Позади проводников, которые были уже совсем близко, тянулась призрачная высокая золотисто-синяя цепь. Издали посланцы аменокаля казались нереальным существами, явившимися из иного мира. Раскаленный воздух вокруг их фигур сжимался и дрожал. Капитан передал бинокль подполковнику Флаттерсу. – Капитан, прикажите стрелкам выстроиться в цепь. Оружие в руки не брать. Караван остановить. – Диану, де Врис, выполняйте! – распорядился Массон. Оба лейтенанта рванулись с места, передавая приказ Кавуру, Деннери и Побегену. Все пятеро повернули назад и поехали вдоль протяженной колонны людей и верблюдов, отдавая распоряжения и наводя порядок в караване. Весть о приближающихся туарегах распространилась с быстротой молнии. Стрелки выстроились в цепь за спинами офицеров и сержантов, встав перпендикулярно к длинному каравану, лихорадочно пытавшемуся сомкнуть ряды. Вьючных верблюдов погонщики выводили вперед, выстраивая позади стрелков почти впритык. В воздухе слышались их крики и ругань. Невзирая на шум и суматоху, они быстро добились нужного результата. Месяцами погонщики только и говорили о людях пустыни, которые теперь ехали им навстречу. И сейчас, когда до встречи оставалось совсем немного, они не теряли ни минуты. Цепь туарегов находилась в десяти метрах от французов, когда человек, ехавший на правом фланге, замер. Остальные последовали его примеру, остановившись практически одновременно. Облако пыли догнало их и почти целиком скрыло из виду. Поль внимательно следил за обеими цепями. Теперь двигались только верблюды, которые норовили встать поудобнее, фыркали и вытягивали шеи. Их всадники с обеих сторон сидели неподвижно, изучая друг друга. Наконец пыль улеглась, верблюды успокоились, и воцарилась тишина. Подполковник сидел прямо на своем могучем белом верблюде, с парадной саблей на боку. Помимо пистолета в кобуре, другого оружия при нем не было. За его спиной, ближе к центру, остановились офицеры, а позади офицеров замерли в тревожном ожидании алжирские стрелки. Вместо формы на них была привычная для пустыни одежда. Головы большинства стрелков покрывали тюрбаны, когда-то белые, но из-за редкой стирки поменявшие цвет на оттенки желтого и коричневого. Кое-кто носил фески, надетые набекрень. Грязные одеяния делали их похожими на разношерстную ватагу пустынных бродяг. Но от бродяг они отличались суровым выражением прожаренных солнцем и обветренных лиц, а также дулами винтовок Гра, тускло поблескивающих на солнце. Позади стрелков находились смертельные враги туарегов – караванщики-шамба, хозяева северных пустынь, называемых Хааб эль-Рех – «Дуновение ветра». Поль был поражен контрастом между двумя силами. У туарегов он не увидел даже отдаленного намека на грязь и неряшливость. «Синие люди» Сахары, ахаггарские туареги, благородные ихаггарены, гордо восседали на своих верблюдах, облаченные в синее и черное. Их лица, кроме глаз, были закрыты тагельмустами. Если большинство шамба носили тюрбаны вкривь и вкось, как придется, туареги относились к своим головным уборам как к украшению и искусству. В расцветке хлопчатобумажных тагельмустов преобладали темные тона. Метры мягкой ткани были навернуты вокруг головы и под подбородком, а концы либо закинуты на плечи, либо собраны в изящные складки на груди. Судя по узким полоскам кожи, доступным постороннему взгляду, лица туарегов были светлее, чем у алжирцев, сидевших напротив. Но в основном посторонний взгляд видел только глаза. Многие были в красивых синих накидках со швами на плечах и прорезями для шеи и рук, но оставлявших открытыми грудь. Края накидок украшала изящная вышивка. Одежда других напоминала балахоны, доходившие почти до икр. Длинные, темного цвета штаны туарегов почти скрывались под накидками. На ногах у них были кожаные сандалии. Более половины туарегов имели винтовки, но их оружие не шло ни в какое сравнение с винтовками Гра. Это была удручающая коллекция старья, заряжавшегося с дула, кремневых ружей и капсюльных винтовок, изготовленных почти век назад. Традиционное вооружение туарегов отличалось большей однородностью. В левой руке они держали щиты из прочных шкур антилопы, тщательно выделанных и плотно натянутых на деревянные каркасы; в правой – копья с медными наконечниками, поднятыми вверх. Длинные древки копий украшали вертикальные узоры. У каждого туарега висел в кожаных ножнах большой обоюдоострый меч, а под одеждой явно были припрятаны кинжалы, привязанные к предплечьям; у некоторых кинжалы, убранные в ножны, висели прямо на шее. У туарегов имелись также длинные кривые сабли для нанесения ударов и отсекания вражеских голов и рук. Численность их отряда втрое уступала численности французской экспедиции, но они подавляли одним своим присутствием. Поль воочию видел людей, населявших истории его детства, и реальные туареги вполне соответствовали воображаемым. Они были величественными и свирепыми, гордыми до высокомерия, настоящими аристократами Сахары. Если французы просто сидели на верблюдах, туареги на своих восседали, как на троне. Поль понимал, почему они вселяют во врагов такой ужас. Эти воины на быстроходных мехари, вооруженные устрашающим оружием, выглядели настоящими гигантами и казались неуязвимыми. Невозможность видеть их лица только усиливала и подпитывала благоговейный страх перед ними. Замерев в седле, Поль поочередно всматривался в глаза каждого туарега, пытаясь уловить хоть что-то знакомое. Его взгляд перемещался от одной пары глаз к другой. Интересно, сумеет ли он после стольких лет узнать Муссу и узнает ли Мусса его? Но если Мусса и находился среди отряда, двоюродный брат ничем себя не проявлял. Тот же туарег, который остановил процессию соплеменников, медленно двинулся вперед. Внешне он ничем не отличался от остальных, если не считать барабана, прикрепленного к задней части седла. Это был тобол – барабан, символизирующий власть. Туарег понукал верблюда ногами. Подполковник тронул поводья и двинулся навстречу, едва слышно скомандовав: – Мадани, за мной! Эль-Мадани, сержант с седеющими волосами, выехал из цепи алжирских стрелков, двигаясь по левую руку от Флаттерса и слегка отставая. Подполковник говорил по-арабски, но в ответственных переговорах пользовался услугами переводчика, чтобы точно понимать смысл сказанного. Эль-Мадани давно служил в Африканской армии. Его отец был торговцем в Акабли, стоящем на перекрестке караванных путей. Еще мальчишкой Эль-Мадани выучил туарегский язык, на котором мог и читать. Его французский был безупречен. Туарег заговорил первым: – Меня зовут Аттиси. Передаю вам приветствия нашего правителя аменокаля. Пока Эль-Мадани переводил его слова Флаттерсу, Аттиси сунул руку под накидку и достал свернутую бумагу, перевязанную тонким кожаным шнурком. Игнорируя протянутую руку Эль-Мадани, туарег подался вперед и вручил послание самому Флаттерсу. Аттиси молча ждал, пока подполковник развяжет шнурок. Послание было написано чернилами, сделанными из верблюжьей мочи и древесного угля. Взглянув на него, подполковник передал лист Эль-Мадани. Пока стрелок вчитывался в написанное, Флаттерс сказал: – Я, подполковник Поль Флаттерс, передаю миролюбивое приветствие и подарки правительства Французской республики аменокалю Ахитагелю и народу Ахаггара. Прервав чтение, Эль-Мадани перевел эти слова, добавив слово «правитель» перед именем аменокаля. Затем он прочитал подполковнику послание Ахитагеля: – «Дорога на юг небезопасна. Есть определенные сложности. Суданцы убили весь караван, шедший из Триполи, посчитав, что в составе каравана могут находиться христиане. Следуйте по самой прямой дороге, ибо мы не возражаем, чтобы вы проходили через наши ариваны». – Правитель аменокаль сейчас находится на юге, близ Абалессы, – вновь заговорил Аттиси. – Он отрядил своего толкового посланца, который проведет вас через Ахаггар. – Аттиси указал на проводника. – Он знает путь не хуже самого Ахитагеля. Он и еще трое будут вас сопровождать. Вашим проводникам здесь нечего делать, и они должны немедленно покинуть караван. Ифорасские туареги не выказали ни малейшего удивления. Они этого ожидали. – Мы согласны, – ответил за подполковника Эль-Мадани, – и благодарим вас за гостеприимство. Поль подъехал к подполковнику и заговорил почти шепотом, чтобы не слышал даже Эль-Мадани: – Прошу прощения, господин подполковник, может, стоит спросить о моей тетке и двоюродном брате. Думаю, это бы нам пригодилось… – Не сейчас, де Врис! – раздраженно отмахнулся Флаттерс. – Дождитесь, пока мы окажемся вблизи их лагерей. – Конечно, господин подполковник. Поль вернулся на место. Эль-Мадани пригласил туарега разделить трапезу: – Подполковник почтет за честь пригласить вас к нам, чтобы… Не дослушав, Аттиси резко тронул своего верблюда, проехал через цепь алжирских стрелков, остановившись перед двумя великолепными желтыми верблюдами из Тибести. Погонщики-шамба с нескрываемой ненавистью смотрели на него. – Это подарки для правителя аменокаля, – сказал Аттиси. Он не спрашивал, а утверждал. – Подполковник лично вручит верблюдов и лошадей, – начал было Эль-Мадани, но Аттиси уже держал поводья верблюдов, уводя их с собой. Шамба двинулись, словно намереваясь преградить ему путь, но подполковник жестом велел им отойти. Не ответив на приглашение и не поблагодарив за подарки, Аттиси вернулся к соплеменникам. Все, кроме четверых новых проводников, повернулись и поехали за ним. Туареги исчезли столь же быстро, как и появились. – Наглые ублюдки! – проворчал Реми. Ифорасские туареги окружили Побегена, чтобы получить причитающиеся им деньги, после чего двинулись в западном направлении и тоже исчезли из виду. «Как быстро все произошло!» – думал изумленный Поль. И почти столь же быстро исчез пессимизм, донимавший участников экспедиции. Их сомнения относительно подполковника оказались беспочвенными. Флаттерс знал, что делает. Туареги дали ответ. Туареги сказали «да». Место для предстоящей расправы было выбрано на редкость удачно. Махди присел на корточки, щурясь от яркого солнца. Его цепкий взгляд путешествовал по каменному амфитеатру, на дне которого рос тамариск. Поблизости находился колодец Тадженут Тин-Тарабин. Махди решил, что сами они расположатся на западе, за каменной грядой, где их никто не увидит. Оттуда они в любое время смогут подойти к колодцу. Окрестные ущелья заслоняли подходы к лагерю и служили дополнительным прикрытием. Рука Махди опиралась на меч, убранный в красивые ножны. Кожа, обтягивающая эфес меча, со временем стала гладкой. Руке Махди было приятнее ощущать ее, нежели винтовку, которую он держал в другой руке. Винтовки. Оружие трусов. Но Аттиси настаивал, а Аттиси был возможным преемником аменокаля, и его слово имело вес. Махди был доволен. За грех вторжения и за свою самоуверенность французская экспедиция, приближавшаяся к этим местам, заплатит очень дорого. Тадженут был идеальным местом. Тамрит и Аттиси тоже останутся довольны. Впервые за несколько недель у Махди повысилось настроение. После джемаа он находился в раздумьях. В тот вечер Даия приехала к нему. Он встретил ее с радостью в сердце. Осыпал ее заботливо выбранными подарками: серьгами из страны хауса, тканью из Тимбукту. Ему было так приятно вручить их невесте, и в ответ он ожидал… иного ответа, нежели холодное безразличие. А потом, когда стемнело, когда зажгли костер, он впервые это увидел. Махди плохо разбирался в женщинах. Рядом с ними он испытывал неловкость и даже не надеялся проникнуть в их тайны. Но необязательно быть семи пядей во лбу, чтобы увидеть взгляд Даии, полный желания, и понять, что этот взгляд предназначен не ему. Поодаль сидел Мусса, тихо беседуя со своим дружком Тахером и попивая чай. На Даию он не обращал внимания. Поначалу Даия осторожничала, и Махди лишь случайно перехватил ее взгляд. Он решил, будто ему показалось, и стал наблюдать дальше, пока все сомнения не развеялись. Даия попыталась это скрыть, но от Махди, боготворившего свою невесту и остро реагировавшего на каждый ее взгляд и жест, скрыть было невозможно. А если видел он, значит могут увидеть и другие. Эта мысль наполнила его беспокойством. Внутри Махди все бушевало, но он заставлял себя проявлять терпение. Махди и представить не мог, что простой взгляд способен причинить ему столько душевной боли. Он злился на свою слабость. Неужели женщина может так на него повлиять? Он чувствовал беспомощность и тупую боль оттого, что Даия, даже не подозревая, вонзила в него меч безразличия. У Махди не было оружия для сражения с таким взглядом и таким чувством. Он пытался себе внушить, что ничего этого нет, однако тягостное состояние не проходило. Тогда он постарался привлечь внимание Даии интересными рассказами и остроумными шутками. Но он знал: ей он совсем не интересен, и она слушает его только из вежливости. Рука Махди сжала эфес меча. Может, ему убить Муссу? Глубокой ночью это было бы совсем несложно; убить и обставить все так, словно Муссу убили шамба. Даже Даия ничего бы не узнала. Нет. Такое для него немыслимо. Муссу он убьет в честном поединке, безупречно, не уронив достоинства. Рано или поздно ему все равно придется это сделать, учитывая удар, нанесенный Муссой на джемаа. В том, что из поединка с полукровкой он выйдет победителем, Махди не сомневался. Однако Мусса казался совершенно равнодушным к взглядам Даии и ни разу не взглянул на нее сам. А вдруг это хитроумная уловка. Вдруг они с Даией сговорились и ночью куда-нибудь скроются, насмехаясь над глупостью Махди? – Я видел твой взгляд, – сказал он Даии, когда они наконец-то остались наедине. Махди смотрел на нее ранеными глазами, а за обманчиво кротким голосом скрывался человек, подверженный внезапным вспышкам ярости. – Не понимаю, о чем ты, – соврала Даия, сердце которой забилось от упрека. Неужели она потеряла бдительность и Махди все увидел? – Это было совсем недавно, в лагере, когда мы ужинали. Ты вроде бы говорила со мной, а сама не сводила глаз… с него. – У тебя разыгралось воображение, – сказала Даия и покраснела. – Махди, я поклялась стать твоей женой. Разве ты не слышал моих слов? – Слышал, но на меня ты смотришь совсем не так. Твое сердце не живет в согласии с твоими словами. Я убью его, и на этом все кончится. – Нет! Ты не посмеешь! – слишком торопливо произнесла Даия, зная, что Махди следит за ней, но ничего не могла с собой поделать. Она опасалась за жизнь Муссы. Махди убивал людей и по менее серьезным причинам. Непонятным образом все зашло слишком далеко. Ее вело сердце, а она послушно следовала и теперь рисковала всем, что ей дорого. Неужели она такая легкомысленная женщина? Неужели ее так легко сбить с избранного пути? В тот момент она поняла, что должна убрать желания сердца подальше, отказаться от запретных мыслей и вспомнить о своей чести. «Я должна сойти с этой дороги, – мысленно твердила она себе. – Я не предам Махди. И не подвергну опасности Муссу, который все равно ко мне равнодушен. Я выбрала свой путь». – Махди, он не сделал ничего предосудительного. Ты напрасно гневаешься на него. Оставь его в покое. – А во время твоей с ним поездки из Иделеса? – Это была всего лишь совместная поездка. Мы вместе ехали из одного места в другое. Мусса вел себя очень достойно. Такова суть. Я поклялась тебе в верности, и так тому и быть, – сказала она твердым голосом, однако Махди все равно не поверил. – Я запрещаю тебе когда-либо снова ездить с ним. От этих слов Даия взвилась: – Запрещаешь? Этому тебя научили твои сенусситы? Ты из-за этого целыми неделями пропадаешь у них, перенимая их обращение с женщинами? Или ты намерен размахивать перед женой Кораном, как палкой? Учти, Махди, я не ослица, чтобы учить меня палкой! Ты не смеешь ничего мне запрещать! Ты вообще не вправе мне что-либо разрешать или запрещать! Прибереги свои приказы для имрадов, для тех, кто тебе подчиняется! – Не клевещи на сенусситов, Даия. Они святые люди. Их дело праведное. – Святые люди, которые учат недоверию? – Я не желаю об этом спорить. У меня и в мыслях не было приказывать тебе. – Махди, мне хочется, чтобы ты научился убеждать. Так было бы лучше для нас обоих. Махди перед ней был беспомощен. Сенусситы не простили бы какой-то женщине подобного оскорбления да еще и высмеяли бы его за слабость. Но Даия не была какой-то женщиной, а сенусситы – по большей части арабы – не понимали образа жизни и традиций туарегов. Обостренная гордость туарегов и такая же обостренная независимость не позволяли им навязать свою волю другому даже во имя Аллаха. Махди молился о наставлении, но оно не приходило. Это он был пленником Даии, а не наоборот. Никогда она не станет податливой и покладистой. Такое вообще несвойственно ихаггаренским женщинам, а ей тем более. Даия была свободной, слишком свободной. Замужество не привяжет ее к нему, однако Махди молил Аллаха, чтобы оно помогло. Он попытался загладить вину: – Прости меня, Даия. Я наговорил сгоряча, не подумав. Я вовсе не хотел тебя обидеть. – Даия молча кивнула, и он продолжил: – Вот разберемся с французами, и мы сразу поженимся, – сказал Махди и торопливо добавил: – Конечно, если ты этого хочешь. – Да, – ответила она, мысленно напомнив себе, как ей повезло с избранником, и в то же время появление французов радовало ее, давая ей дополнительное время. – Конечно. Я уже говорила. После французов.