– Ничуть, господин подполковник. У французов это лучше получится. – И почему же? – Потому что Франции судьбой предназначено править. Флаттерс рассеянно кивнул и едва слышно пробормотал: – Надеюсь, ей предназначено править не только жуткой пустыней. – Подполковник помолчал, поерзал на стуле, пытаясь найти такое положение, при котором его ишиас не отзывался бы острой болью, а потом остекленевшими глазами взглянул на молодого человека. – Чем еще вы могли бы произвести на меня впечатление, лейтенант? – У меня отличные отметки по географии, господин подполковник. Я умею читать карты. – Карт тех мест, куда мы отправляемся, совсем немного. И почти все они неправильные. – Господин подполковник, я могу помочь в их исправлении. Я хорошо умею пользоваться секстантом и ориентироваться на местности. – Поль изо всех сил старался, чтобы подполковник включил его в состав экспедиции. – Я не бывал в Алжире, но жена моего дяди – она родом из туарегов, – выпалил он и тут же пожалел о сказанном. – Да. Я знаю историю графини. Убийца, которой удалось сбежать, – сухо ответил подполковник. – Этот факт едва ли говорит в вашу пользу. Вы знаете, где она сейчас? – Нет, господин подполковник. – А как по-вашему, она до сих пор жива? – Я ничего не слышал о ней и о графе со времен… со времен осады, господин подполковник. Стало быть, десять лет. – Тогда ее считали мертвой. Помню, один полицейский клялся и божился, что застрелил графа, однако тело так и не нашли. Она и сын – насколько понимаю, ваш двоюродный брат? – бежали на воздушном шаре и попали в сильнейшую пургу. Дальнейшая их судьба неизвестна. Интересная история. И трагичная. Но от графини нам в любом случае не было бы никакой пользы. И тем не менее она ведь из рода ахаггарских туарегов? – Да, господин подполковник. – Маршрут нашей экспедиции как раз пройдет по Ахаггару. – Я это знаю, господин подполковник. Я читал доклады министра Фрейсине на эту тему. Все. Экспедиция, предложенная министром общественных работ Шарлем Фрейсине, была самой крупной из экспедиций, когда-либо отправлявшихся Францией в Сахару. Подполковник Поль Флаттерс уже организовал одну экспедицию в пустыню и сейчас готовил вторую. Целью экспедиции было изучить условия для прокладки железной дороги через Сахару, чтобы затем наладить торговлю Франции со ста миллионами потенциальных чернокожих покупателей. Этот проект был призван поднять престиж Франции. Нация физически оправилась после унижения, которому ее подвергли пруссаки, но душевные раны оставались кровоточащими. И не было лучшего лекарства для ущемленной гордости французов, чем грандиозный проект. Во всех залах и коридорах Национального собрания только и было разговоров об этом дерзком и вдохновенном предприятии. Более десяти лет назад американцы соединили железной дорогой свои побережья, проложив рельсы через суровые земли. Пусть весь мир узнает: то, что сделали американцы, французы сделают еще лучше, грандиознее и с бо́льшим талантом. Возражения насчет того, что американский Запад – это не Сахара, пропускали мимо ушей, равно как и опасения о судьбе будущей железной дороги. А ведь ее предстояло прокладывать сквозь движущиеся пески и одновременно решать вопросы с обеспечением поездов водой, углем или дровами. – Ограниченные умы вечно увязают в деталях, – раздраженно отвечал своим критикам министр. Политики считали, что развитие обширных пустынных пространств должно стать важным связующим звеном между французскими провинциями на севере Алжира и Сенегалом и Тимбукту на юге. Французские интересы быстро меняли внутреннюю карту Африки, и Сахара не должна оставаться преградой между этими интересами и метрополией. – Если Франция не предпримет быстрых действий и не заполнит существующую пустоту, вместо нас это сделают англичане и немцы, – заявлял депутатам Национального собрания министр. Французской нации бросали такую перчатку, не поднять которую она просто не могла. Французам предстояло завоевывать новые рубежи от Индокитая до богатых джунглей Африки. Нельзя, чтобы все досталось другим странам. Если сама Сахара и не была драгоценным камнем, через нее пролегал путь к россыпям таких камней. «Из Парижа в тропики за шесть дней!» – кричали заголовки газет, и Национальное собрание, поддавшись общей лихорадке самонадеянности, выделило необходимые средства. Рассматривалось несколько маршрутов, но наиболее вероятным казался выбранный экспедицией Флаттерса. Он начинался из Уарглы – городка в пустыне, на который Франция уже распространила свое влияние. Экспедиция Флаттерса состояла из инженеров и изыскателей. Безопасность обеспечивало военное сопровождение – отряд примерно из пятидесяти стрелков Африканской армии под командованием французских офицеров. Погонщиков верблюдов предстояло набрать из числа шамба, которые славились легендарным умением водить караваны по пустыне, что должно будет способствовать успеху экспедиции. Штат экспедиции был практически укомплектован. Оставалось последнее вакантное место. Выпускники Сен-Сира не проявляли особого интереса к африканскому проекту, и у Поля был всего один соперник. Зато в Сен-Сире хватало любителей выпивки и азартных игр, которых вполне устраивало получить вожделенное назначение в какой-нибудь гарнизон вблизи Парижа. Поль не мечтал о тепленьком местечке. Десять лет назад он стоял на Елисейских Полях, держась за руку Гаскона, и смотрел на прусские войска, ведомые Вильгельмом и Бисмарком. А потом они с матерью прятались в подвале шато от безумных pétroleuses[61][Поджигательницы (фр.). Так называли женщин из народа, занимавшихся поджогами в период Парижской коммуны.], разливавших реки огня по всему Парижу. Брат шел на брата в гражданской войне, называемой Коммуной. Поль ничего не понимал в тогдашних событиях; ему было просто страшно, и он, как трус, прятался у матери под юбкой от обезумевших женщин и их огня. Потом он мечтал только об армии и пустыне. Его отец служил там. Невзирая на материнские возражения, он поступил в Сен-Сир, где всерьез учился, пока однокашники играли в карты. Услышав о готовящейся экспедиции Флаттерса, он едва сдерживал волнение. Он хотел попасть в экспедицию. Это был шанс стать сильным, шанс войти в историю. Подполковник оценивал силу молодого офицера, стоящего перед ним. Он не поделился с Полем мелкими неприятностями, вставшими перед готовящейся экспедицией. Он написал Ахитагелю, аменокалю ахаггарских туарегов, и попросил пропустить вторую французскую экспедицию через их территорию. Ответ пришел совсем недавно. Подполковник не рассказывал о нем никому, даже своей жене. Ответ аменокаля гласил: Вас здесь не ждут. Поищите другие пути. Флаттерс провел не один год в Арабском бюро и в пустынных северных оазисах. Ответ он расценил как пустую угрозу слабого правителя. Реагировать на подобную грубость следовало силой. Сначала подполковник попытается заплатить туарегам, дабы те забыли свои возражения. Все знали, что они жили на подкупе и взятках. Если это не поможет, он отметет их, как докучливых насекомых, а если понадобится, то и раздавит. – В пустыне у нас могут возникнуть трудности с местными племенами, – сказал Полю подполковник, не вдаваясь в подробности. – Вас это не тревожит? – Ничуть, господин подполковник. Для этого я и учился в Сен-Сире. – Чтобы быть готовым ко всему, я должен полагаться на своих офицеров. – Господин подполковник, аборигенам не тягаться с нашими силами. Насколько я понял, сопровождать экспедицию будут шамба, живущие на северной границе пустыни. Я слышал, что среди арабов нет лучших воинов, чем они. – Это романтическая чушь, лейтенант де Врис. Советую вам поскорее забыть эти невежественные домыслы. Они трусливы, как и все арабы. Но могу вас уверить: они лучшие из трусов. Подобно некоторым породам собак, они едва поддаются дрессировке. Крадут все, что попадается под руку. За ними нужен постоянный надзор. Поля разочаровали презрительные слова подполковника о людях, которые будут находиться у того в подчинении, но он промолчал. Флаттерс провел в пустыне достаточно времени и имел право на свое мнение. Он наверняка знал, как вести себя с арабами. Однако, глядя на подполковника, Поль не мог скрыть удивление: реальный Флаттерс был совсем не похож на Флаттерса, нарисованного его воображением. Ничего общего с умудренным воином пустыни. Поль считал, что такой офицер должен обладать бо́льшей… притягательностью. Флаттерс вел себя как человек, уставший от мира. Казалось, жизнь доставляет ему страдания, а не радость открытий. Располневшее тело, высокий лоб и короткая толстая шея. У него было круглое красное лицо с аккуратно напомаженными усами. О его характере ходили легенды; говорили, что он подвержен приступам депрессии. До Поля доходили слухи о неудачах первой экспедиции Флаттерса, о трусости и недочетах в управлении. Но подобные сетования окружали любую военную кампанию, и Поль отметал их. Соответствовал сидевший перед ним подполковник идеалу французского воина или нет, Полю было ясно одно: он сделает все, чтобы Флаттерс не отверг его кандидатуру. Флаттерс смотрел на нетерпеливого молодого офицера: – Такое ощущение, лейтенант, что у вас внутри пылает огонь. Что ж, пустыня очень быстро его погасит. Она перемелет вас, как и любого, кто отправляется туда. – Со мной этого не произойдет, господин подполковник. – Хм… Так говорит каждый человек. Тем не менее вы кажетесь мне вполне пригодным, за вычетом определенных недостатков. – Флаттерс принял решение и без всякого энтузиазма кивнул. – Хорошо, лейтенант де Врис. Полагаю, вам нужно набраться собственного опыта. Я улажу с комендантом вопрос о вашем назначении. Мы отправляемся через две недели. Советую поторопиться. Вам нужно успеть еще много чего сделать. – Ты это делаешь в пику мне! – презрительно фыркнула Элизабет. Они с сыном сидели в кабинете перед пылающим камином. – Не говори чепухи, мама. Я это делаю, потому что хочу. К тебе это не имеет никакого отношения. – Это меня и тревожит. Нынче все твои поступки не имеют ко мне никакого отношения. Не понимаю, зачем лезть в какую-то дыру, кишащую дикарями? У нас есть деньги и связи. Ты можешь получить назначение здесь, в Париже. Я бы могла устроить… – Мама, я не хочу, чтобы ты что-то устраивала. Мне не надо связей. Я хочу всего добиваться сам. – До чего же ты упрямый, Поль! Скажу тебе честно, мне бы хотелось, чтобы ты вел себя с бо́льшим достоинством, как подобает графу. – Мама, не начинай! Я не граф. – Так будешь, когда суд официально объявит твоего дядю умершим. – А тебе хочется, чтобы его объявили умершим? – Какие жуткие вещи ты говоришь! Разумеется, нет. Но мои желания тут ни при чем. Он умер. Я лишь хочу, чтобы суд признал это и официально зафиксировал. И тогда ты станешь новым графом де Врисом. Мать и сын не впервые вели этот напрасный спор. – Если дядя Анри мертв, тогда графом является Мусса, а не я. В любом случае это уже не имеет значения. Если ты забыла, позволь тебе напомнить: Франция теперь республика. Дни графов и королей миновали. У нас больше нет аристократии. – Остались титулы и традиция. – Они ничего не значат. Так, для виду. – Но это поместье не для виду! Оно вполне осязаемо! – Элизабет шумно вздохнула. – Боже мой, Поль! Я тысячу раз твердила тебе: они попытались спастись бегством и все погибли! Все, включая Муссу! Никто из них не выжил. Будь они живы, они бы давно дали знать о себе. Если не явно, то тайно. Ты это знаешь! Десять лет прошло, а от них – ни одного письма! Ни строчки! Чем еще может быть вызвано такое молчание, как не смертью? Почему ты упорно не желаешь принять очевидное? – Потому что, мама, я не тороплюсь их хоронить. И того, что принадлежит им, мне не надо. Я всего-навсего хочу служить в армии. Хочу отправиться в Африку. – Африка! Армия! – Казалось, с языка Элизабет срывались не слова, а отвратительные змеи. – Ну чем тебя прельщает армия? Что в ней достойно уважения? Или тебе мало того, как армия обошлась с твоим отцом? Мало, что она наглоталась унижения от… пруссаков? Армейская служба – неподходящая карьера для человека с твоими способностями! И потом, тебе вообще не нужна карьера! В Париже есть все, чего только можно пожелать! Мадам Дево постоянно просит, чтобы я уговорила тебя свозить ее дочь Монику на какой-нибудь бал! – Мама, эта Моника – круглая дура. Я бы не пошел с ней даже на петушиные бои. – Поль! Что у тебя за лексикон? – Я говорю, как есть. Я устал от твоих попыток найти мне жену. И от попыток управлять моей жизнью я тоже устал. Если желаешь, сама вези Монику на бал! Я отправляюсь в Африку! Поль вышел, хлопнув дверью. Элизабет осталась сидеть. У нее колотилось сердце и дрожали руки. Боже мой! Подумать только, как он обращается с родной матерью! Снаружи доносился громкий цокот копыт лошади Поля. Элизабет налила себе бренди и подошла к письменному столу, за которым Анри провел столько счастливых вечеров, сидя у такого же пылающего огня. Она опустилась на стул и вперилась глазами в ящик стола. Этот ящик вызывал у нее ненависть и одновременно притягивал к себе. На шее Элизабет на тонкой золотой цепочке висел ключ. Вставив его в замок, она открыла ящик. Внутри лежали две пачки писем. Она развязала одну и рассеянно стала перебирать конверты. Даты на почтовых штемпелях относились к разным годам прошедшего десятилетия. Рука, выводившая адрес на конвертах, год от года становилась все более взрослой и уверенной. Все письма были адресованы Полю, и все они приходили из отвратительного места в пустыне, именуемого Ахаггаром. Элизабет знала об Ахаггаре. Первые несколько лет она внимательно читала каждое письмо и знала, что́ стало с графом, его женой и сыном. Убедившись, что Серена и Мусса не вернутся во Францию, она перестала читать письма и просто добавляла их к пачке. Два года назад письма перестали приходить. Во второй пачке были собраны письма от Поля к Муссе, написанные ее сыном за те же годы. Их Элизабет читала все; некоторые по несколько раз. Только оттуда она могла узнавать о замыслах и поступках сына. Они составляли дневник его жизни, рассказывали о том, чем Поль никогда бы не поделился с ней. И хотя написанное порой больно задевало ее чувства, Элизабет продолжала читать письма, находя их полезным подспорьем, когда ей требовалось подтолкнуть сына в ту или иную сторону. На самом дне лежало короткое жалкое письмецо, которое Жюль написал сыну накануне своей гибели. Элизабет не понимала, почему до сих пор не уничтожила содержимое ящика. Ей бы следовало сжечь их все, как она сожгла письмо Жюля к Анри. Оставлять то письмо было слишком опасно, ибо оно выдавало ее с головой. Элизабет задвинула ящик и снова заперла его. Ее волновало, что в пустыне Поль вполне может встретиться со своим двоюродным братом. Кто бы мог подумать, что он свяжется с этим безумцем Флаттерсом и отправится не куда-нибудь, а в то самое место, где, как она считала, прошлое исчезло навсегда! Ну до чего ж это несправедливо! Элизабет всерьез боялась, что непредсказуемый поворот событий разрушит ее планы, которые она так тщательно выстраивала. С тех пор как граф и та убийца – Элизабет с наслаждением произносила это слово – исчезли в темноте декабрьской ночи, она стала графиней во всем, кроме титула. Она могла распоряжаться деньгами, имуществом и вообще всем, и никто не смел оспорить ее право. Отныне шато принадлежало ей. Она устраивала роскошные приемы. Мебель Анри она сожгла и расставила в комнатах свою. Но она по-прежнему жаждала официально именоваться графиней, что до сих пор ей не удавалось. Муж так и не сумел получить графский титул, зато теперь его получит сын. Она выждала требуемые девять лет и начала процесс по официальному признанию исчезнувшего графа умершим. Других наследников, способных ей помешать, не было. Если Серена когда-нибудь и вернется, эту язычницу тут же схватят и упрячут в тюрьму. Оставалась лишь одна опасность: проклятый полукровка Мусса. Элизабет с радостью читала, как он резвится наподобие шейха пустыни. Ее сердце ликовало, когда он писал о своей любви к пустыне и о том, что хочет остаться там навсегда. Наконец, почувствовав себя в безопасности, Элизабет обратилась в суд. И до завершения процедуры оставалось совсем немного. Элизабет продолжала сидеть в кабинете, не замечая наступающих сумерек. Один из полудюжины слуг заглянул туда и робко спросил: – Желает ли графиня распорядиться насчет обеда? Она жестом прогнала слугу, продолжая пить бренди и смотреть на огонь. Глава 21 И как в одном сердце могут уживаться ликование и страдание? Для Даии это было потрясением. Ее терзания продолжались день за днем; настроение то взмывало вверх, то стремительно неслось вниз. Она не знала, что ей делать. Даия жила в ариване, управляемом Мано Биской, одним из второстепенных ихаггаренских вождей. Там она выросла, превратившись из тощей девчонки-козопаски в красивую женщину. Несколько лет ее осаждали многочисленные ухажеры, но она отвергала их ухаживания, не испытывая к ним никакого интереса. Интерес у нее вызывал только один мужчина, но тот не проявлял взаимности. К тому же она не торопилась замуж. А потом в их ариван зачастил Махди, появляясь там чаще, чем требовали дела. Он всегда находил время, чтобы заглянуть к ней. Другие девушки ей завидовали. Махди принадлежал к знати, был сыном Эль-Хаджа Ахмеда, великого аменокаля, убитого в войне с кель-аджер. Махди вобрал в себя все самые сильные качества, присущие ихаггаренам. Такой человек непременно оставит свой яркий след в истории Ахаггара. Но Махди даже не глядел в их сторону. Он обращал внимание только на Даию. Если Махди и мог стать замечательным мужем, характер у него был не из легких. Даия знала, что он склонен к жестокости, вспыльчив, а его язык разил острее любого меча. Невзирая на молодость, он прославился воинскими подвигами. Его семья никогда не голодала и не бедствовала. Но вспышки гнева доставляли немало бед даже родным. Отец прилюдно стыдил его за эти вспышки. Среди ихаггаренов он был одним из немногих приверженцев ислама. Когда Махди говорил о вере, у него вспыхивали глаза. Он был подобен змее, свернувшейся тугими кольцами, и так же скор на бросок.