В ответ послышался смех. Мусса ждал, что Даия что-нибудь скажет, но она молчала. – Даия! – снова крикнул он, и резкое эхо повторило его крик. – Должно быть, твою одежду забрали дженумы! – послышался голос Даии. – Ты их разозлил, плавая голым в гельте! – Прекрати! Хватит этих игр! Где моя одежда? Молчание. Мусса заглядывал в трещины, искал между камнями, надеясь заметить синюю скомканную ткань. А тут еще он ушиб ногу о камень и вскрикнул от боли, сел и стал растирать ушибленный палец. До него постепенно доходила вся неприглядность его положения. Неужели придется возвращаться в лагерь голым, как здешние мальчишки? От одной этой мысли ему делалось невыразимо тошно. Лучше покончить с собой, чем так опозориться. Нет, он возьмет меч и будет ждать появления каравана. Тогда, под покровом ночи… Клянусь Аллахом! – Даия! Это уже не смешно! Ему пришлось вытерпеть новую пытку тишиной. Мусса подполз к краю скалы и глянул вниз. Даия не шевелясь лежала на прежнем месте. Мусса смотрел на нее, видел, как она дышит, и вновь глазел на ее тело под рубашкой. Теперь ему были видны ее ноги и бедра, начавшие округляться. Может, он попадет в ад за то, что беззастенчиво пялится на нее? Девочка-козопаска превращалась в женщину. Она была очень красивая. Мусса вновь ощутил покалывание. Он заставил себя отвернуться, сел, скрестив ноги, и стал думать, что ему теперь делать. Солнце щедро дарило ему свое тепло, но в воде он успел промерзнуть до костей, отчего у него стучали зубы. Через какое-то время он не столько услышал, сколько почувствовал за спиной чье-то присутствие. Он взглянул через плечо. Даия бесшумно забралась по камням и стояла у него за спиной. Она широко улыбалась, держа на протянутых руках его одежду. – Я нашла это внизу, – невинным голоском сообщила она. – Должно быть, дженумы бросили твою одежду, увидев, что я иду. – Очень забавно! – буркнул Мусса, сидя к ней спиной и подтянув колени к груди, чтобы надежнее прикрыться. – Положи мои вещи рядом и оставь меня одного. – Ты должен забрать их у меня, – издевательским тоном ответила она. – Никогда! – Хорошо, – весело произнесла Даия и пожала плечами. – Тогда я отнесу все это в твой лагерь и скажу, что нашла… – Нет! Мусса стремительно вскочил и, позабыв про стыдливость, потянулся к своей одежде. Даия отвела руку с одеждой за спину. Мусса остановился как вкопанный. Даия рассматривала его с ног до головы. Ее глаза были полны изумления. Мусса чувствовал ее взгляд у себя на лице, потом ниже, еще ниже, пока ее глаза не переместились туда! Оцепенев, Мусса снова ощутил покалывание. Невзирая на мысленные приказы, его маленький пенис успел отогреться и ожил. Он поспешно прикрыл это место рукой, но Даия успела заметить. – Тебе должно быть стыдно! – резко бросил ей Мусса. – За что? Я-то одета! Ее глаза вспыхнули, а рот растянулся в лукавой улыбке. Затем Даия молча бросила ему одежду, повернулась и побежала вниз. Мусса натягивал штаны и слушал звук ее удаляющихся шагов. Когда он надел рубашку и стал наворачивать тагельмуст, Даии в окрестностях гельты уже не было. Если история с одеждой лишь немного расстроила Муссу, новость, которую он узнал по пути в лагерь, сильно испортила ему настроение. Сегодняшнее купание опозорило его не только перед девчонкой. Пока он отсутствовал, в лагере состоялась джемаа. Люфти, его раб, с тревогой ждал Муссу на дне вади, ведущего в лагерь. Люфти был болен, о чем свидетельствовали покрасневшие, слезящиеся глаза. Он носил тагельмуст, оставляя открытым широкий нос, крылья которого сейчас густо покрывали капельки пота – еще одно свидетельство лихорадки. Люфти дрожал от холода, а потому, невзирая на дневной зной, надел поверх рубашки гандуру. При виде Муссы глаза больного просияли. Спешность известия, которое он должен был сообщить, не заставила его забыть о всегдашней учтивости, и потому Люфти сначала спросил, как хозяин провел день. – Господин, поздравляю с успешной охотой. Говорят, ты поймал много страусов с помощью одной лишь поэзии! – Это тебе Тахер сказал? – Да, господин, он. Об этом знают все в лагере. Никто еще не слышал, чтобы страусов ловили таким способом. А твое купание было приятным? – Запоминающимся. Люфти взялся за поводья верблюда: – Господин, а где же твой верблюд? Почему ты едешь на мехари господина Тахера? Мусса покачал головой. Ему не хотелось говорить об этом. – Господин, тебе надо торопиться, – словно только сейчас вспомнив, сказал Люфти. – В лагере был совет. Большой. Всю знать собирали. Господин аменокаль искал тебя! Боюсь, ты уже опоздал. Когда я отправился тебя встречать, остальные уже расходились. И все равно тебе нужно поскорее вернуться в лагерь! – Аменокаль созвал джемаа? Без уведомления? – Времени не было. Люфти повел верблюда, чтобы стреножить на ночь, а Мусса поспешил в шатер аменокаля. В лагере шли обычные приготовления к вечеру. Мальчишки-пастухи пригоняли с дневного выпаса коз, их сверстники тащили охапки хвороста для костров. Голые детишки помладше играли в пятнашки возле больших скал, у которых разместился лагерь. Лаяли собаки, рабы доили коз и готовили еду. Лучи закатного солнца играли на красных крышах шатров, отчего цвет выглядел еще сочнее. Шатер аменокаля по размерам превосходил остальные и стоял на возвышении, откуда просматривался весь лагерь. Его крыша была сделана из шкур гривистых баранов. Стены заменяли циновки, сплетенные из травы. Их можно было опускать и поднимать, защищаясь таким образом от песка и ветра. В одном конце находился очаг, где жарились туши двух коз. К моменту появления Муссы в очаге тлели угли, а от туш остались лишь обглоданные кости. Муссу охватило уныние. Празднество прошло без него, как и джемаа. А ведь это был первый совет, где он бы присутствовал как взрослый мужчина. Прежде его охотно допускали на советы, но позволяли только слушать и готовить чай для взрослых. Теперь, когда он считался мужчиной, Мусса при желании имел право высказаться. А он все пропустил из-за купания в гельте! Муссе на глаза попадались «барабанные вожди», как называли предводителей малых племен. Все они покидали лагерь. Собрание был важным и внушительным, раз сюда съехались представители всех основных семей и племен ахаггарских туарегов. Войдя в шатер, он застал там только аменокаля и Махди. Аменокаль страдал от той же лихорадки, что поразила Люфти. Обычно здоровый и крепкий, он уже несколько дней был прикован к постели. Болезнь сопровождалась невероятной слабостью и приступами кашля. Сейчас аменокаль полулежал, прислонившись к опорному шесту. – Вот и Мусса вернулся, – произнес аменокаль. – Вдоволь насладился послеполуденным отдыхом? – спросил Махди, радуясь возможности унизить Муссу перед аменокалем. – Но ничего особо важного, достойного твоего внимания, тут не было. Просто обсуждали войну. – Правитель, что случилось? – спросил Мусса, пропустив мимо ушей язвительные слова двоюродного брата. – Кель-аджер вновь взялись за старое, а они известны своим вероломством, – сказал аменокаль. – Мы узнали, что они собираются близ Адмера для нападения на нас. Все наши племена меня поддержали. Мы опередим кель-аджер и сами нападем на них. Вся знать отправляется на войну. Все вассалы из кель-улли, способные сражаться, получат оружие. Туареги кель-аджер жили к востоку от Ахаггара, вблизи плато Тассили, где пролегал один из главных караванных путей между Триполитанией и южными землями. Война началась из-за защиты прав небольшого туарегского племени и длилась уже три года, характеризуясь отдельными стычками и ожесточенными боями. – Турки помогут им своими войсками? – спросил Мусса. В прошлом году турецкий бей Мурзука снабдил кель-аджер оружием и арабскими войсками, получив за это позволение разместить гарнизон в оазисе Гат. Турки, стремящиеся расширить свое влияние в Сахаре, нарушили баланс, из-за чего ахаггарские туареги едва не проиграли в крупном сражении. – Думаю, они не хотят участвовать в этой войне, – ответил аменокаль. – Я посылал своего человека к бею. Тот сказал, что больше не желает тратиться на межплеменные войны. Думаю, он стремится ослабить кель-аджер, как до этого ослабил нас. Таким образом он рассчитывает сделать всех туарегов достаточно слабыми и неспособными посягать на его влияние. Но его замыслы меня не трогают. Пока что его позиция служит нашей цели. – Значит, турки бросили кель-аджер, предоставив нам расправляться с ними, – сказал Махди. – Или придумали вероломную стратегию, – возразил Мусса. – Я не доверяю туркам. А сражаясь с кель-аджер в Адмере, нам нужно все равно подтянуть резервные силы к Гату. На случай, если бей забудет свое обещание не вмешиваться. Аменокаль улыбнулся и подумал: «Этот парень многому научился». – Жаль, что ты пропустил джемаа. Твой совет подкрепил бы нашу решимость. Кстати, именно такой приказ я и отдал. – Правитель, если бы я знал о созыве джемаа, то ни за что не пропустил бы встречу. – Если бы ты не прохлаждался на своей гельте и не плескался там с рыбами, как чужестранец, то знал бы, – заметил Махди. Мусса густо покраснел, радуясь, что под тагельмустом этого не видно, но снова не отреагировал на обидные слова сына аменокаля. – Правитель, ты еще не рассказал Муссе о его обязанностях здесь, – напомнил отцу Махди. Мусса внутренне сжался. В словах двоюродного брата звучала неприкрытая издевка. – Тобол ихаггаренов отправится вместе с Ахитагелем. Он уже выехал с отрядом знати и будет командовать от моего имени. Тоболом назывался боевой барабан – символ власти аменокаля. Ахитагель, двоюродный брат Серены и Эль-Хадж Ахмеда, считался преемником аменокаля. В случае болезни, когда сам аменокаль был не в силах вести войска, командование вполне логичным образом переходило к преемнику. Мусса возликовал: – Правитель, я немедленно выеду и присоединюсь к Ахитагелю! Аменокаль покачал головой: – Ты, Мусса, останешься здесь вместе с десятью кель-улли. Туареги племени кель-улли – «люди коз» – были вассалами кель-рела. Сражались они весьма редко. Оружие выдавалось им по особому разрешению и всегда под командованием кого-нибудь из знати. Участь остаться в лагере ужаснула Муссу. – Но, правитель, мой долг… – начал он. – Твой долг – делать то, что я скажу, – коротко ответил аменокаль и тут же скрючился в очередном приступе кашля; прошло какое-то время, прежде чем он сумел продолжить: – Кель-аджер – не единственные хищники в пустыне. Я не могу оставить защиту наших лагерей женщинам, детям и одному больному мужчине, – сказал он, имея в виду себя. – Ты останешься здесь и будешь прикрывать наши спины. После прибытия кель-улли ты, естественно, будешь ими командовать. Это и есть твой долг, Мусса, и он очень важен. – Да, повелитель, – ответил горестно разочарованный Мусса. Конечно, кто-то должен остаться. Но унизительно, когда этим человеком оказываешься ты. Становиться командиром над козами, детьми, вассальными лагерями и рабами – долг, несопоставимый с воинским. Это называется быть на вторых ролях. Может, абба так с ним поступил, поскольку не верил в его готовность? Три года Мусса наблюдал, как другие мужчины отправлялись на войну, получали раны в сражениях и возвращались героями. Было много и тех, кто не вернулся, но это не означало, что о них забывали. О живых и погибших воинах слагали стихи и песни. В лагере праздновали победу туарегского оружия, и к прежним легендам добавлялись новые. Однако Муссу лишили этой привилегии, и его легенда так и останется мертворожденной. Он уже испытал на себе жгучие насмешки Махди. – Итак, благородному икуфару вменили в обязанность надзирать за малыми детьми и верблюжьим дерьмом, – презрительно бросил ему двоюродный брат, когда они выходили от аменокаля. Мусса и на этот раз попытался оставить колкость без внимания. Поздно вечером, после того как туарегская знать отправилась на войну, он проверил состояние лагеря, а затем покинул его, чтобы поразмышлять при лунном свете. Они плавали под водой, описывая медленные круги и с каждым разом все больше сближаясь. Ее фигура была размытой, таинственной и прекрасной, но очертания постепенно обретали ясность. Он видел, что на ней нет одежды. Невероятно, она голой нырнула в гельту, чтобы присоединиться к нему. Он смотрел на нее, пытаясь разглядеть потайные места ее тела, но темная бурлящая вода вокруг нее сохраняла тайну, от которой закипала его кровь. Он пытался ее догнать, но стоило ему приблизиться, как она удалялась. Она плавала быстрее, чем он, поглядывая через плечо и улыбаясь. Плавание было для нее совершенно естественным и не требовало усилий. Кажется, она даже не выныривала на поверхность за воздухом. Он плыл за ней, пока легкие не взбунтовались. Тогда он вынырнул, судорожно хватая воздух. Яркая луна осветила ему лицо. Вокруг было светло как днем. Сияла вода, похожая на россыпи серебристого жемчуга. Ни на прибрежном песке, ни на скалах вокруг гельты не было никого. Он знал, что они одни.