— П-ц-ц, — издал шипящий звук майор, прапор вздрогнул и обернулся. Обойдя другие кровати, у двух из которых тоже находились посетители, он, помогая себе костылем, прихромал к начальнику и уселся на стуле. — Как твоя нога? — поинтересовался Шубин. — Заживает, как на собаке, Александр Иванович. Врач сказал, через пару дней снимет швы и адью, можно лечиться амбулаторно. — Добро. Слушай, а кто меня сюда доставил? — Мы с Петром. А в чем дело? — Где мои камуфляж и мобила? — Шмотье под замком у кастелянши, там же, где и мое. А мобилу, удостоверение и бумажник я притырил до времени в надежном месте. — После ужина и обхода принесешь их мне. Кстати, что тут за контингент лечится вместе с нами? — Всякой твари по паре. На койках у крайнего окна два западенца с майдана. У одного дырка в черепе, у второго сломана ключица. Этот второй час назад звонил какому-то сотнику. Мыслю, сообщил о нас, сука. Остальные — избитые на улице зеваки и один работяга, упал с лесов на стройке. Вот вам, Александр Иванович, моя финка, — сунул холодное под одеяло, — а у меня дубовый костыль. Если что, сломаю, сойдет за нунчаки. — Думаешь, за нами придут? — Чем черт не шутит? — пожал плечами Шалимов. И не ошибся. На следующее утро во время врачебного обхода в палату, гремя берцами, вошли двое в пятнистом камуфляже, с тяжелыми кобурами на ремнях, воняющие дымом и перегаром. — Слава Украини! — заорал первый, с оселедцем на бритой голове и серебряным шевроном на рукаве куртки. — Гэроям слава! — вразнобой откликнулись от окна. — Будь ласка, проходьтэ, панэ сотнику. — Вы что себе позволяете?! — возмутился врач поведением пришедших. — Здесь не казарма, а больница. — Мовчи, москаль, бо дам в пыку, — вылупил на него мутные глаза сотник. — Стэпан, дэ ти бэркуты? — повернул к окну голову. — Ось цэй и цэй! — встав с койки, ткнул парень с загипсованным плечом пальцем в Шубина, а потом в Шалимова. — Тэ-эк-с, — заложив руки за спину, подошел к койке майора сотник и стал его пристально разглядывать. — Глаза поломаешь, — нахмурился тот, — чего надо? — Ты бэркут? — Беркут. Что дальше? Сотник развернулся и направился к поднявшемуся навстречу с койки Шалимову. — А ты? — И я. А ты кто будешь? — Я нова влада, — процедил сотник. — И можу вас розстриляты. Алэ покы нэ буду. — А м-може повбываемо их та пидэмо? — потянул ТТ из кобуры второй, до этого громко икавший. — Нэ можно, — чуть подумав, изрек сотник. — Мы их будэмо судыть, як зрадныкив украинского народу. Значыть так, — обернулся в сторону окна (Степан изобразил подобие строевой стойки), — будэшь наглядать за бэркутамы. Щоб нэ втиклы. Видповидаешь головою! — Ось тоби пистоль, — прошагал к Степану второй и протянул ему свой ТТ, — тримай, у нас тэпэр цього добра багато. — Ну шо, Васыль, пишлы? — обратился ко второму. — Пошукаемо щэ пташок, з цима покинчэно. — Зараз, пане сотнык, — пробубнил подручный, обыскав напоследок тумбочки спецназовцев и забрав с собой бритву с одеколоном, принесенные Оксаной для мужа. Приказав доктору следовать за собой, «гэрои» покинули палату, и в ней установилась тишина, нарушаемая жужжанием бьющейся в стекло окна мухи. Шубин разжал пальцы, крепко сжимавшие финку под одеялом, и переглянулся с Шалимовым. Тот невозмутимо поигрывал костылем в волосатой лапе. В том, что они с Валерой при необходимости положили бы «гэроив» на месте, сомнений у майора не было. Но Шубин пока не мог ходить, и с этим приходилось считаться. Но и оставаться в больнице дальше было нельзя. Не сегодня завтра их могли арестовать и поместить в следственный изолятор. Когда наступило время обеда и санитарка развезла лежачим больным пищу, Валера, хромая больше, чем раньше, проковылял к койке Шубина, взял с его тумбочки тарелку и стал кормить майора из ложечки манной кашей. — Значит так, — прошептал тот в ходе процесса, — во время тихого часа выйдешь из палаты в гальюн, заберешь из притырки мою мобилу с документами и позвонишь Юрке. Коротко расскажешь ему, что к чему. Ночью будем уходить, утром будет поздно. — Понял, командир. Не дурак, дурак бы не понял. — Да не пихай ты в меня эту кашу, черт! — пробурчал Шубин. — Я ее глотать не успеваю. Коренной киевлянин Юрий Свергун был одним из лучших бойцов группы, которую возглавлял майор, отличался горячим нравом и обостренным чувством справедливости. Примерно год назад, при операции в подпольном казино в центре столицы, он, не сдержавшись, дал в морду депутату Рады, крышевавшему заведение и приехавшему на место «разбираться». Последствия оказались для лейтенанта плачевными. Несмотря на заступничество Шубина и командира полка, Свергуна уволили из органов по служебному несоответствию. Теперь он руководил небольшой охранной фирмой «Легион», но связи с бывшими коллегами не терял, и они нередко встречались в неформальной обстановке. Когда обед закончился и многие пациенты погрузились в сон, а вместе с ними теперь питающийся по усиленному рациону секторовец Степан, Валера стал бурчать, что у него заболел живот, и похромал из палаты. Через полчаса он вернулся, незаметно подмигнул Шубину, улегся на кровать и захрапел. «Артист», — подумал Александр Иванович. Вечером санитарка занесла в палату купленные для больных за их деньги газеты, Шалимов взял свою и присел у койки Шубина. — Все там, — незаметно сунул под одеяло небольшой пакет. — А теперь поглядим, что пишут. Свергун будет ровно в полночь, — тихо прошептал, а потом громко: — «В Киев прилетела госпожа Нуланд»! Когда дежурная сестра, пожелав всем спокойной ночи, выключила дневной свет, зажгла ночное освещение и ушла, Шубин, подождав еще полчаса, с головой накрылся одеялом и вытащил из пакета мобильник. Неярко вспыхнул экран (заряд был на исходе), он нажал вызов. — Слушаю тебя, родной, — донесся издалека голос Оксаны. — Вы где? — прошептал в микрофон. — На половине пути. Все нормально. — Молодец. Обязательно отдохни в мотеле, а потом дальше. У меня тоже все нормально. До встречи в Стаханове. — Шубин отключился. Ровно в полночь в коридоре раздались какие-то голоса, послышался звук шагов, и в палате вспыхнул свет (проснувшиеся недовольно забурчали). — Тыхо! Усим зоставатысь на мисцях, — буркнул один из вошедших. Коренастый и в одетой поверх камуфляжа раскладке. За ним маячили еще двое, в касках, с балаклавами на лицах, вооруженные АК-74. — Хто тут Шубин та Шалимов? На выхид! — Шалимов — это я, — тяжело поднялся с койки Валера. — А Шубин — вот тот, — указал пальцем на майора. — Только он ходить не может. — Ничого, мы допоможэмо, — покосился в ту сторону коренастый, и к койке раненого шагнули двое. — А вы, пановэ, з якои сотни? — пялясь на них, недоуменно вопросил Степан. — Я вас нэ знаю. — Мы вид Парубия, дурэнь. Щэ пытання? — Звыняюсь, — пробормотал нацист, потупив голову. «Арестованных», поддерживая под руки, вывели из палаты, сопроводили вниз, на улице усадили в небольшой микроавтобус. — Здравия желаю, Александр Иванович, — сев напротив, протянул руку командиру Свергун. — Здорово, Юра, — пожал ее Шубин. — Спасибо за помощь. Ты разыграл все как по нотам. Глава 2 Экспорт революции Ведомые идущими в первом ряду Данилюком с Линником и еще несколькими «кэривныкамы», вооруженные дубинками, арматурой и булыжниками — оружием пролетариата, боевики «Спильной справы», выкрикивая партийные лозунги и речевки, сплоченно приближались к расположенному на улице Городецкого, 13, зданию Минюста. Незадолго до этого они уже захватили министерства аграрной политики и угольной промышленности, оставив там боевые группы, и теперь наращивали активы. Со стороны Майдана глухо доносился шум митингующих, поднимались в небо удушливые клубы дыма от горящих покрышек. Перед зданием, над подъездом которого развевался жовто-блакытный флаг, в касках и бронежилетах, прикрывшись щитами, стояло оцепление милиции во главе с полковником, оснащенным мегафоном. — Граждане! Предлагаю немедленно разойтись! В противном случае в отношении вас будут применены спецсредства! — металлически прогавкал милицейский чин, ворочая по сторонам головою в смушковой шапке. В ответ заревели «долой!», «ганьба!», и в правоохранителей полетели булыжники. Один угодил полковнику в лоб (тот опрокинулся на щиты), Данилюк обернулся к соратникам, взмахнув рукой, — «вперед!», и толпа сшиблась с оцеплением. Пятясь под градом камней, летящих в лицо петард и взрывпакетов, милиция привычно заработала дубинками, а нападающие своими, плюс железными кистенями и арматурой. Там и сям с обеих сторон на землю стали рушиться бойцы, ярость все прибывающей толпы нарастала. Спустя десять минут оцепление было прорвано и, прикрываясь щитами, отступило, а нападавшие стали бить стекла в окнах первого этажа и ломать входные двери. Когда двери подались и створки распахнулись, боевики во главе с лидерами ворвались в вестибюль, разбегаясь по этажам и захватывая помещения. Внутренняя охрана тут же разбежалась (сопротивления никто не оказал), и скоро здание оказалось в революционных руках «Спильной справы». Перепуганных чиновников, разрешив захватить личные вещи, вытолкали вон, а Данилюк со своим активом в сопровождении нескольких боевиков проследовали в кабинет министра. И кабинет, и приемная были пусты: министр, а точнее министерша по фамилии Елена Лукаш заблаговременно эвакуировалась, и Данилюк организовал там свой штаб по дальнейшему захвату правительственных учреждений. Единого плана действий по свержению ненавистного режима участники революционного Майдана не имели. Националистическая «Свобода» бандеровцев Тягнибока, а также примкнувший к ней «Удар» боксера Клячко увечили на площади безоружный спецназ под лозунгами «Перевыборы Президента, отставка Кабмина, парламентские выборы»; «Спильна справа» шла к власти более коротким путем — как большевики в семнадцатом. Но поскольку ее действия не укладывались в рамки спланированной американским Госдепом для Киева операции, а также не отвечали принципам «демократии», он потребовал от двух первых призвать третьего играть по правилам. После приглашения в американское посольство на ковер и получения инструкций решительный боец Клячко лично отправился в Минюст призвать погромщиков к порядку. Встречен он там был с известной степенью уважения как чемпион мира, любимец немцев и кандидат наук, но беседа по поводу «действовать в русле» не получилась. — Скажи своим Тягнибоку с Ярошем, нехрен нас учить, — отрезал сидящий за столом министра Данилюк. — Мы сами знаем, что делать. В голове чемпиона мелькнула приятная идея, а не дать ли наглецу в лоб? Но сбоку лязгнул затвор одного из боевиков-охранников. «Против лома нет приема», — мелькнула мысль, и Клячко, распрощавшись, ретировался.