Хаким с некоторым недоумением следил за терпеливой дрессировкой, проводимой Полем. Столько возни с заурядным псом! Хозяин старался как можно дальше бросить палку, затем давал Недотепе лакомый кусочек мяса за то, чтобы пес принес ее обратно. Увидев это впервые, Хаким не совладал со своим любопытством. Сохраняя внешнюю невозмутимость, он подошел, чтобы получше рассмотреть палку. Оказалось, это ни что не годная пальмовая ветвь. Хаким лишь пожимал плечами, видя, как пес получает мясо всего-навсего за то, что ложится и лежит неподвижно, а не бежит за Полем, когда тот отходит. Эта уловка француза больше всего изумляла Хакима. Если вознаграждать всех городских собак за подобный трюк, жителям Уарглы было бы нечего есть. Однажды Поль спросил Хакима, что тот думает о Недотепе. Как всегда учтивый в своих ответах, Хаким ненадолго задумался, затем ответил вполне искренне и серьезно: – Аллах мне свидетель, когда-нибудь из него вырастет замечательный пес. Великолепный пес. – Хаким взглянул на Недотепу. – Но пока, хозяин, он всего-навсего голодный рот на больших лапах. Поздними вечерами, закончив дрессировку, Поль с Недотепой отправлялся на длительные прогулки. Они бродили по дюнам, залитым лунным светом, переваливали через гребни и садились на мягкий холодный песок. Там они отдыхали, наслаждаясь тишиной и красотой окрестных дюн, казавшихся под луной шелковыми, затем стремглав неслись наперегонки вниз, скатываясь по крутым склонам. Дни младшего лейтенанта де Вриса были заполнены до предела, хотя он всячески старался держаться подальше от местного гарнизона, самого южного из всех французских гарнизонов. Тяготы изоляции сказывались на солдатах, которые вели себя грубо и вульгарно, позабыв о дисциплине, а внешний вид соответствовал их манерам. Отношения между участниками экспедиции и контингентом гарнизона не сложились с первых же дней; возникла гнетущая напряженность, граничащая с враждебностью. Служебные дела вынуждали Поля не менее раза в день встречаться с гарнизонным квартирмейстером. Поведение этого человека приводило его в замешательство. От квартирмейстера разило пальмовым вином; когда он смотрел на Поля, в остекленевших глазах появлялось сожаление, а чаще он попросту отводил взгляд. – Что-нибудь не так, сержант? – наконец не выдержал Поль. – Может, я чем-то вас обидел? – Не так? Вовсе нет, лейтенант. Просто я всегда смотрю подобным образом, когда вижу человека, уснувшего под ножом гильотины. Боюсь, это у вас все может пойти не так, – заплетающимся языком ответил сержант и засмеялся собственной шутке. – На вашем месте я бы забыл про все эти одеяла и прочую чепуху и загрузил бы побольше амуниции. – Вы настолько уверены, что мы попадем в беду? – В беду? Merde! Смертные приговоры каждому из вас уже подписаны турками, а туареги поставили на них свою печать. Самая последняя тварь в пустыне знает об этом, только вашему подполковнику невдомек. – Вы пьяны! – раздраженно бросил ему Поль. – За подобные оскорбления я мог бы отправить вас под трибунал. – Это было бы превосходным ответом! – издевательски фыркнул сержант. – Держу пари, вас этому научили в Сен-Сире. Дисциплина, все по форме, а на факты плевать с высокой дюны. – Он усмехнулся своим словам. – Пока что, лейтенант, я не пьян. Точнее, еще не настолько пьян. А вот через час я наберусь по полной. И тогда винищем будет разить совсем не так, как сейчас. Мне уже будет с места не сдвинуться. Потом, если меня угораздит проснуться поутру, все повторится. Признаюсь вам, в этой пустынной дыре я предпочту смерть от перепоя. Это лучше, чем удар туарегским копьем в брюхо. В одном, лейтенант, я уверен: никто из нас не доживет до старости. – Туарегам не хватит сил напасть на нас. – Ха-ха! Испугались они ваших стрелков. Нельзя стрелять по тому, кого не видишь. Туареги дождутся, когда вы ослабите бдительность или будете смотреть в другом направлении. Вы подумаете, что они где-то перед вами, а они у вас за спиной. Или решите, что они явятся ночью, а они нападут в полдень. В одном, лейтенант, можете быть уверены: туареги найдут способ выпустить вам кишки и не попасться на прицел ваших замечательных дальнобойных винтовок. – Le cafard[63][Хандра, меланхолия (фр.).], – отреагировал Реми, когда Поль пересказал ему слова квартирмейстера. – Пустынное помешательство. – Реми никогда не служил в Африке, но вдоволь навидался Богом забытых мест, сводящих людей с ума. – Этим страдают многие. От томительного безделья предаются тягостным размышлениям. Время – их главный враг. Когда вокруг полно дрянной выпивки и ни одной доступной женщины, оно тянется еще невыносимее. Пустыня вытягивает из них все соки. У них даже задницы саднят от песка. – Я ни за что не позволю пустыне проделать то же со мной, – заявил Поль. – Еще раньше я вернусь домой. Реми не удержался и слегка высмеял наивный энтузиазм Поля: – Думаю, тебя заносит в другом направлении. Сейчас соображу, понимаю ли я твою точку зрения. На базаре тучи мух сражаются с толпами нищих за удовольствие отведать верблюжьего дерьма, смешанного с гнилыми овощами. То, что они не успевают сожрать, забирает повар. Он сдабривает это старой слюной и посыпает сверху смесью кускуса, камешков и песка. Затем он подает это месиво тебе, запрашивая раз в шесть дороже, чем взял бы с местного жителя. Ты знаешь, что́ ешь, поскольку видел, как он все готовил, однако наслаждаешься вкусом. Ведь это же экзотическое блюдо. – Вот-вот, – улыбнулся Поль. – L’haute cuisine d’Afrique[64][Изысканная африканская кухня (фр.).]. Реми покатился со смеху. Пустыня, которая открывалась Полю с гребня дюны, отличалась от той, что видели гарнизонные солдаты. То была пустыня из историй его тети Серены: бескрайние пространства, где обитали доблестные воины и ждала великая судьба. Из всех, кто помогал готовить караван в дорогу, Поль отчетливее других сознавал, что судьба Франции лежит на его плечах. Холодные ветры, дующие над зимними песками, рассказывали ему о грядущей славе, неведомой опустившимся солдатам местного гарнизона. Как хорошо, что вскоре он забудет об этих жертвах тоски! – Расскажи о туарегах, – попросил Хакима Поль в их последний вечер перед отправкой каравана. Хаким важно кивнул, польщенный тем, что хозяин обратился к нему с просьбой. – Хозяин, достоверно известно, что все туарегские обычаи странные и жестокие. Они совокупляются с горными баранами и овцами, как мужчины, так и женщины. Мужчины прячут лица под покрывалами, поскольку они слишком уродливы даже для их женщин. А вот женщины ходят с открытыми лицами и отличаются бесстыдством. Все туареги – воры и разбойники. Все без исключения, даже дети. Понятия о чести у них нет. Они зазовут чужестранца к себе в шатер, окружат ложным гостеприимством, а сами в это время оберут его до нитки. Этим не кончится. Ночью они убьют гостя и выкинут труп хищным птицам. Хозяин, они сущие безбожники, и даже более злостные, чем кафиры. – Спохватившись, Хаким закрыл себе рот рукой. – Прости меня, хозяин. Мой язык бежит слишком быстро, и мозги за ним не поспевают. Или наоборот? Я вовсе не хотел… Услышав непреднамеренное оскорбление, Поль лишь засмеялся и попросил Хакима продолжать. – Хозяин, их земля заколдована. Там полным-полно ужасных чудовищ и случаются страшные засухи. Такие места лучше пройти поскорее и потом забыть. Потому шамба никогда не пытались отобрать у них землю. Конечно, воевать туареги умеют. Но, за исключением их аменокаля, самые лучшие туарегские воины заметно уступают самым слабым воинам шамба. – А что ты скажешь про аменокаля? – Так, хозяин, называют их шейха. Он первенец от союза между дьяволом и туарегской шлюхой. Ростом он с самца мехари. Руки у него огромные, как стволы самой мощной пальмы в Уаргле. На каждой руке по шесть пальцев. Он напрямую говорит с дженумами, чего смертные не могут. Его глаза – угли дьявольского огня. – Выдающийся человек, – слегка улыбнувшись, произнес Поль. Он помнил тетины рассказы о ее брате, который совсем не соответствовал описаниям Хакима. – Еще он считается одним из самых образованных людей Сахары. Скажу тебе больше. – Хаким понизил голос. – У него два пениса. – Два пениса? Должно быть, он всерьез занят мужскими делами. – Сущая правда, хозяин. Когда он не убивает людей, то вплотную занимается мужскими делами. Один пенис у него для женщин, второй – для овец. – Ты его боишься? Услышав вопрос, Хаким выпрямился и набрал полную грудь воздуха. Держался он вызывающе. Воином он не был; помимо тщедушного телосложения, у него отсутствовала склонность к сражениям. Однако бравада шамба была свойственна и ему. – Хозяин, я не боюсь никого, в особенности туарегов, – соврал он. – И потом, истинному сыну ислама нечего бояться. Аллах уже написал дату моей смерти у себя на лбу. В тот день я умру, может, от укуса змеи или от вражеского меча. Но до того, хозяин, ничто не причинит мне вреда. И чего же мне тогда бояться? Лицо парня светилось простой уверенностью его веры, хотя он упустил один важный момент: неразумно торопить судьбу, провоцируя туарегов. Особенно без надобности. Глава 23 – Господин подполковник, за минувшую ночь мы потеряли еще четырех верблюдов, – доложил Поль. Глаза Флаттерса гневно сверкнули в сумраке палатки. Приходы к подполковнику даже по второстепенным делам быстро превратились в самую неприятную обязанность младшего лейтенанта. Он всерьез побаивался вспышек гнева своего командира. – И что, по-вашему, я должен предпринять, лейтенант? Вы не можете самостоятельно распорядиться насчет мертвых верблюдов? – Конечно, могу, господин подполковник. Просто я подумал, что вам необходимо знать. С них уже сняли шкуры. Таким образом, число потерянных нами верблюдов составляет тридцать два. – Вы испытываете мое терпение, де Врис. Я умею считать не хуже других. – Да, господин подполковник. – Проследите, чтобы проводники не продали мясо какому-нибудь встречному каравану. Вероятно, они отравили верблюдов, рассчитывая нажиться. – Подполковник лежал на походной койке, пытаясь утихомирить огонь ишиаса, полыхавший у него по всей пояснице. – Позовите Брама, – морщась, распорядился он. Поль разыскал денщика. Услышав приказ, тот лишь вздохнул. – Опять укол, – пробормотал он. Нынче все офицеры знали тайну Флаттерса. Подполковник не доверял офицерам, проводникам и вообще кому-то бы ни было. Единственным его надежным спутником являлся морфий. Такие тайны можно было сохранять во Франции и даже в Уаргле. Но в путешествии все на виду, и тайны быстро раскрываются. Когда караван двигался, Флаттерс ехал на своем большом белом верблюде впереди экспедиции. Он сидел напряженно, морщился от боли и не желал никого видеть рядом. Когда караван останавливался на ночлег, Флаттерс редко выходил из своей палатки. Его настроение напоминало температурные скачки, достигая то точки кипения, то точки замерзания. Он вдруг становился добрым и столь же неожиданно впадал в ярость. Казалось, ему трудно принимать решения. Простые вопросы, не требовавшие особых раздумий, ставили его в тупик. Глаза Флаттерса часто бывали остекленевшими, взгляд – рассеянным. Он в одиночку бродил среди дюн и скал, болезненно шаркая ногами и что-то бормоча. Если Поль и другие офицеры заговаривали с ним, он почти не обращал на них внимания. Правда витала в воздухе, но заговорить на запретную тему решился не кто иной, как Реми. Если бы не их дружба, Поль отчитал бы его, как положено офицеру. Однако была и другая причина: слова Реми были отражением его собственных страхов. – Подполковнику следовало остаться в Париже, – проворчал Реми, глядя, как Брам вошел в палатку Флаттерса. – Уж не знаю, что подвигло его отправиться в пустыню с больной спиной. В силе воли ему не откажешь, но его пристрастие к морфию нас всех погубит. Поль мрачно кивнул: – Половину времени он не в себе, а в другую половину к нему не подступиться. – Вчера в течение часа он трижды приказывал мне седлать верблюда, а потом забыл, – сказал Реми. – Я слышал, как он спрашивал Брама, кто это сделал. А тут он как-то потерял дневник, в котором строчит вечера напролет. Шуму было! У себя в палатке все вверх дном перевернул. Накинулся на Брама: дескать, это ты спрятал дневник. А дневник преспокойно лежал у него в седельной сумке. Пусть и неохотно, но Поль все яснее осознавал непригодность Флаттерса для руководства экспедицией. – Мы должны взять это на себя, – сказал он Реми. После подполковника следующим по старшинству был капитан Массон. Лейтенант Диану, наиболее близкий к Полю по званию, держался холодно, но свои обязанности выполнял исправно. Побеген и Деннери были сержантами, имевшими большой опыт странствий по пустыне. И конечно же, Реми Кавур, который ничего не знал о Сахаре, зато обладал смекалкой бывалого солдата и развитой интуицией. – Мне это надо было сделать раньше, – признался Реми. – Положение дрянное. Это как оттяпать голову гильотиной, а потом ждать, что тело поведет себя так, будто ничего не случилось. К концу января экспедиция уже находилась в нескольких сотнях километрах от Уарглы, двигаясь все дальше на юг. Инженеры продолжали свою изыскательскую работу. Вечерами они склонялись над столами и при свете керосиновых фонарей отмечали пройденный за день путь, составляя подробные карты. Караван миновал кратер Амгид, а туарегов по-прежнему было не видно и не слышно. А между тем экспедиция двигалась уже по туарегским землям, так и не получив разрешения на проход. Молчание туарегов порождало страх и предрассудки. По ночам шамба вертелись как на иголках. Стрелки тоже проявляли нервозность. Порой, давая волю страху, они стреляли в призраков. Когда останавливались вблизи дюн и дул ветер, из темноты доносилось странное гудение далеких песков. – Это смех дженумов, – говорили шамба. – И вой Ангела смерти. Пустыня у их ног была испещрена следами. Значит, до них здесь проезжала большая группа всадников. – Это туареги, – ворчал Реми. – Тогда почему не показываются? Они играют с нами. Так проходили недели. Проводники – ифорасские туареги, которых наняли в Уаргле, – держались особняком. Они жили далеко на юго-западе, между Гао и Тимбукту, и всегда находились в дружеских отношениях с ахаггарскими туарегами. Но даже эти замкнутые, угрюмые люди побаивались предательства. У колодцев Эль-Хаджаджа экспедиции встретился караван, идущий с юга на север. Хозяин каравана ткнул пальцем в сторону подполковника и сказал: – Ахитагель с ненавистью относится ко всем чужеземцам. Ваша миссия вызывает у него недоверие. Мудрее всего вернуться туда, откуда пришли. – Чепуха! – заявил в тот вечер своим офицерам Флаттерс. – Я отправлял аменокалю послание за посланием, заверяя его в том, что мы не имеем злых намерений. Он позволит нам пройти. Мы зашли слишком далеко, чтобы поворачивать назад. Мы обязательно пройдем. – Господин подполковник, моральное состояние алжирских стрелков низкое, – сказал капитан Массон. – Нескольким был объявлен выговор за призывы повернуть назад. – И слышать не желаю! – заорал подполковник, лицо которого затряслось от гнева. – К чертям их моральное состояние! Ваша обязанность – следить, чтобы они не распускали свои грязные языки! Каждого, кто подстрекает к возвращению, расстреливать на месте. Слышите? – закричал на своих офицеров Флаттерс. – Вы меня слышите? Через два дня экспедиция получила ответ аменокаля. И свидетельством этого стало поведение восьми ифорасских проводников-туарегов. Обычно они ехали далеко впереди, становясь пятнышками на горизонте. Первым их возвращение заметил капитан Массон и остановил своего верблюда. Заслонив глаза от солнца, он стал всматриваться в даль. Проводники уже не маячили на горизонте, а быстро двигались в сторону каравана, становясь все заметнее. Все восемь. Прежде они никогда так себя не вели. Подполковник подъехал к капитану, а следом подъехали Диану и де Врис. – Похоже, мы скоро встретимся с посланцами аменокаля, – не отрываясь от бинокля, сообщил Массон. – Я насчитал тридцать два человека. Вооружены до зубов. Копья, щиты, мечи. Думаю, кое у кого есть и винтовки. Сказать о другом оружии пока не могу.