В предрассветных сумерках они спешно покидали лагерь, взяв с собой только самое необходимое: бурдюки с водой, сумку с едой и оружие. Мусса шел, ловя на себе взгляды соплеменников, стоявших у шатров. Он ощущал груз их ожиданий. Он был ихаггареном, и тяготы соплеменников легли на его плечи. Люди ждали, что он вернет украденных верблюдов и отомстит за немого пастушонка Салу. Мусса шагал целеустремленно, высокий, прямой, как и полагалось знатному туарегу. Полы его одежды развевались. Он был слишком горд поручением аменокаля, чтобы испытывать страх. С пастбищ исчезли все верблюды. Мусса и Люфти с самого начала знали, что так и будет, однако все равно искали отбившихся от стада. Здешние пастбища отличались густой травой, и верблюды, пасшиеся там, вряд ли сами забрели бы далеко. После недолгих поисков сомнения развеялись: верблюдов угнали налетчики. Люфти был настроен увереннее своего хозяина. – Господин, нужно идти в ариван кель-улли. Там нам дадут мехари, – сказал он. – Их лагерь в двух долинах отсюда. Пешком за день дойдем. Мусса мешкал. Ему хотелось вернуться обратно, поговорить с аменокалем, посоветоваться. Он еще никогда самостоятельно не принимал таких решений. Как на его месте поступил бы абба? Голова гудела от вопросов. Над горизонтом появились первые лучи солнца. Начался новый день. – Господин! – Люфти смотрел на него с тревогой и ожиданием. – Нам надо торопиться, очень-очень торопиться. А мы теряем время. Мусса знал: решение принимать ему, и только ему. Он не сможет вернуться за советом. Ни сейчас, ни в будущем. Он был ихаггареном. – Да, – ответил он. – Мы должны торопиться. Они перебрались через скальную гряду и двинулись дальше. Глава 19 Через день после налета Абдул бен Хенна прищурился на предзакатное солнце, взвесил все за и против и решил вверить брата и сына-первенца их собственной судьбе. Кража верблюдов оказалась потрясающе легкой. Абдул с Башагой на удивление быстро пригнали стадо в сорок голов к месту встречи. Вскоре туда подъехал Каддер с оставшимися верблюдами, которых увел с дальнего пастбища. Он был один. Сердце Абдула возликовало. Цель набега была достигнута. От радости он почти не обратил внимания на слова сына. – В лагере начался шум, – сообщил Каддер. – Поднялась тревога. Хаммад с Бабой в тот момент находились в лагере, резали коз. Что с ними – не знаю. Я их дожидаться не стал. Абдул задумался о возможной судьбе отставших. Не исключено, что Хаммад и Баба мертвы, попали в плен или вынуждены идти пешком. Либо за ними явится ангел смерти, либо рука Бога их вызволит. Абдул бен Хенна не собирался вмешиваться. Малеш, мактуб. Принимай все, как есть. Так написано в Коране. Он нервозно разглядывал окрестные скалы в поисках синей смерти, поскольку знал: туареги этого так не оставят, а потому жди скорой погони. Он уже чувствовал, как туареги следят за каждым его шагом. Следят и ждут. Их глаза скрыты тенями, их кинжалы остры. В животе беспокойно заурчало. – Мы не станем ждать, – скрепя сердце объявил Абдул, достал из поклажи старинное кремневое ружье, самое старое из двух, и передал его брату, а то, что получше, оставил себе. – Башага, ты будешь замыкающим. Будешь прикрывать наши спины и собирать отставших верблюдов. Сам особо не отставай. Сегодня мы сделаем привал всего на час. Нужно как можно дальше отойти от туарегского лагеря. Если какой-нибудь верблюд ослабеет, не жди и не уговаривай. Убивай не раздумывая. Чтобы не потерять все стадо, Абдул был готов пожертвовать даже теми, кто начинал спотыкаться. Но оставлять их живыми, чтобы достались врагам, он тоже не собирался. Перерезать глотки – и весь разговор. Налетчики быстро двинулись к северу. Шли по тропам и каменистым осыпям Ахаггара. Верблюды громко ревели, недовольно сопели и сопротивлялись. Три дня и три ночи караван шел почти без остановок. Верблюды везде искали пастбища, а люди постоянно озирались по сторонам. Абдул нещадно хлестал верблюда, на котором ехал, лягал в бока, ругал последними словами. От постоянных побоев шкура очередного мехари покрывалась кровоподтеками. Он постоянно пересаживался с одного верблюда на другого. Абдул потел, молился и гнал караван сквозь удушающую пыль, гнал по дневному пеклу и холодными ночами. Издали караван представлял собой впечатляющее зрелище: вереница верблюдов, неутомимо двигающаяся сквозь пески. Казалось, время для них перестало существовать. Но вблизи было ясно, что караван начинает страдать от последствий этой бешеной гонки. Амадрор[59][Амадрор – местность к северо-востоку от Ахаггарского плато.] представлял собой горнило, которое у людей высушивало легкие и запекало мозги, а у верблюдов сжигало нежную кожу на ногах. На четвертый день пути они потеряли первых двух верблюдов, молодых уроженцев нагорья Тибести, изможденных гонкой. Каддер перерезал им глотки. Их кровь еще впитывалась в песок, когда караван двинулся дальше. Абдул держал путь к колодцам Тан-Тана, куда они добрались после пяти дней почти безостановочного перехода. Если бы не превосходное состояние верблюдов, он бы ни за что не решился на такой сумасшедший темп. Абдул восхищался животными. Пусть туареги и считаются дерьмом в заднице человечества, но Аллах ему свидетель: ухаживать за своими мехари они умеют! В Уаргле он даст им отдых на полгода. Нагуляют бока на сочных травах и вкусной воде и восстановят силу. Эти верблюды станут основой его новых стад и произведут потомство, которым шамба будут гордиться. В мареве равнины перед Абдулом мелькали картины одна заманчивее другой. Он видел себя в окружении четырех жен и многочисленных сыновей, все в шелковых нарядах. И ради осуществления всего этого он хлестал плетью окровавленные бока своего измочаленного верблюда. – Господин, духи накормлены. Я об этом позаботился. Можешь спокойно отдыхать. Люфти бродил среди скал, разыскивая наилучшее место для приношения духам, а когда нашел, принес туда миску с кашей и небольшой тыквенный сосуд, наполненный водой. Каким бы усталым он ни был, этот ежевечерний ритуал соблюдался неукоснительно. Исключений раб себе не позволял. К утру пища и вода исчезали. Так было всегда. – Господин, кель-хад, Люди Ночи, очень страдают от жажды. – Люфти, я уже спокойно отдыхаю, – преодолевая усталость, ответил Мусса, у которого от нескольких дней пути болело все тело; он терпимо относился к суевериям Люфти, находя их забавными. – Думаю, на эту ночь духи оставят нас в покое. – Непременно оставят, господин. И не сомневайся. Но только потому, что я накормил их. – Чувствовалось, он несколько обижен недоверием Муссы. – Прости, господин, но ты не должен сомневаться в том, что я делаю. С тех пор как ты стал моим хозяином, случались ли у тебя приступы болезни? – Никогда. – Бывал ли ты одержим злыми духами? Страдал ли от головной боли? – Нет. – Кусала ли тебя змея? – Пока нет. – Случалась ли у тебя лихорадка или оспа? – Ничего такого не было. – Тогда, может, ты умер? – Жив, как видишь. Люфти торжествующе поднял руки, словно ученый, доказавший верность своей теории: – Видишь, господин? И все потому, что я надлежащим образом забочусь и отвожу от тебя эти беды. – А я думал, это твои амулеты обо мне заботятся, – хмыкнул Мусса. Раб был увешан амулетами с головы до ног. Они крепились к его одежде и тюрбану, висели на шее. Внутри амулетов находились орлиные когти и хвосты ящериц, фразы из Корана, львиные зубы, мятые бумажки с нарисованными магическими квадратами. Все скромные деньги, которые удавалось заработать Люфти, шли на уплату марабутам за новые и более могущественные амулеты, способные уберечь его от падения в колодцы, отогнать болезни, сохранить мужскую силу и рассудок. – Амулеты, господин, оберегают меня, а не тебя. Ты ведь не желаешь их надевать. Ой-ой-ой, как же я умолял тебя их надеть! Но пока ты не соизволишь это сделать, я буду ради тебя ублажать духов. Давным-давно, холодным утром, летя над Францией на воздушном шаре, Мусса расстался с единственным амулетом, который у него был. Столько зла приключилось из-за этого амулета, столько боли причинил кожаный мешочек всей их семье! Мусса сознавал, что отец погиб по его вине. Если бы он не уговаривал отца завернуть к собору Сен-Поль за амулетом, они бы улетели с Северного вокзала гораздо раньше, опередив полицейских. Услышав об этом, Серена отругала сына, но он знал, что прав. Все самое худшее, что происходило в его жизни, было связано с амулетом. Сестра Годрик превратила амулет в орудие помыкания им, а отец расплатился своей жизнью. В то утро Мусса понял: не нужны ему никакие амулеты, и Бог тоже не нужен. Он выбросил амулет за борт корзины и смотрел, как тот неспешно падает, пока мешочек не исчез в облаках, унося с собой груз отцовской души. В лагере появлялся талеб, святой человек, который приносил новые амулеты и собирал плату за бараку, благословения и гарантии здоровья для скота и успешного прохождения караванов. Талеб с его загадочной силой напоминал Муссе священников и епископов. Все они, уперев руки в бока, давали пустые обещания, грозили праведным Божьим гневом, а потом собирали деньги с благодарных и перепуганных душ. Мусса был единственным из кель-рела, кто вообще не носил амулетов. Люфти очень заботился о бараке своего господина и потому от имени Муссы старался ублажить духов. – Хорошо, Люфти. Только проследи за тем, чтобы не отдать им последнее из наших съестных припасов. – Конечно, господин. – Хозяин, у меня к тебе просьба. Люфти несколько раз откашливался и ворошил угли в костерке, на котором закипал чайник. Муссу одолело любопытство. Он давно чувствовал: раб хочет что-то ему сказать. Несколько раз он едва удерживался, чтобы не спросить напрямую. Нет, так нельзя. Когда Люфти дозреет, сам скажет. И вот дозрел. – Говори. – Прости меня за прямоту, но есть одна женщина… – (Опять пауза.) – Словом, господин, когда мы вернемся с верблюдами, я бы очень… я бы очень хотел получить твое согласие на… – Люфти снова откашлялся. – Господин, если ты соблаговолишь позволить мне… – Что именно? – Жениться! – выпалил Люфти. – Жениться на ней, господин. Я очень хочу стать ее мужем. – Что это за женщина? О ком ты говоришь? – Прости, я не назвал ее имени. Ее зовут Шади. Она из эхена Мано Биски. – Шади! – Мусса несколько раз видел эту женщину. Симпатичная. Улыбчивая. – Хочешь на ней жениться? Так женись, Люфти, если столь сильно этого хочешь. – Мне нельзя поступать, как желаю я, господин. Я должен поступать, как желаешь ты. – Что касается этой женщины, мое желание совпадает с твоим. – Господин, ты очень добр, – забубнил Люфти. – Да изольет на тебя Аллах свою всегдашнюю благодать! Господин, за невесту надо уплатить калым – четыре козы. – Подумав, Люфти увеличил размер платы. – Пять коз. В обязанность Муссы входила уплата калыма за невесту своего раба, а в дальнейшем – обеспечение новой семьи всем необходимым. – Хорошо, пусть будет пять коз, – согласился Мусса. – Хозяин, еще и овец добавить надо. Скажем… три овцы. – Что-нибудь еще? – с улыбкой спросил Мусса. – Нет, господин, больше ничего. Пять коз и пять овец. Это все, совсем все. И пять отрезов хлопчатобумажной ткани. Больше ничего. Заплатить больше было бы бессовестно. А еще лучше шесть отрезов. Ведь она такая же рабыня, как я, зато она станет ценным приобретением для твоего эхена. И вновь Мусса кивнул в знак согласия. Люфти пританцовывал от радости, расплескивая чай на угли. Угли шипели, и от костра поднималось облачко пара. – Ой, господин, прости меня ради Аллаха! Мне это только сейчас пришло в голову. – Люфти, твои мысли становятся все дороже. Что-нибудь еще? В священную обязанность Люфти входила защита имущества Муссы. Рабу надлежало следить, чтобы ничего не портилось и не тратилось понапрасну. Но в случае с его невестой не все обстояло так просто. – Видишь ли, Мастан из эхена Затаба Меля… он тоже сватается к Шади. Я не хочу осложнять дело. Я лишь хочу, чтобы все решилось в мою пользу. Господин, если добавить верблюда, это было бы… – Слишком много, – твердо произнес Мусса. – Вот-вот, – торопливо поддакнул Люфти. – И я подумал, что слишком много. А если седло? Это было бы идеально. Мусса вздохнул. Седло стоило недорого. Невеста Люфти становилась ему кем-то вроде невестки, и плата за нее повышалась. – Отлично. Но на этом твои просьбы заканчиваются.