Конечно, с Риммой все могло быть и хорошо. К примеру, на вечеринке она познакомилась с каким-то интересным мужчиной и теперь находилась у него дома. Либо просто приняла снотворное и крепко спала — Роза знала, что подруга иногда принимает такие таблетки. Но что-то внутри противилось этим объяснениям. Вот и нужная дверь. Роза в который раз нажала кнопку звонка. Ничего, тишина. Вздохнув, она нажала соседний звонок. Вышла пожилая женщина. Роза спросила про подругу. — Так она уже дня три-четыре не появлялась, — пожала женщина плечами. — Уехала куда-то, наверное. — Вы уверены? Может, она пришла, а потом ушла тихонько, вы и не заметили? — Так у нас двери рядом. И замок у нее громкий, я бы услышала, если б она открывала. Не приходила она. Отчаявшись, Роза все переспрашивала. Выходило, что Римма не появлялась в квартире после той вечеринки. Она исчезла без следа! Попрощавшись с соседкой, Роза села прямо на лестничную ступеньку. Ее тело била холодная дрожь. Глава 25 Телефонный звонок застал Емельянова в дверях кабинета. Он собирался выходить, уже достал ключ, чтобы запереть дверь, но тут это… Ему не хотелось отвечать, но телефон звонил настойчиво, снова и снова. Вздохнув, Емельянов поднял телефонную трубку. Это был Андрей Стеклов. — Я тут вспомнил кое-какую интересную информацию, — начал он сразу. — Гуляю с собакой, и решил вам позвонить. Помните, вы говорили о сатанинских знаках на теле Дато Минзаури? Что там было, надпись по латыни, кажется, из католической молитвы, так? И перевернутые кресты? — Да, именно так, — Емельянов затаил дыхание. — А я уже слышал подобное. О человеке, на теле которого была татуировка с перевернутыми крестами. — Кто он? — Емельянов не верил в свою удачу. — Не он. Она. Это женщина, в которую влюбился Анатолий Нун. — Брат Розы? — Он самый. Есть в городе такой скульптор, Дима Завадский. И он собирает на свои вечеринки самых различных людей. И вот там Толик, который всегда был страшным бабником, познакомился с девушкой, просто помешанной на сатанизме. На руках у нее были татуировки в виде перевернутых крестов. Они проболтали всю ночь, потом он проводил ее домой. Больше они не виделись. Но Анатолий так и не смог ее забыть. И знаете, о чем они говорили? — О чем же? — О церкви Сатаны! Да-да, именно об этом. Девушка недавно вернулась из Америки и сказала, что там вроде есть такая церковь. Об этом она рассказывала Анатолию. — Вернулась из Америки? Что за девушка такая? — хмыкнул Емельянов. — Не простая, как вы понимаете. Она дочка партийного бонзы. Папаша ее работает в обкоме партии, занимает какую-то очень высокую должность. Был в Америке в зарубежной командировке. Ну, и она ездила с ним. Зовут Альбина. Фамилию я не знаю. На Толика она произвела очень большое впечатление. Только… — Только — что? — Емельянов мгновенно отреагировал на паузу в разговоре. — Есть один неприятный нюанс. Толик все-таки не выдержал, позвонил Диме Завадскому, чтобы про нее расспросить. А Дима сказал, что она наркоманка. Давно сидит на чем-то тяжелом. Денег полно, вот и подсела. — Поэтому Анатолий не стал ее искать? — В общем, да. С наркоманкой связываться — себе дороже. Он же таскался по всем этим тусовкам, видел, что это такое. И еще он уезжать собирался в Израиль. Поэтому не стал ее искать. Но я вспомнил сегодня и решил позвонить. — Спасибо. Это ценная информация, — Емельянов сделал пометку в блокноте. — Мне показалось, что это важно и вы должны знать. — Церковь Сатаны? — хмыкнул Емельянов. — Церковь Сатаны, — вздохнул Стеклов. — Чего только не придумают эти наркоманы! Как она выглядела, Анатолий не говорил? — Говорил. Сказал, что у нее изумительная фигура. Она высокого роста. Длинные темные волосы, прямые. Только вот глаза… Самый тяжелый момент… — Что глаза? — не понял Емельянов. — Сказал, что глаза оставляют очень странное впечатление. Пустые, будто сделаны из стекла, и смотрят в одну точку. Ему было жутковато в них смотреть. — И все равно он в нее влюбился! — Влюбился, — вздохом подтвердил Стеклов, — это же Толик. Он все очень необычное любил. В филармонии шла репетиция оркестра, и Емельянову пришлось ждать, пока освободится дирижер. Поэтому он пошел прямо к директору. Но того на месте не оказалось. Вместо директора его принял парторг. Глава партийной организации всегда был самым важным в любом месте человеком. Этот не был исключением. Кабинет парторга был побольше директорского да и устроен был гораздо богаче. Сам парторг и манерой держаться, и словами, и взглядом оставлял впечатление чиновника, гораздо более важного и наделенного властью большей, чем директор. — Я помню этого скрипача, — он поморщился на вопрос Емельянова, — неблагонадежный контингент! Его бы следовало выгнать с работы, если б за него не заступились самым возмутительным образом! Вы знаете, что он собирался уехать на запад? — Он не подавал документы на выезд, — Емельянов давно уточнил этот момент. — Не важно! Все равно смотрел в другую сторону. Избаловали его. Хорошо, что я вовремя провентилировал этот момент. — Каким образом? — нахмурился опер. — Поднял на общественном собрании вопрос о том, что в оркестре не должно быть привилегий и льгот! У нас все равны, все артисты и музыканты одинаковы. С чего вдруг этот возомнил, что он лучше всех остальных? — Но победы на международных конкурсах… И талант… — Талант — поповское слово, абсолютно не социалистическое понятие, и в Советском Союзе не существует! — пафосно ответил парторг. — К счастью, руководство вовремя прислушалось к моим доводам и разжаловало этого выскочку, который, кстати сказать, даже не был коммунистом! — Как его разжаловали, каким образом? — Емельянов сжал губы. — Понизили в штатном расписании. Теперь он значился не как солист, а как артист второй категории. — Второй категории? — Емельянов не поверил своим ушам. — Ему же лучшие театры Европы аплодировали! — Так то Европа. А в Советском Союзе он артист второй категории! И ничем не лучше всех остальных. После окончания репетиции дирижер пригласил его в свой кабинет — маленькую комнату без окон, где едва вмещался письменный стол, на котором было очень много листов с нотными записями. — Я знаю, что вы расследуете смерть Семы, — сказал дирижер, — нам всем очень его не хватает. Я хочу, чтобы прежде, чем мы продолжим разговор, вы послушали кое-что. Откуда-то из-под стола дирижер извлек проигрыватель и поставил пластинку. Комната наполнилась звуками скрипки. Но что это были за звуки! Емельянову казалось, что это рыдает его душа. Никогда он не слышал ничего подобного. В скрипке словно звучало множество голосов, которые открывали двери в такие небесные дали, где играли самые яркие краски мира, и божественные звуки были голосами светлых ангелов, никогда не существующих на земле. В один момент скрипка рыдала и плакала, а затем в ней звучала такая искренняя, светлая радость, что мир представал огромным светлым облаком, полным бескорыстной и великой любви. Емельянов даже и подумать не мог, что в жизни могут существовать такие звуки. И ни за что бы не поверил, если б не знал сам, что звуки эти издает одна скрипка — скрипка, к которой прикасались человеческие руки! Эти звуки перевернули всю его душу, и Емельянов уже не понимал, на каком находится свете. — Это последняя запись Семы, — сказал дирижер, — за два месяца до его смерти. Запись была сделана во Франции. — Это было… невероятно, — выдавил из себя Емельянов. — Сема был гением. Он был гениальным скрипачом. Но самой большой бедой его жизни было то, что он родился здесь, — вздохнул дирижер. — На Западе он бы стал миллионером. Собирал бы лучшие концертные залы света! А здесь… Артист второй категории. Вы уже слышали это? — Слышал. Да ему бежать отсюда надо было! — вдруг вырвалось у Емельянова, и он прикусил язык. Уж слишком подействовала на него музыка — так серьезно, что он даже потерял бдительность! — Теперь вы понимаете, почему он хотел уехать. От этих издевательств, от беззакония, зависти и тупости. Он хотел дышать, хотел заниматься делом, которое любил больше всего в жизни, а не аккомпанировать в оркестре. Это было буквально за месяц до его смерти, когда он был вынужден участвовать в концерте… как вторая скрипка-аккомпаниатор. — Я понимаю, — вздохнул Стеклов. — Ему не давали развиваться — с его-то талантом! Эти постоянные унижения разрушали его нервную систему. В оркестре ходили слухи о том, что он хотел уехать из-за какой-то женщины, но это было неправдой. Он хотел уехать из-за своей работы. Это было единственное, что он любил. — Кстати, насчет женщины. Я хотел бы поговорить с девушкой из вашего оркестра. Рыженькая. Она встречалась с ним. — Я знаю, о ком вы говорите, — кивнул дирижер, — но они давно расстались. — Как расстались? — удивился Емельянов. — Подробностей я не знаю. Давайте сделаем так. Я приведу ее сюда, к вам. И вы сможете задать все вопросы. Она как раз ждет второй репетиции. Девушка не производила впечатление такой молодой и невинной, как описывала ее соседка покойного скрипача. Она была полновата, невысокого роста, с волевым лицом, решительным подбородком и сурово сжатыми губами. Такие люди умеют добиваться своего. Было видно, что у нее сильный характер. У нее есть воля и способность совершать поступки. Емельянов любил такие лица. Он почувствовал нечто вроде симпатии. К тому же девушка была действительно красива. Особенно хороши были ее пышные рыжие волосы, которые она не собирала в хвостик, а специально распускала по плечам. — Мы расстались с Семеном Лифшицем, и я не хочу о нем говорить. — твердо отрезала она. — Я огорчена его смертью, но спокойно собираюсь жить дальше.