Я быстро заморгала и покачала головой, прижав тыльную сторону ладони к глазам. Голова болит. Что-то не так. Мать никогда не позволяла мне водить её машину. Это было не так… Тук. Тук. Тук. — Эй! Привет! — кричу я. Молчание. Ничего. Пустая, бесконечная тишина. Я снова и снова кручу серебряное кольцо на пальце. Это помогает сконцентрироваться. Помогает улыбаться, даже когда я совсем в отчаянии. — Эй! — снова кричу я в пустоту. Бессмысленный, бесконечный мрак. — Я теряю рассудок и начинаю разговаривать сама с собой. Великолепно, — бормочу я. Хлопаю ладонью по древесине. — Просто скажи хоть что-то! Если ты там, пожалуйста, дай мне знать! — я прижимаюсь лбом к стене. — Просто дай мне знать, что я здесь не одна. Я стою там даже после того, как свет, падающий от окна, тускнеет, а жара сменяется прохладой. Я не шевелюсь. Жду. Звука. Маленького знака, что там кто-то есть. — Пожалуйста! — Для чего это? — спросила я мать, когда пришла из школы. Она складывала наборы для рукоделия. Маленькие мешочки заполненные пайетками, лентами и блестящей мишурой. Я стояла за диваном и мечтала заполучить один такой набор себе. Они выглядели красиво, и, уверена, из их содержимого можно соорудить что-нибудь интересное. Вероятно, я не должна была спрашивать о них, но любопытство взяло верх. Я услышала как по гравию подъезжает машина и увидела, что это папина. Мне нравилось, когда папа дома. Я испытала некое подобие счастья. Но оно очень быстро угасло. С пассажирского сиденья вышла Рози и пошла в дом, рядом с моим папой. Моя прекрасная приёмная сестра жила с нами уже шесть недель, и я мечтала, чтобы она поскорее ушла. Я всегда была невидимкой, но теперь стало только хуже. Потому что она видела меня. И ненавидела меня за это. Мама любила её. Заботилась о ней. Папа относился к ней хорошо, потому, что этого хотела мать. Он был с ней добр так же, как и со мной. Ещё одно напоминание о том, что я не была особенной. Я не могла считать папину любовь только своей. Мама никогда не отвечала на мои вопросы, и я никогда их не повторяла. Папа с Рози вошли внутрь, и я проскользнула на кухню, стараясь не расплакаться, когда услышала, как Рози спрашивает маму о наборах для рукоделия и та с энтузиазмом рассказывает ей о проекте, который она будет делать для детского сада, где иногда работает. Вскоре после этого на кухню вошел папа и застал меня пьющей молоко из стакана, который стоял рядом с кухонной раковиной. Из стаканов, стоящих на кухне, мне пить было запрещено. Мама бы накричала на меня и не давала бы печенье до конца недели. Папа улыбнулся мне, но мне не стало легче, как бывало раньше. Я видела, как он и Рози улыбается. Она забрала всё. Даже такие мелочи. Я допила молоко и, быстро помыв стакан, убрала его туда, где нашла. Никто и не узнает, что я была на кухне и пила из стакана. В этом доме, я жила как приведение. Не шумела. Всегда была взаперти. Не давала знать о своём присутствии. Так мама могла притвориться, что меня не существует. — Как прошёл твой день? — поинтересовался папа. Я знала, что он старается. Старается за всех остальных. Но этого было недостаточно. Не сегодня. Сегодня я просто хотела спрятаться и сделать так, как хотела бы мама. Исчезнуть. Папа подошёл ко мне и положил руку на плечо. Поначалу он замешкался, словно заставил себя прикоснуться ко мне. Но все же он дотронулся до меня, и я постаралась сфокусироваться на этом. — Я знаю, что у тебя трудные времена, Нора. Знаю, что не помогаю тебе так, как должен. Твоя мама не ужасный человек. У неё тоже трудное время. Я ненавидела, когда он оправдывал её. Ненавидела, в каком свете он выставлял то, как она относится ко мне. — А что насчёт меня? — спросила я, осмелившись один единственный раз озвучить то, что было у меня на уме. Папа приобнял меня за плечи и прижал к себе. Моя кожа словно впитывала его тепло, не зная, когда ещё это произойдет. Этот акт проявления заботы растрогал меня. Сердце болезненно сжалось, в горле встал комок, глаза зажгло, и появились слёзы. Слишком много слёз. Но мне этого мало. — У неё есть свои причины, Нора. Иногда у нас завышенные жизненные ожидания и мы должны делать то, что не должны. — Вот и всё, что он смог сказать. Почему-то у меня сложилось ощущение, что он скорее говорил о себе, а не о маме. Меня переполняли нехорошие предчувствия. Они грызли меня изнутри. Что-то шло не так. Я не понимала что именно. Только потом это накрыло меня волной. Но тогда я наслаждалась кратким моментом уединения с человеком, который по-особому заботился обо мне. — Джордж, ты можешь помочь мне с моим домашним заданием по математике? Лесли сказала, что ты в этом силен. На кухню вошла Рози, и отец быстро от меня отошёл. Эта ужасная девчонка разлучила меня с отцом. Он улыбнулся ей и спросил, как прошёл день, и я словно снова перестала существовать… Рози увела моего отца, оглядываясь на меня через плечо. И она улыбалась. Эта улыбка вызвала у меня опасение. Почему я думаю сейчас обо всех этих ужасных вещах, которые лучше было бы оставить в прошлом? Почему сейчас в этой дыре так важно, что мой отец, которого я любила сильнее, чем кого-либо, не любил меня так же, как мне бы того хотелось? Люди подводят тебя. Это единственная постоянная в этой жизни. Нельзя полагаться на других. Ведь всякий раз они предают тебя. Я перестала просить. Отказалась умолять того, кого даже рядом не было. Стук всего лишь плод моего воображения. Я сама всё придумала. Создала то, что нереально. Это происходит не впервые. Не могла дождаться, когда доберусь до дома Марин. Испытывала такую острую радость. Такое волнение. Знала, что эта ночь станет особенной. Помню, как раньше она прикоснулась к моему лицу. То, как её пальцы нежно прошлись по щеке. Я помнила вкус её губ, после того, как она поцеловала уродливый шрам. Она значила для меня всё. В предвкушении я позвонила в дверь. Вскоре мы будем значить друг для друга всё. Тогда все ужасы прошлого будут уже не важны. Потому что мы там, где и должны были быть. Кожа на ноге словно горит огнём. Я осторожно касаюсь области, которая перевязана бинтом. Кожа чувствительная, и я знаю, что когда мне набивали новую татуировку, под кожу попала инфекция. Мне было практически не больно, когда иголка вошла мне под кожу. Я испытывала боль и пострашнее. Это было ничто. Я наблюдала за тем, как татуировщик наносит на ногу рисунок, который был мне так хорошо знаком. Этот символ был на её теле. Теперь я хотела, чтобы он был и у меня. Это свяжет нас. Объединит. Навечно. Я качаю головой, не желая думать об этих воспоминаниях. Не здесь. Не сейчас. Я чешу горящий участок кожи. Чешу и чешу, пока короста не лопается, разрывая знак бесконечности. — Это символ бесконечности. Означает навсегда. Постоянно. Всегда.