— Машина какая? Марка, цвет? — По-моему, «тойота». Я ведь помимо того, что истеричка, еще дальтоник. И темно было. — Номер, конечно, не запомнила? — Как-то в голову не пришло запоминать номер. До сих пор ломаю голову: кому и зачем понадобилось меня похищать? Квартиру не обокрали, что было на мне — дубленка, сережки, золотое колечко с камушком — так на мне и осталось… И непохоже, чтоб… чтоб кто-то меня насиловал… — Изольда посмотрела на Валентина долгим задумчивым взглядом: — Знаешь, как это было страшно! — Еще бы! — сказал Валентин. — Даже у меня мурашки по спине до сих пор бегают… Изольда снисходительно улыбнулась и погладила Валентина по руке: — Я не то имела ввиду. Самое страшное было, когда я подумала, что ты был с ними. — И ты могла так обо мне подумать? — Сам же сказал!.. — Все, квиты! — и он закрыл ей рот поцелуем. Высвободившись, Изольда вдруг спохватилась: — А чего это мы рассиживаем? Ступай-ка на кухню мыть посуду и убери там со стола! А я займусь более приятным делом. — Каким? — спросил Валентин, чувствуя, как в душу снова закрадываются сомнения: хотелось верить тому, что рассказала Изольда, но уж больно неправдоподобно все выглядело… — Постелю постель! — с веселым хохотком ответила она, и эта ее внезапная веселость после истерики тоже показалась неестественной. * * * Провожая его утром в прихожей, Изольда опечаленно заглянула в его глаза и начала виноватым голоском: — Не хотела тебя раньше времени огорчать… У Валентина вытянулось лицо. — Что такое? — Послезавтра улетаю в Ростов, на курсы повышения квалификации, — она положила руки ему на плечи и прижалась щекой к его щеке. — Надолго? — спросил он деревянным голосом. — Дней на десять. Валька, мне и самой тошно! Не знаю, как проживу столько времени без тебя. — Я могу тебя проводить? — Мы поедем в аэропорт группой. Боюсь, что не будет свободного места И потом… — Я бы и автобусом… — Валюш, не надо меня провожать, терпеть не могу вокзальных прощаний. Лучше здесь обними меня еще раз. Крепко-крепко, чтобы косточки затрещали… Еще крепче… Ох… Ну, теперь иди, милый… 27. «Ника». Интерьер В свою мастерскую Иконников их не пустил: — Там у меня черт ногу сломит, некуда и присесть. Брянцев с Лазутиным люди вежливые, наглеть не стали. Прошли вслед за хозяином в светлую, чистую комнату, где были и стол, и стулья, и мягкие кресла. — Располагайтесь, кому где нравится, — сам Иконников сел на стул в простенке между забранными кованой решеткой окнами. — Чему обязан, если не секрет? — Не секрет, — пропел-проговорил Брянцев, раскладывая на столе бумаги. — Расследуется дело об убийстве директора «Ориона» Андрея Никитича Орлинкова… — и сделал приглашающий жест: — Подсаживайтесь поближе, Павел Степаныч! Удобнее будет разговаривать, — затем повернулся к Филиппу, который расположился в кресле у стены. — Протокольчик попишешь?. — Все-таки — убийство? — огорчился Иконников, придвигаясь к столу вместе со стулом, однако и на этот раз устроился спиной к окнам таким образом, чтобы на лицо не падал свет. — А то говорили — сам застрелился. — Да нет, застрелили его, — со вздохом произнес Брянцев, с интересом всматриваясь в бородатое лицо «уникума». — Застрелили… — Вон как… — Иконников не отводил глаз в сторону, однако смотрел как бы сквозь следователя. — Мы тут как в лесу живем, ничего не знаем… И кто ж такой нашелся? Креста на нем, верно, не было. — Вы ведь хорошо знали Андрея Никитича? — спросил Брянцев. — Как не знал, — кивнул Иконников. — Считайте, что он меня и открыл для людей. Вся номенклатура, которая сейчас «Орионом» выпускается, через мои руки прошла. Опытные образцы вон за той дверью делались. Этими вот руками. А инженеры уж потом техническую документацию готовили и на поток мои поделки ставили. Опять же со мной консультировались. Андрей Никитич велел им, инженерам, слушаться меня и правильно делал. Он, можно сказать, один понимал, что все технические решения выходят отсюда, — Иконников постучал пальцем по лбу, — уже в готовом виде и в соавторах не нуждаются, принимайте как оно есть и внедряйте в производство. — Как платил за труды? — Прилично. Восемь штук в месяц. Ну, после вычетов шесть с хвостиком выходило. — А с новым директором отношения сложились? — С Выриным? Так он не технарь — хозяйственник. Я с главным инженером больше общаюсь. Ничего мужик, со всем уважением ко мне. Скоро я им еще один проект выдам. Какой — не скажу, пока держу в секрете… — Козлов у вас тоже, кажется, не технарь? — как бы между прочим спросил Брянцев. — Нет, не технарь. — Интересно, как же он стал начальником цеха? Мне говорили, что там устанавливается самое современное оборудование. Почему — Козлов? Иконников хехекнул в бороду: — Вы это у меня спрашиваете? — С вами, значит, не советуются? — А мне это надо? — Но вы должны быть заинтересованы… — Я делаю свою работу. Мой интерес в том, чтобы сделать ее хорошо. А как они дальше распорядятся — о том пускай у них голова болит. Я сижу в своей скорлупе… — У кого — у них? — Да у нынешнего начальства. — Ходят разговоры, будто дела на заводе идут не так хорошо. — Может быть. — При Орлинкове лучше шли? — Вы уж меня извините, но я, видно, чего-то недопонимаю. — А именно? — Я вам только что говорил, как у нас хорошо с Андреем Никитичем сложилось, и на` тебе: «когда было лучше». Да озолоти меня Вырин — для меня Андрей Никитич останется все равно как родным человеком, и никто его мне теперь не заменит. — Кому-то Орлинков мешал. У вас на этот счет нет соображений? Иконников захватил бороду в горсть и взглянул на следователя исподлобья сторожким взглядом. — Мне он не мог мешать, а за других не скажу. Да ведь я до сих пор и не думал об этом, считал, что Андрей Никитич сам застрелился. За это, не скрою, осуждал: из-за какой-то сикалки, будь она проклята… — Не так просто все было, — сказал Брянцев. Иконников пытливо всмотрелся ему в глаза: — И вы что, уже на кого-то глаз положили?