– Анри! – закричала Серена. Шар поднимался. Серена удерживала Анри силой своих рук, перегнувшись через бортик корзины. Его ноги болтались в воздухе. Он не мог ей помочь, сам превратившись в балласт. Серена понимала: долго ей не продержаться. Анри начинал выскальзывать из ее рук, а шар тем временем быстро набирал высоту. – Мусса, помоги мне! Мусса перегнулся через перила, и теперь они вдвоем отчаянно старались затащить Анри в корзину. На куртке графа расплывалось красное пятно. Наконец им удалось втащить Анри внутрь. Он повалился на мешки с песком. Глаза его были закрыты. Серена села на пол и положила голову мужа себе на колени. Из уголка рта у него вытекала струйка крови. Анри открыл глаза, увидел жену, слабо сжал ее руку, улыбнулся и снова закрыл глаза. Его лицо находилось рядом, и Серена видела, как оно стремительно бледнеет. – Анри, нет, нет, нет! – закричала она, сжимая мужа в объятиях. Шар поднялся над внутренним пространством вокзала и уже находился вровень с крышей. – Je t’aime, – прошептала она; снизу прозвучало еще несколько выстрелов. – Я люблю тебя, Анри. Je t’aime, je t’aime. А внизу двое полицейских беспомощно наблюдали из-за забора, как шар уплывает в ночное небо. Услышав выстрелы, к ним подбежал часовой. – Вы что, с ума посходили? – закричал он. – В корзине шара находится граф де Врис! Оболочка наполнена угольным газом! Если в нее попадет пуля, громыхнет такой взрыв! Да нас тут всех поубивает! У сержанта мелькнула мысль посадить шар подобным образом, но он видел, что вместе со взрослыми в корзине находится ребенок. – Назад в кабриолет! – скомандовал он молодому полицейскому. – Мы будем следить за ними с земли. Возможно, шар не вылетит за пределы города. Он в это не верил, но попытка не пытка. Полицейские побежали к своему экипажу. Мусса находился в смятении. События происходили слишком быстро. Он растерялся и не знал, что делать. – Мама! – крикнул он, глядя то на раненого отца на дне корзины, то на оболочку массивного шара над головой. Привычный мир стремительно удалялся. Мусса пугала высота, темнота и неизвестность. – Мама, я не знаю, что делать! Я не умею управлять шаром! Мы в воздухе! Что я должен делать? Но Серена не слушала сына. Она держала на коленях голову мужа, нежно качала, гладила по волосам, целовала в лоб и крепко сжимала руку, шепча ласковые слова. Ее теплые слезы падали ему на лицо. Она знала: осталось совсем немного. С воздушного шара начиналась их с Анри любовь. На воздушном шаре она и закончится. Дыхание Анри участилось. Серена чувствовала, как жизнь уходит из его тела. В отчаянии она вскрикнула, но помешать этому не смогла. Она уже ничего не могла сделать. Его глаза вновь закрылись. Граф де Врис покинул этот мир. Мусса услышал протяжный вопль матери и сжался от ужаса, поняв, что отец мертв. У него замерло сердце. Число событий этого дня превосходило его понимание. Он посмотрел вниз и заставил себя сосредоточиться на ситуации, в которой они очутились. Мать не отзывалась. Значит, надо действовать самому. Внизу проплывали крыши, кое-где в домах перемигивались огоньки, но все было подернуто дымкой. Мусса не знал, над какой частью города они находятся и куда летит шар. Он попытался успокоиться и думать связно. Им нужно сохранять набранную высоту, а он видел, что они уже чуть снизились. Тогда он перегнулся через борт и перочинным ножом, подаренным Полем, перерезал веревки одного из мешков с песком, прикрепленных с внешней стороны. Мешок полетел вниз, и Мусса сразу почувствовал разницу. Снегопад усилился. Мусса решил, что нужно подняться выше снеговых облаков, не то обилие снежинок может повредить оболочку шара и оказаться дополнительным балластом. Он сбросил за борт еще несколько висящих снаружи мешков. Шар снова поднялся выше. Облака густели, и вскоре не только город, но и поверхность земли пропали из виду. Теперь шар летел в безмолвном пространстве, окруженный облаками. Все болтающиеся веревки Мусса привязал к стенкам корзины. Через какое-то время шар прорвался сквозь пелену снежных облаков. Небо здесь было холодным, черным и густо усыпано ярчайшими звездами, каких Мусса еще не видел. Внизу тянулся бесконечный ковер облаков. Казалось, можно вылезти из корзины и пойти по ним. Зрелище было красивым. Мусса сбросил очередные мешки. Ветра он не ощущал, но по облакам чувствовалось, что шар движется. Наверное, они летели на юг, однако полной уверенности у него не было. Сейчас это не имело значения. Все, что Мусса мог сделать, он сделал. Он сел на дно корзины рядом с матерью и телом отца и прикрыл всех одеялом. Серена обняла его за плечи. Мусса осторожно притронулся к отцовскому лицу, и только тогда окончательно убедился: отец действительно мертв. Мальчик тихо заплакал. А далеко внизу, за пределами слышимости пассажиров воздушного шара, колокола башен Нотр-Дама возвещали радостный день Рождества и девяносто седьмой день осады. Парижский архиепископ поднял перед паствой чашу с кровью Христовой. За городскими стенами в окопах мерзли французские солдаты. В Версале Бисмарк стоял перед пылающим камином и поднимал тост за Вильгельма, грядущего императора всей Германии и хозяина Европы. Утром шар приземлился на юге Центральной Франции, в провинции Овернь. Приземление на поле было жестким, но снежный покров его смягчил, и они обошлись без травм. Их посадку никто не видел. Мать с сыном похоронили Анри, насколько позволяли обстоятельства, наносив озябшими руками камней с окрестных полей. А когда закончили, то немного постояли, держась друг за друга и глядя на холмик из камней, затем побрели сквозь снегопад искать дорогу. Всю долгую ночь, проведенную в воздухе, графиня де Врис качала на коленях голову мужа и думала, как теперь жить без него. Ей не хотелось жить дальше. Без него были лишь чернота, пустота и отчаяние. Но оставался Мусса, о котором она должна позаботиться. И Серена приняла решение, показавшееся ей единственно верным. Она увезет сына из Франции. Они доберутся до Марселя и найдут корабль, идущий в Алжир, а из Алжира отправятся в Сахару. В Сахаре они разыщут ее родное племя туарегов. Она везла Муссу домой. Часть вторая Сахара 1876 год Глава 16 Вдали что-то мелькнуло. Там кто-то был. Большая долговязая птица перестала щипать траву и подняла голову. Острые коричневые глаза терпеливо высматривали знак, движение. Птица спокойно стояла в высокой траве вади, почти пересохшем русле реки Ахаггара, высокогорного плато Сахары. Этой птицей был страус – трехлетний самец ростом более двух с половиной метров. Легкий ветер колыхал траву, но запаха не приносил. Страус был сильно изнурен. Три дня подряд он ускользал от охотников; долгие страшные часы паники перемежались полосами спокойствия. Охотники сначала напали на его след, но потеряли, затем возобновили погоню, и эта смертельная игра продолжалась. Результаты говорили сами за себя. Даже во время отдыха сердце страуса колотилось, а дыхание оставалось натужным. Сил почти не осталось. Вся стая отчаянно нуждалась в отдыхе. Первыми не выдержали птенцы, потом и взрослые птицы. Поначалу их было сорок. Сейчас осталось девять или десять. Их длинные шеи просматривались сквозь траву, то задираясь вверх, то пригибаясь. Птицы бродили вдоль тоненького ручейка, еще бежавшего по песчаному руслу, и чувствовали приближение бури. Кого-то из их сородичей поймали, кто-то отделился, скрывшись в другом направлении. Охота заставляла преследователей и преследуемых перемещаться по голому вулканическому плато, усеянному острыми скалами, перерезанному глубокими долинами и густо покрытому валунами. Плато представляло собой гигантский лабиринт природных туннелей, пещер и проходов. Здесь были тысячи мест, позволявших птицам спрятаться, и тысячи тупиков, помогавших охотникам загнать добычу в ловушку. Выживание стаи зависело от правильно выбранных поворотов. Мусса, находившийся по другую сторону скалистой гряды, осторожно высунул голову, почти целиком закрытую синим покрывалом, которое носили ихаггарены, благородное племя туарегов, правившего на Ахаггарском плато. Туарегов называли «синими людьми» за глубокий синий цвет их одежд и тагельмустов и за синеватый оттенок кожи, который появлялся от постоянного соприкосновения с окрашенной материей. Мягкая ткань тагельмуста была обернута вокруг головы Муссы наподобие шлема, высокого и расширяющегося вверху, откуда она слой за слоем опускалась вниз, закрывая лицо и шею и оставляя лишь узкую щель для глаз. Его одеяние состояло из синей летней рубашки из тонкого хлопка, закрывавшей все, за исключением кистей рук и ступней, и широких штанов. Из оружия у Муссы были только копье и дубина. А еще он взял на охоту моток веревки, бинокль, некогда принадлежавший отцу, и гербу, бурдюк из козьей шкуры для воды, который висел у него на плече. Мусса двигался осторожно. К счастью, он находился с подветренной стороны, и птицы его не чуяли. Он лавировал между валунами, заполнявшими пространство долины, которая отделяла его от страусов. Был самый разгар сахарского лета, и камни раскалились до предела, угрожая волдырями каждому, кто к ним прикоснется. Он тоже находился на пределе сил. Тело ломило от усталости. Он ничего не ел со вчерашнего утра, когда ограничился горстью фиников. Пустыня закалила его тело и сделала жилистым. Он привык есть от случая к случая, однако сейчас жалел, что не взял с собой больше еды. Желудок урчал от голода, мышцы горели от длительных усилий. Но это была его первая охота, и он гнал от себя все мысли о неудобствах. Охота являлась вечным ритуалом между давними противниками: «синими людьми» и большими птицами. Целых пять летних сезонов не было погонь за столь большими стаями. Два лета подряд свирепствовала засуха, и страусы вообще не показывались. Но в этот раз, взглянув на грозу, бушевавшую над дальними горами, туареги ощутили, как в жилах забурлила кровь, и быстро собрались на охоту. Эссамен! Молния! Подобно магии, великая искусительница-гроза одинаково влекла к себе людей и птиц. Когда приходили редкие летние грозы, небеса чернели от гнева и исторгали огонь. Птицы видели сполохи молний, и инстинкт толкал их собираться в пары; к одним парам примыкали другие, пока из пар не возникали стаи. Эти стаи разрастались. Стремясь к небесному огню, страусы преодолевали большие расстояния, зная, что молнии означают изобилие воды, а там, где вода, появятся цветы и травы. Будет чем прокормиться. Из разных уголков пустыни собирались отряды охотников на быстрых легких верблюдах, беря запасных, чтобы менять животных, а самим продолжать изматывать добычу. Мясо страусов считалось большим деликатесом, но еще больше ценились их кожа и перья, которые отправят с караванами, идущими из южных земель на север, к морю. Там, говорят, их грузили на корабли и везли в дальние страны, где из кожи шили обувь, а перьями украшали шляпы. В эти истории никто не верил, даже когда Мусса рассказывал соплеменникам об удивительно красивых chapeaux[55][Шляпы (фр.).], которые он видел на Елисейских Полях. В чем туареги не сомневались, так это в том, что удачная охота означала большое богатство для племени и почести для охотников, а также веселое развлечение для тех, кто видел погоню со стороны. Никогда не знаешь, кто выглядит глупее: охотники или дичь. Найдя место для отдыха, Мусса остановился. Он следил за страусами и обдумывал свои действия. Вчера под вечер он отделился от других охотников. Сначала у него погиб верблюд. Нет, так неправильно говорить. Это он своим безрассудством погубил верблюда. А затем Махди покинул его, бросив одного и вынудив дальше передвигаться пешком. Думая об этом, Мусса вспыхнул от гнева и смущения. Он злился на собственную глупость и на вероломное поведение двоюродного брата. В отряде охотников Мусса был одиннадцатым. Он поехал на Табе, своем верблюде, которым очень дорожил. Охотники двигались разреженной цепью и гнали страусов на другой отряд туарегских охотников, ожидавших близ Темассинта. Расчет был таким: увидев их, страусы пустятся наутек, но наткнутся на такую же цепь. Расстояние между отрядами начнет смыкаться, мечущиеся птицы станут выбиваться из сил, и вот тогда-то их поймают. Шкура у Табы была желтовато-коричневой. Эту породу верблюдов выводили племена, жившие на нагорье Тибести. Верблюда подарил Муссе аменокаль в тот день, когда Мусса стал мужчиной и получил право носить тагельмуст. Способности Табы были выше всяких похвал, проворный, податливый, быстрый, умеющий не спотыкаться на камнях. А как великолепно он проявил себя на охоте! Они вместе с Муссой загнали шесть страусов в тупик. Мусса ехал один, испытывая радостное возбуждение и предвкушая завершение погони. Он не позвал на помощь и не остановился, чтобы оценить ситуацию. Захлестнутый охотничьим азартом, Мусса нагонял страусов, пока те не оказались в каменном мешке. Птицы захотели вырваться, но путь им преградил высокий охотник, восседавший на верблюде. – Будь осторожен, – предупреждал его аменокаль, отличавшийся немногословностью; это была первая охота Муссы и его единственный урок. – Страусы лягаются. Мусса знал манеру аменокаля высказываться и в другое время стал бы искать скрытый смысл, лежащий за пределами обыденных слов. Но на этот раз он не утруждал себя долгими раздумьями. Замедлив бег верблюда, Мусса осторожно приблизился к самой крупной птице в стае – здоровенному черно-белому самцу, ростом не уступавшему верблюду. Вот тогда-то он и допустил ошибку, о которой предупреждал его аменокаль. Разгоряченный охотой, Мусса подъехал слишком близко. Силы у птиц были уже не те, но внутри еще горел огонь сопротивления. Испугавшись, громадный страус взмахнул своей сильной ногой. Весь удар приняла на себя правая передняя нога Табы. Громко хрустнула перебитая кость. Верблюд взревел от боли, покачнулся и рухнул на землю, едва не придавив Муссу, но того отбросило в сторону. Раньше, чем юный охотник успел вскочить на ноги, страусы пронеслись мимо. Самый маленький, бежавший последним, мчался, не разбирая дороги, и бесцеремонно сшиб Муссу. Мусса сильно ударился спиной о каменистую поверхность, прочувствовав удар всем телом. Полежав какое-то время, он поднялся и помотал головой, возвращая себе ясность мыслей. Горестные, пронзительные крики Табы ударялись об окрестные скалы, и эхо возвращало их, наполняя душу Муссы болью. Он стряхивал с одежды каменную пыль, когда рядом послышался смех. Мусса и так знал, чей это смех, и ему стало совсем тошно. Махди имел обыкновение появляться всякий раз, когда Мусса допускал какой-нибудь промах, и при этом не давал ему спуску, лишь усугубляя насмешками досаду двоюродного брата. Вот и сейчас Махди подъехал как нельзя вовремя, чтобы поглазеть на несчастье. Он спустился по крутому склону, но был слишком далеко и не смог остановить убегающих птиц. А те грациозно мчались по вади, то появляясь, то исчезая, взметая песок и разбрызгивая воду. Издали они были похожи на движущиеся метелки из перьев. Они даже расправили свои короткие крылья, чтобы бежать быстрее. И все это происходило почти беззвучно. Махди проводил их взглядом и, прежде чем двинуться дальше, насладился плачевным положением Муссы. Махди ненавидел двоюродного брата, ненавидел то, как его отец-аменокаль относился к Муссе, ненавидел внимание, оказываемое этому полукровке, и подарки, которые тот получал. С родным сыном аменокаль был суров и ничего не прощал. В тот день, когда Серена привезла своего изнеженного ребенка из Франции и сказала, что они будут жить среди туарегов, глаза Махди пылали от ревности. В драке Махди легко побивал Муссу, поскольку был двумя годами старше и крепче телом, но такие победы не доставляли ему радости. По-настоящему Махди хотелось лишь одного: чтобы Мусса устал от тяжелой пустынной жизни и вернулся во Францию. С каждым годом это становилось все менее вероятным. И тогда Махди стал всеми мыслимыми способами отравлять каждый день жизни ненавистного родственничка. – Ты хорошо постарался, братец, – насмешливо бросил Махди, не слезая со своего мехари[56][Мехари – порода одногорбых верблюдов, предназначенных в основном для верховой езды.]. – Еще один впечатляющий поступок благородного икуфара. Словом «икуфар» называли чужестранцев-неверных. В устах Махди оно звучало постоянно. Мусса уловил презрение и на этот раз не возмутился. Сейчас он заслужил насмешки Махди. – Я почти поймал его, – виновато пробормотал Мусса, имея в виду большого страуса. – Это он почти тебя поймал, клянусь Аллахом! Отличная сделка: мехари в обмен на горстку пыли. Махди развернулся, намереваясь продолжить погоню за страусами. – Подожди! – крикнул Мусса. – Мне нужен другой мехари. Оставь мне одного из своих! У Махди была дюжина свободных верблюдов. Он собирался разместить животных на дальнем краю охотничьего пространства, где они будут отдыхать, набираться сил и при необходимости сменят уставших сородичей. Он мог легко одолжить одного мехари, но не собирался облегчать участь Муссы. – Чтобы своей глупостью ты погубил и его? Разве я похож на глупца? Если тебе нужен верблюд, возвращайся в лагерь. Пусть женщины и дети увидят благородного сына пустыни, бредущего пешком. Советую поторапливаться, братец. Когда охотишься пешим, нелегко поймать достаточное количество страусов, чтобы компенсировать потерю верблюда. – Усмехнувшись, Махди уехал. Поддевая ногой песок, Мусса смотрел ему вслед и злился на Махди, но еще больше злился на себя. Аменокаль будет возмущен глупостью племянника. Нет, он не станет гневно сверкать глазами, и в голосе не появится резких интонаций. Аменокаль – человек воспитанный и не опустится до того, чтобы распекать его. Но дядино сердце наполнится разочарованием, отчего Мусса еще сильнее прочувствует последствия собственной беспечности. Верблюды в пустыне были сродни жизни. Они были богатством. Для туарегов верблюды означали все. Соплеменники, конечно же, станут говорить об этом, будут качать головами, смеяться и подшучивать над ним. В отличие от Махди, подшучивать беззлобно, но от этого степень его провала не уменьшится. Он чувствовал себя несчастным и подавленным. Всего месяц назад ему исполнилось шестнадцать, и он надел покрывало взрослого мужчины. Покрывало! Долгожданный тагельмуст. Он мечтал об этом волшебном моменте, когда лицо подростка навсегда скроется под синим покрывалом взрослого мужчины. Ткань для тагельмуста привезли откуда-то с юга, целых восемь метров. Подарок матери. На торжество съехались ахаггарские туареги, живущие на семьдесят лиг окрест. Приехали знатные гости из других племен, вассалы даг-рали, женщины и дети, рабы и слуги, ремесленники, марабуты и правители. И все они собрались, чтобы увидеть торжественную церемонию, пережить великое мгновение, когда их собственная жизнь отходит на задний план и они смиренно замолкают. В тот момент Мусса чувствовал себя центром мироздания. Теперь все, кто его увидит, смогут лишь догадываться о гордой улыбке, скрываемой под складками тагельмуста. В тот день он стоял, освещенный солнцем, а его великий дядя, святой марабут Мулай Хассан, призывал Бога явить свою милость, после чего торжественно вписал его имя в именную книгу племени кель-рела и перед всем миром провозгласил его взрослым мужчиной. Еще до того, как надеть тагельмуст, Мусса получил такубу – тяжелый боевой меч, соответствующий его положению в туарегском обществе. Такие мечи передавались из поколения в поколение, переходя от отца к сыну. Лучшие из них считались волшебными, наполненными силой мужчин, которые владели этими мечами прежде и впитали лучшие качества предков, сделавшие их самих великими: благородство, честь и храбрость. При вручении меча новому владельцу рассказывали о битвах с участием его предков, о ценностях, которые они тогда защищали, и о набегах, что им пришлось отражать. Поскольку аменокаль был самым близким из ныне живущих родственников-мужчин, обязанность подыскать для Муссы достойное оружие легла на него. Он призвал к себе Кераджи, одноглазого инада, считавшегося лучшим оружейником в Ахаггаре, и отправил в Мурзук. Там Кераджи нашел у одного торговца подходящий меч. Торговец неохотно расстался с оружием, что и понятно: меч был прочным, острым, сделанным из превосходной сверкающей севильской стали. Кераджи прикрепил лезвие к эфесу в виде креста, а эфес инкрустировал яшмой и отполировал так, что он сверкал, как солнце. Меч легко входил в ножны из тисненой кожи, висевшие у Муссы на шее. Кераджи потрудился на славу. Правда, Мусса посетовал на то, что эфес великоват для его руки, но Кераджи лишь прищурил единственный глаз, затем повернул руку парня ладонью вверх. – Прояви терпение, – посоветовал оружейник. – Сейчас твоя ладонь как щенячья лапа. Но она вырастет. Мусса упражнялся часами, до боли в мышцах. Он делал выпады и вращал мечом над головой, пока звук рассекаемого лезвием воздуха не стал привычным и пока он не научился одним движением перерубать стебель виллика. Вслед за мечом он получил новую одежду и каменные браслеты для обеих рук, которые давали дополнительную силу и защищали от ударов вражеских мечей. А потом настал черед самого драгоценного подарка: аменокаль подарил ему Табу. От всех мужских перемен в его жизни у Муссы кружилась голова, и он наслаждался каждым прожитым днем. Целый месяц он от счастья не чуял под собой ног. Он учился держаться с важным видом, ходить, как ходят мужчины, держа спину прямой. Теперь он проводил время среди мужчин и их верблюдов, а не среди детей и коз, как раньше. У него мелькала мысль, что соплеменники относятся к нему по-другому. «Ничего особенного, – думал он, – просто это степень уважения и почтения, оказываемых мужчине». Но та торжественная церемония далась ему гораздо легче, чем нынешняя реальность. Мусса смотрел на верблюда, корчащегося от боли, и чувствовал себя не мужчиной, а глупым мальчишкой, только разыгрывающим из себя мужчину. Пустыня вознаградила его за самонадеянность и невнимание. Жизнь в Сахаре была очень трудной. Чтобы полностью понимать все ее особенности, надо здесь родиться, но даже тогда человеку не выжить без огромного числа разнообразных навыков и смекалки. Однажды ему разрешили отправиться с мужчинами в трехдневный поход. Был почти конец лета, когда дневной зной еще сохранялся в полной мере. Муссе поручили наполнять и перевозить бурдюки с водой. В первый день он нагрузил ими своего верблюда и тщательно следил, чтобы не пролить ни капли воды. Вечером, когда участники похода в последний раз напились чая, он поместил бурдюки рядом с ковриком для сна, расположив так, чтобы все они стояли вертикально и горлышко каждого было плотно завязано. Проснувшись утром, Мусса, к своему ужасу, обнаружил, что бурдюки за ночь опрокинулись и опустели. Невзирая на завязки, вся вода ушла в песок. Из-за его небрежности шестеро мужчин были вынуждены провести двое суток без воды. Пустыня учила на каждом шагу, нещадно истребляя в человеке самоуверенность. Мусса с отчаянием думал, сумеет ли когда-нибудь по-настоящему научиться жить в здешних условиях. Действительно ли он готов носить оружие мужчины из знатного туарегского рода? Готов ли он принять на себя обязательства одного из правителей племени кель-рела, стать ответственным за жизни вассалов и рабов, за их семьи и имущество? Готов ли возглавлять сражения против тебу и шамба, разбираться с караванами, осмелившимися идти через пустыню, не заплатив дань, и договариваться с хозяевами этих караванов так, чтобы множилось богатство племени? Он находил все новые и новые пункты обязательств человека, принадлежащего к туарегской знати, однако не чувствовал ничего, кроме сомнений. Столько ответственности! Порой ему казалось, что ее излишне много. Больше, чем способен выдержать мужчина, а он ведь, по сути, еще не был мужчиной. Он чувствовал себя… мошенником. Мусса неохотно вернулся к ужасной обязанности, ожидавшей его сейчас: прекратить мучения верблюда. Сунув руку под одежду, он вынул из ножен меч. Изо рта Табы шла пена, глаза обезумели от боли. Верблюд попытался встать, но вновь рухнул и перевернулся набок. Последовал протяжный вздох гнева и отчаяния. Мусса взял меч обеими руками, набрал в легкие побольше воздуха, затем глубоко вонзил клинок в шею верблюда и быстро перерезал кровеносную артерию. Хлынувшая потоком горячая, липкая кровь попала Муссе на руки и одежду. Было слишком поздно отскакивать в сторону, и потому он опустился на колени, позволив ей вытекать. Так он и стоял, пока жизнь Табы вместе с кровью уходила в песок. Полюбить верблюда так, как любят собаку или лошадь, было невозможно. Верблюды – существа странные, с дурным характером и скорые на плевки. Они могли запросто откусить человеку голову или метнуть в него тошнотворной зеленой жижей, показывая настоящие чудеса меткой стрельбы. Они могли без конца реветь, будучи чем-то недовольны. С точки зрения телесной механики они были плохо сконструированы и не годились ни на что, кроме путешествий по пустыне. Но своего верблюда Мусса успел полюбить. Таба обладал чувством собственного достоинства и покладистым характером. Мусса восхищался этим животным задолго до того, как получил его в подарок. Он помогал ухаживать за Табой и лечить потертости на коже, старался найти верблюду лучший участок пастбища, а когда стреноживал, то не завязывал веревки слишком туго. Мусса проверял состояние верблюжьего навоза – не заболел ли чем, а если колодец оказывался слишком глубоким, сам доставал воду и поил Табу. Как-то на рассвете, когда вокруг никого не было, он забрался на верблюда и проехался из одного конца загона в другой. Таба мгновенно реагировал на надавливание ног всадника. Когда верблюд вдруг помчался, как ветер, Мусса громко засмеялся от счастья, но постарался не гнать Табу на пределе возможностей. Оторвавшись от верблюжьей шеи, он увидел, что за ними наблюдает аменокаль. Мусса тут же осадил верблюда, устыдившись, что катается на Табе без разрешения. – Прости меня, абба, – сказал Мусса.