прямо в лицо. Он потерял равновесие и закачался. Она уже выскакивала в дверь, когда он грохнулся на пол, прямо на валявшихся там кукол-манекенов. Она ринулась по коридору. Хватала воздух ртом. Засомневалась. Направо бежать было ни к чему, там тупик. Побежала обратно, по тому коридору, по которому и пришла. За спиной послышалось громыханье. Он пытался выбраться из кучи кукол.