«Ножку подвернула. Ножку…» — Еще побаливает, — сказала сестра и неожиданно спросила: — Вы где живете? — На улице Грозина, — сказал Валентин. — Тогда нам немножко по пути. А то я уж запаниковала: Дороги ужасные, а сейчас так темно… * * * Дороги для пешей ходьбы и в самом деле были ужасные. С самого ноября снег падал почти не переставая. В газонах его намело по пояс, а тротуары поднялись чуть не на полметра. Все бы ничего, да вот зима пока что стояла сиротская, не зима, а сплошные оттепели: днем тротуары развозило, а к вечеру вымешенную ногами снеговую кашу примораживало, и тогда пешеходы на бугристой заледенелой коросте тротуаров здорово смахивали на эквилибристов. Пока Изольда переодевалась, он дожидался ее в коридоре, и когда из дверей физкабинета вышла, прихрамывая, улыбающаяся длинноногая красотка в узких брючках, теплой кожаной куртке и белой вязаной шапочке с помпоном, опять в голове явственно прозвучали язвительные слова ее пожилой сменщицы: «Ножку подвернула. Ножку…» Одну остановку, до улицы Шаумяна, проехали автобусом, а дальше надо было идти дворами, мимо гаражей, в кромешной темени. По обледенелым буграм и ямам. — Да тут еще трубы проходят под землей. Каждый год их раскапывают, поэтому летом после дождя тоже не пройти… — пожаловалась Изольда. Крепко ухватившись обеими руками за Валентина, она ступала на больную ногу с большой осторожностью и временами тихонько поохивала. Валентин, прежде чем сделать очередной шаг, прощупывал ногою бугорок, на который собирался ступить. И все-таки не убереглись, почти уже возле дома Изольда соскользнула больной ногой в ямину, и Валентин, пытаясь подхватить ее второй рукой, в которой нес сумку с продуктами, шабаркнул этой сумкой по ледяной коросте. С его помощью Изольда утвердилась на здоровой ноге и на некоторое время застыла как в столбняке. — Очень больно? — спросил Валентин. — Боюсь, все насмарку… — Не можете идти? — Давайте попробуем… С грехом пополам доковыляли до подъезда. — Ох, теперь по лестнице надо как-то взобраться!.. — Нет проблем! — Валентин осторожно подхватил ее на руки и понес вверх по лестнице. На площадке четвертого этажа опустил ее на здоровую ногу и протянул для прощания руку. Изольда вложила ему в ладонь свой кулачок, затем разжала пальцы и одновременно повернув его руку ладонью вверх. В руке у него оказалась связка ключей. — Вон тем, желтым! — ткнула Изольда пальчиком. Открыв дверь, он помог ей войти, снять курточку и сапоги. — Ты не торопишься? — спросила она, улыбнувшись краешком рта, — и, не дав раскрыть рта, распорядилась: — Тогда раздевайся и проходи. Я сейчас, только переоденусь… … Валентин подошел к серванту и всмотрелся в прикрепленную изнутри к стеклу цветную фотографию хозяйки. Игриво прищуренные блестящие глаза под круто взлетающими бровками, небольшой аккуратный нос, словно тонким перышком обведенные губы… — Валечка!.. — позвал его жалобный голосок. Он вышел в прихожую и увидел Изольду в дверях ванной комнаты. Она стояла на одной ноге в солнечно переливающемся халатике, одной рукой держась за косяк. Он помог ей добраться до кресла. — Больше я не нужен? Изольда смотрела на него с загадочной улыбкой. — Тебе никто не говорил, что у твоих рук очень сильное биополе? — спросила он, дотрагиваясь своей теплой, бархатно мягкой ладошкой до его ладони. — Необычайно сильное! — Я, пожалуй, пойду, — сказал Валентин, высвободив руку. — Напрасно ты меня здесь усадил, — сказала Изольда. — Пошли-ка на кухню! На стенах кухни висели красно-желтые шкафчики. Крышка у стола была красная, а ножки желтые. Изольда велела Валентину включить в розетку высокочастотный «филлипсовский» чайник, достать из шкафчика печенье и банку с растворимым кофе. Исполнив, что от него требовалось, Валентин сказал, отступая к двери:: — Ну все, я пошел! Приятно было познакомиться… Изольда жестом остановила его. — Кстати, моя сумка в прихожей, под телефоном, — принеси ее, пожалуйста! Он принес сумку. От нее исходил винный запашок, и внутри похрустывало стекло. — «Монастырская изба»… — взгрустнула Изольда, извлекая из сумки помятый и мокрый брикет сливочного масла и мешок с батоном. Развернула брикет, кончиком ножа сковырнула с него осколок стекла и со вздохом отложила масло в сторону: — Не стоит рисковать. В холодильнике есть баночка свиного паштета. Ты не против? — Спасибо, я все же пойду, — сказал Валентин. — Посмотри там на верхней полочке, под испарителем. Валентин извлек из недр холодильника зеленую баночку, повертел в руках. — Это не паштет, — сказал он. — Икра… Изольда удовлетворенно кивнула: — Тоже неплохо. Но к ней требуется масло, — и она снова занялась брикетом, тщательно осмотрела его еще раз. — Может, рискнем? И пожалуйста садись, а то у меня скоро шея отвертится. Тебя ведь дети не ждут. — Ждут, — Валентин вздохнул. — В том-то и дело, что ждут. У меня их четверо, мал-мала-меньше… — Лихо. А жена ревнивая? — Нет, на редкость доверчивая. Любит… — Значит, дурнушка. — Да не так чтоб уж… — Квартира большая? — Четырехкомнатная. Недавно вселились. После второй чашки кофе Валентин опять засобирался. Изольда не стала его удерживать: — Спасибо за все. Очень приятно, когда тебя носят на руках, но в следующий раз, надеюсь, буду бегать вприпрыжку. «Следующего раза не будет», — подумал Валентин. Положив руку ему на плечо, Изольда проскакала в прихожую. Пока он одевался, нацарапала скверным стержнем на газетном клочке номер телефона. — Может, будет желание поинтересоваться моей бедной ножкой… * * * Легкое прощальное прикосновение маленькой теплой руки к щеке и тонкий аромат духов ощущались и после того, как, воротясь в общежитскую комнату, взбудораженный нечаянной встречей, он улегся на свою скрипучую железную кровать. Пока сон не пришел, Валентин с сожалением думал о том, что настоящая Изольда оказалась совсем не такою, какой представлялась его воображению, когда была в марлевой повязке. Однако напрасно он старался припомнить облик той, придуманной Изольды, перед глазами стояла живая, уверенная в себе, знающая себе цену, избалованная вниманием мужчин красотка-вамп, которая не прочь поразвлечься с очередным поклонником. Однако у него, Валентина, аллергия на женщин, которые ведут себя настырно и пытаются подчинять его своей воле. Выражается это в его полной неспособности испытывать по отношению к настырным женщинам каких-либо нежных чувств. По крайней мере, так было до сих пор. Уже засыпая, Валентин дотянулся в темноте до висевшего на стуле пиджака, нащупал в боковом кармане газетный клочок, разорвал его напополам, затем еще напополам, и еще, и еще… Поленившись вставать, ссыпал клочки под кровать. И во сне ему явилась вчерашняя, не придуманная Изольда. «Зачем ты это сделал?» — печально спросила она и, опустившись перед кроватью на колени, уронила ему на грудь голову. В порыве раскаяния он гладил ладонями ее вздрагивающие плечи и волосы, целовал мокрые горячие щеки. Изольда плакала: «Ты ничего не знаешь: я на той бумажке закодировала нашу судьбу. Что ты наделал!» — «У нас не может быть общей судьбы, — с сожалением сказал Валентин. — Ты совсем не такая женщина, которая мне нужна…» — «Какая — не такая?» — «Ты слишком красивая. Такие не умеют по-настоящему любить». — «Ничего ты не понимаешь!» — в отчаянии воскликнула Изольда и еще крепче прижалась головой к его груди.