Этого было достаточно. Серена изо всех сил дернула его за яички, после чего обвила их рукой, сдавила и продолжала тянуть вниз, пока рука не задрожала от напряжения. Она почувствовала, как под пальцами что-то хрустнуло. Взревев, Хаммад выпрямился и отпустил ее. Серена оттолкнула его, и он повалился на пол. Она вскочила, мгновенно перебралась через него, вытащила шаль изо рта и рванулась туда, где в кожаной сумке лежал нож. Сквозь слезы гнева и боли Хаммад видел, что она вырвалась. Нож по-прежнему оставался у него в руке. Он взмахнул и ударил Серену по ноге. Лезвие пропороло ткань и задело кожу, но Серена успела выбраться за пределы досягаемости. Держась одной рукой за пах, а в другой сжимая нож, Хаммад попытался встать. Ей-богу, эта ведьма едва не кастрировала его! Яички жгло, как огнем, живот скрючило от такой сильной боли, что захотелось исторгнуть все съеденное накануне. Хаммад старался не потерять самообладания. Он хотел убить проклятую ведьму. Он знал, что должен ее убить, причем как можно быстрее. Нужно убираться из лагеря, пока сюда не набежали туареги и не перекрыли ему все пути к отступлению. Она что-то схватила с пола и повернулась к нему лицом. Непонятно что, но явно оружие. До пистолета в связке одежды ему не добраться. Нужно прикончить эту шлюху ножом, и немедленно. Он убил десятки человек и совсем не боялся этой туарегской негодяйки. Забыв про боль, Хаммад бросился на Серену. Муссе не хотелось просыпаться. Ему совсем недавно начали сниться такие приятные сны, полные впечатлений. Он только-только научился удерживать и чувствовать их, позволяя разуму сплетать мягкие шелковистые нити между реальностью и фантазией. Это было сладостное междумирье, мимолетное, но этого драгоценного момента хватало, чтобы затем наслаждаться ощущениями весь день. Но потом он услышал Люфти; мозг сразу понял, что пронзительный крик не является частью сна, и Мусса мгновенно проснулся. Теперь он ясно слышал слова, выкрикиваемые слугой. Арадар! Налет! Отбросив покрывало, Мусса вскочил с постели, схватил меч и выбежал из шатра. Все его чувства были предельно обострены, глаза выхватывали из темноты неясные очертания предметов. Мусса бежал по лагерю, который превратился в гудящий потревоженный улей. Соплеменники метались между шатрами, но никаких признаков налетчиков он не видел. Люфти он тоже не видел. Мусса устремился к верблюдам. Разумеется, незваные гости явились за верблюдами. Их всегда и при всех обстоятельствах интересовали только верблюды. – Мусса! – услышал он голос матери и вскоре заметил ее около палатки. В руке мать держала зажженный факел. Ее нога была наспех перевязана. Сквозь повязку проступала кровь. – Мама! Ты не пострадала? Что… – В моем шатре, – указав плечом, сказала она. – Думаю, шамба. Наверняка не знаю. Для тебу он слишком светлый. У него было вот это. Она протянула нож с характерным искривлением на конце лезвия. Почти наверняка шамба. Серена пыталась держаться, но Мусса видел, как у нее трясутся руки, а сама она дрожит всем телом. Ярко-красное пятно на повязке быстро ширилось. Он помог матери войти в шатер, где она опустилась на постель. Мусса инстинктивно тут же принялся осматривать ее рану. – Не трать время! – велела Серена. – Рана пустяковая. Проверь, в каком состоянии другие и весь лагерь. Мусса знал, что мать права. Он встал и только сейчас увидел тело на полу. Рядом валялась связка одежды. Склонившись, Мусса быстро развязал веревку. Внутри он нашел пистолет и патроны, завернутые в кусок ткани. Пистолет оказался заржавленным и при стрельбе наверняка дал бы осечку, а то и убил бы стрелка. Мусса отбросил бесполезное оружие. В сумке лежали три серебряные монеты. Рваная рубашка, штаны и сандалии. Больше у убитого не было ничего. Деньги для пожертвования, лохмотья и непригодный пистолет. Напавший лежал на боку, подтянув ноги к груди. Одна рука застряла между ног и зажимала пах, другая обхватила рукоятку ножа Серены, торчавшего у него из горла. Лицо у него было густо красным, глаза широко открыты и неестественно выпучены. Он был весь в крови. Муссу передернуло. Напавший сопротивлялся до последнего. Значит, шамба проникли в лагерь с намерением убить их всех. От этой мысли Мусса вновь содрогнулся. «У моей матери из раны течет кровь, – думал он, чувствуя, как внутри нарастает гнев. – Они пытались убить мою мать!» В шатер вбежал Люфти: – Хамдуллила! Ты не пострадал, господин, и твоя мать тоже! Но они убили Салу. Перерезали мальчишке горло и убили всех его коз. Я… а-а-ай! – Увидев тело на полу, раб попятился. – Ой-ой-ой, без Иблиса сегодня не обошлось! Дьявол был повсюду. Люфти знал: чтобы отвратить последствия этой страшной ночи, ему понадобится больше амулетов, намного больше, чем у него есть. Придется неоднократно заплатить марабуту, чтобы тот прогнал злых духов. – Господин, с нижнего пастбища исчезли верблюды, – вперившись глазами в окровавленное нагое тело, сообщил он. – Я… я еще не успел проверить верхнее. – К этому времени налетчики увели всех наших верблюдов, – сказала Серена. Она откинулась назад, чтобы успокоить жжение в раненой ноге. Положение, в каком они очутились, она поняла раньше остальных. Лагерь остался практически беззащитным, если не считать Муссу. Рабы сражаться не умели. Мужчин из числа знати не осталось, равно как и вассалов, способных помочь. Все они несколькими днями ранее отправились на войну с кель-аджер. Шамба идеально выбрали время для набега. Мысль о том, что сын вынужден нести эту ношу один, вызвала у нее дрожь. «Он ведь не готов!» – думала Серена. Да, теперь он носит мужскую одежду, его лицо закрыто тагельмустом, но он все еще мальчишка, ребенок. С ее материнской точки зрения, сын никогда не будет готов. Она потеряла Анри, и сама мысль о потере Муссы казалась ей невыносимой. В ее жизни с самого детства присутствовали набеги – эта жуткая мужская забава по испытанию мужской силы и ловкости, которая вполне вписывалась в общепринятые правила. Никто об этом особо не задумывался. Однако сейчас она смотрела на набег глазами матери и воспринимала его совсем по-другому. Вместо привычного отношения был только страх. Помимо шамба, это могли быть кель-аджер или тебу, скорпионы или песчаные бури. Серена не могла ни спрятать сына, ни защитить его. У нее не было выбора. Из воинов в лагере остались лишь Мусса и… – Аменокаль! – вспомнив про брата, воскликнула она. – Мусса, живо беги к нему! – Останешься с моей матерью! – велел Люфти Мусса. – Осмотри ее ногу. Серена крепко сжала руку сына. Мусса поспешил к шатру аменокаля. Еще на подходе он позвал: – Абба! Ответа не было. Мусса отодвинул циновки, загораживавшие вход, и увидел, что внутри никого нет. Держа меч наготове, он прошел дальше. Аменокаля он нашел в нескольких шагах от шатра – черный силуэт на фоне ночной темноты. Аменокаль стоял, ссутулившись, держа в руке меч. Возле него на спине лежал убитый. – Абба! Аменокаль поднял руку. Мусса услышал его хриплое дыхание. Предводитель был ослаблен поединком и болезнью, но не ранен. – Он кинулся на меня, – наконец произнес аменокаль, протягивая кинжал. – Пытался меня убить вот этим. В голосе аменокаля Мусса уловил гордость и насмешливые нотки. – Абба, я помогу тебе лечь. Мусса потянулся к руке аменокаля, но тот оттолкнул руку: – Мусса, я не пострадал. А ты должен отправляться в путь, и как можно быстрее. У этого молодца остались сообщники. К этому времени они наверняка увели наших лучших верблюдов с верхнего пастбища. Тех, что были у колодца. Теперь они, насколько возможно, будут прятаться между скалами, чтобы затруднить преследование. Возьми с собой Люфти. Ты хотя и зрячий, но в пустыне он будет твоими глазами, ибо знает много такого, чего не знаешь ты. Налетчики оставят одного из своих прикрывать им спины. Следи за ним, как и он будет следить за тобой. – Конечно, абба, но… Аменокаль вновь поднял руку, требуя тишины: – Мусса, ты всегда скор на разговоры, но тебе не хватает терпения выслушать до конца. Из кель-рела в лагере остались только мы с тобой. Я пойти не могу, поскольку буду тебе лишь помехой, а быстрота сейчас – твой главный союзник. Когда появятся кель-улли, я отправлю их тебе на подмогу. Однако я понятия не имею, когда это случится. Дожидаться их – лишь понапрасну терять время. Скорость сейчас – это все. – Эуалла, абба! Я понимаю. – Их много, а ты один, – напомнил аменокаль. Муссу это не волновало. Их может быть пять или даже двадцать. От него ждут, что он призовет негодяев к ответу за совершённый налет, даже если это будет стоить ему жизни. Поручение аменокаля он принял без раздумий. – Учти, Мусса, твоя жизнь будет зависеть от ума и находчивости, а не от силы. Не забывай, как уставший страус обошелся с твоим сильным мехари. Вот и ты схожим образом должен обойтись с шамба. – Это был первый и единственный раз, когда аменокаль вспомнил о загубленном верблюде, однако в его словах Мусса не уловил ни тени упрека. – Не пытайся преследовать их в скалах. Этого-то они и ждут. Поскорее отправляйся в обход. Налетчики двинутся через обширные дюны в сторону Гасси-Туиль. Вот там ты их и встретишь. Но повторяю: не пытайся их преследовать. И обязательно возьми еще кое-что. Аменокаль переступил через тело Бабы и вернулся в шатер, позвав с собой Муссу. Там он зажег факел и с почетного места вверху деревянной распорки снял длинный сверток. Осторожно развернул внешний слой, представлявший собой кусок кожи, затем хлопчатобумажную тряпку. Винтовка ничуть не потускнела с того дня, как граф Анри де Врис преподнес ее аменокалю. Мусса следил за ней и регулярно чистил. Помимо аменокаля, он был единственным, кто стрелял из винтовки. Аменокаль дорожил подарком, но и спустя двадцать лет не мог попасть в крупный камень. – Бери, – сказал Эль-Хадж Ахмед. – Тебе это понадобится. Винтовку он отдавал неохотно, и не потому, что Мусса не умел стрелять, а потому, что так туареги не сражались. В убийстве из огнестрельного оружия не было ничего достойного. Винтовки и пистолеты были изобретениями трусов. Ими пользовались слабые мужчины, которые могли стрелять с большого расстояния, даже не зная, в кого попали и попали ли вообще. Пуля была чем-то анонимным, безличностным. Она никогда не вылетала из ствола с тем же изяществом, с каким летело копье. Возможно, результаты были одинаковыми, но отсутствовало вдохновение. Куда лучше, когда противники сражались мечами, копьями, ножами и смекалкой, ибо тогда победитель знал, что действовал успешно и победил, а побежденный перед смертью мог увидеть лицо того, кто его одолел. Но аменокаль боялся, что враги напали на них в самый уязвимый для лагеря момент. По его расчетам, в лагере сейчас должно было бы находиться не менее десяти мужчин, включая Муссу, однако что-то задержало кель-улли в пути. Муссе придется действовать в одиночку, а сам аменокаль практически ничем не мог ему помочь. Его снедало чувство вины из-за того, что не может сам отправиться в погоню, но Эль-Хадж Ахмед сознавал, что был бы не столько помощником, сколько обузой. Лихорадка не желала отступать, и все его кости горели, как в огне. Трудностей, с которыми столкнется племянник, хватало. Мусса вступил в возраст мужчины, но еще далеко не мужчина. Обстоятельства вынуждают его действовать в одиночку. К тому же туарег он только наполовину. И теперь его посылают на задание, к которому он подготовлен лишь частично. Правда, отец и отцовский вассал Гаскон хорошо научили парня. Это аменокаль всегда признавал. Мусса умел метать нож, а его рогатка оказалась новым для пустыни оружием и наделала много шуму. Здесь его учил владеть мечом Абу Бакар – лучший воин. Мусса хорошо усвоил уроки и имел все задатки сильного бойца. Но ему не хватало отточенности, равно как и инстинкта убийцы, присущего Махди. Сейчас аменокаль жалел, что в лагере вместо Муссы не остался Махди. Сын неоднократно участвовал в сражениях, а племянник еще ни разу. Аменокаль часто ловил себя на том, что сравнивает обоих парней. Да, Мусса был его любимцем. Эль-Хаджу Ахмеду было неловко признаваться в этом себе, не говоря уже о других. Он старался никогда не показывать своего предпочтения, поскольку оно вызывало горестные чувства относительно родного сына. Пусть это было неправильным, но что есть, то есть. Махди доставлял ему слишком много неприятностей. Первого человека Махди убил в восьмилетнем возрасте. Жертвой оказался тебу, налетчик, отставший от подельников, поскольку упал с верблюда и сломал себе что-то внутри. Махди в тот день послали искать пропавшего верблюда. По пути он набрел на человека, который находился в полубредовом состоянии. Изо рта шла кровь. Естественно, что догнать своих товарищей он уже не мог. Махди ничего не знал о налете, но увидел украденного верблюда, пасущегося неподалеку от раненого. То, что налетчик принадлежит к тебу, Махди понял с такой же уверенностью, как если бы узрел дьявола. Этого для худощавого мальчишки с сердитыми глазами оказалось достаточно. Тебу увидел туарегского ребенка, склонившегося над ним, и слабым голосом попросил воды. Махди без предупреждения набросился на раненого. Ни о какой пощаде не было и речи. Единственным оружием Махди была палка, которой он и начал избивать налетчика, а когда палка сломалась, стал тыкать в тело раненого острым концом. Махди не замечал, что тебу давно уже мертв, продолжая остервенело тыкать в него обломком палки. Потом мальчишку случайно увидел один из туарегов, отправленных в погоню за налетчиками. Он окликнул Махди, но тот, охваченный жаждой мести, ничего не слышал. Кончилось тем, что туарегу пришлось спешиться и оттащить Махди от окровавленного тела. В десять лет Махди повздорил со взрослым рабом из соседнего аривана. Причиной спора стал доступ к водопою. Всех ахаггарских детей, будь то знать, вассалы или рабы, отправляли по очереди пасти стада. Махди выполнял эту обязанность крайне неохотно. В тот день он пас дюжину коз. Стадо у раба было больше. Когда Махди появился у водопоя, раб как раз поил своих коз. Поскольку раб пришел к колодцу первым, обычай позволял ему первым и закончить, однако Махди не пожелал ждать. – Освободи место! – велел Махди. – Я хочу напоить своих коз! – Потерпи немного, маленький господин, – дружелюбным тоном ответил раб. – Все божьи твари должны пить. Я почти закончил поить своих. – Освободи, я сказал! И живее, не то пожалеешь! – сердито бросил Махди, и его глаза вспыхнули от такой дерзости. Он выпрямился во весь свой тогда еще невысокий рост и положил руку на рукоятку ножа, висевшего на поясе. – Как скажешь, маленький повелитель, – ответил раб, добродушно улыбаясь тону властного ребенка. Однако двигался он медленно, и к тому времени, когда собрал свои пожитки, готовясь вернуться на пастбище, все его козы успели напиться. Махди провожал раба гневным взглядом. В тот вечер он размышлял о наглом поведении раба, которое в его уме разрослось до неслыханного оскорбления. Через несколько дней раб пригнал трех коз в ариван Махди – расплатиться за участок земли, арендованный его хозяином. Махди его увидел, и скопившаяся злоба вырвалась наружу. Выкрикивая проклятия, сын аменокаля набросился на изумленного раба с кулаками. Тот легко держал мальчишку на расстоянии, не нанося ответных ударов. Аменокалю самому пришлось оттаскивать Махди от раба, который упал на землю и принялся извиняться: – Прости, повелитель! Кажется, я чем-то разгневал твоего сына, хотя у меня и в мыслях этого не было. Привыкший к выходкам сына, аменокаль кивнул и отпустил обоих. А еще через несколько дней этот раб не вернулся с пастбища в свой ариван. Его искали и нашли с перерезанным горлом. Махди отрицал свою причастность к убийству раба. Но аменокаль пристально заглянул сыну в глаза и увидел правду. Взросление не повлияло в лучшую сторону на характер Махди. В драке он бывал страшен. Его побаивались даже соплеменники. Лишь у немногих внутри бушевал такой огонь, как у Махди, огонь, угрожавший однажды вырваться из-под контроля и сжечь все на своем пути. Но если этот огонь умело направить, он принесет пользу. Махди был убийцей, умным и безжалостным, рожденным для жизни в пустыне. Против него не устоял бы ни один араб. Аменокаль знал: его сын не успокоился бы, пока не отсек бы головы всем шамба, напавшим на лагерь. Но этого не будет. Махди уехал на войну, а аменокаль не мог мгновенно научить Муссу всем требуемым навыкам и пробудить в нем инстинкт убийцы. Положение отчасти исправит Люфти. Раб был проворен и сообразителен по части мелочей, знать которые может лишь тот, кто здесь родился. Он предугадает хитрости шамба, на которые Мусса не обратит внимание. Остальное, как надеялся аменокаль, сделает винтовка. И потом, только Мусса по-настоящему умел из нее стрелять. Когда они ходили на охоту, Мусса с соколами, а аменокаль с винтовкой, только соколы Муссы и его меткие выстрелы приносили им добычу. Взглянув на винтовку, Мусса покачал головой: – Абба, нельзя сражаться огнестрельным оружием. Я часто слышал это от тебя. – Да, верно. Но ты слышал и другие мои слова: шакалу в одиночку не напасть на льва. Бывают времена, когда одна реальность должна взять верх над другой. Сейчас как раз такое время. А потому бери винтовку. Мусса внутренне обрадовался. Он знал, на что способна винтовка, однако пообещал себе не применять оружие без необходимости. – Не давай им пощады, – сказал на прощание аменокаль. – Они тебя не пощадят. – Да, абба. Я не дам им пощады.