На этом они расстались, оба неудовлетворенные. В последующие недели Махди странствовал по пустыне, подготавливаясь к столкновению с французами. Однако конфликт с Даией продолжал занимать все его мысли, не отпуская даже во время разговоров с Тамритом, упрекавшим Махди в невнимательности. Более того, думы о невесте одолевали его и когда он молился, простершись перед Богом. Прежде Махди всегда умел сосредоточиваться. Однако сейчас, невзирая на все усилия, он не мог отринуть мысли о Даии. Он должен как можно скорее жениться на ней. Но и этого было недостаточно. Мусса! Махди снедала ненависть к этому икуфару. Мусса. Разве не Мусса украл у него аменокаля? Его родного отца? И так ли уж важно, входило это в намерения двоюродного брата или сам отец проникался к Махди все бо́льшим безразличием, привечая у себя в шатре одного Муссу, словно тот, а вовсе не Махди был его единственным сыном? Имело ли это какое-то значение сейчас, в отношениях с Даией? Неужели он позволит Муссе вслед за отцом забрать у него и любимую женщину? Нет, одной женитьбы будет недостаточно. Он должен поквитаться с Муссой. Экспедиционный караван продолжал свой путь и почти прошел через равнину Амадрор, где нет ничего, кроме раскаленного гравия. На юге наконец-то обозначилось Ахаггарское плато. С появлением проводников Аттиси маршрут экспедиции сдвинулся на двадцать градусов к востоку. Заметив это, офицеры насторожились, поскольку ифорасские туареги не отклонялись от намеченного маршрута, но были вынуждены оставить свои опасения при себе, когда подполковник спросил, кто из них возьмется указывать путь. Амадрор начинал терять свое удручающее однообразие. Появлялись участки песка, на которых кое-где росли акации. Над головой часто пролетали одиночные птицы и даже небольшие стаи. Участники экспедиции показывали на них друг другу, встречая криками и смехом. На равнине появились холмики, которые через какое-то время превратились в холмы, а те – в скалы Ахаггара. Вверх тянулись причудливые вулканические пики и шпили. Казалось, их окружала переливчатая фиолетовая дымка. Французы никогда еще не видели подобных мест и ехали в зачарованном состоянии. Верблюды ступали осторожно, так как гравий сменился мелкими камнями и острыми обломками скал, обходить которые становилось все труднее. Это замедляло прохождение. Порой караван растягивался более чем на два километра, представляя собой колышущееся нагромождение верблюжьих горбов, корзин, мешков и людей, медленно ползущее по скалистым ущельям и протяженным вади. Поранив ноги, верблюды стонали так, словно раны были смертельными, и унылое эхо усиливало их стоны, многократно отражаясь от каменных стен. Казалось, эти «корабли пустыни» заботятся сейчас только о собственных ногах в ущерб поклаже, которая сползала у них набок или вовсе падала, вынуждая погонщиков останавливаться и возвращать ее на место. В самых тяжелых местах люди спешивались и вели животных за собой. В один из дней, поздним утром, караван вышел на обширный открытый участок среди гор. Они находились вблизи массивной вершины, называемой проводниками Серкут. На вопросы французов проводники отвечали редко и с заметной неохотой. Но сейчас один из них подъехал к Флаттерсу. Туарег указал на понижение у края площадки. Судя по цвету гранитных стенок, прежде там была вода. – Мы рассчитывали найти воду в этой гельте, – сказал туарег, и Эль-Мадани перевел его слова подполковнику. – Дождей было мало, и она пересохла. Идти дальше с имеющимися запасами воды нельзя. Мы добирались сюда четыре дня. В течение ближайших семи дней нам не встретится ни одного колодца. – Проводник указал на долину, которая уходила в сторону дальних гор, теряясь из виду. – Там есть другой колодец – Тадженут. Верблюды дойдут туда за полтора часа. Мы должны наполнить бурдюки. – Так тому и быть, – ответил подполковник, всматриваясь в долину. – Сделаем небольшой крюк. – Нет, – решительно покачал головой туарег. – Поход туда слишком труден для вьючных верблюдов. Вы должны нагрузить их только бурдюками, а всю остальную поклажу оставить здесь до нашего возвращения. Переводя ответ туарега, Эль-Мадани осмелился дать подполковнику совет. Обычно молчаливый, сержант не боялся говорить открыто, когда дело казалось безопасности его людей. – Господин подполковник, можно мне вставить пару слов? – Чего тебе, Мадани? – С вашего позволения, было бы лучше идти к колодцу всем караваном. Я не доверяю туарегам. Это же их излюбленный прием. Они хотят разделить наши силы, чтобы ослабить нас. А в нашем караване нет разведчиков, чтобы… – Довольно, Мадани! – взвился подполковник. – Твои советы неуместны. – (Экспедиция не впервые пополняла запасы воды таким образом. На пересеченной местности это казалось вполне разумным.) – Когда мне потребуются твои наставления по части действий, я к тебе обращусь. Флаттерс не старался говорить тихо, и ближайшие к нему стрелки слышали, как он отчитал сержанта, но приняли это спокойно, даже не пытаясь возражать. Эль-Мадани высказал свою точку зрения, подполковник ее отверг. Репутация сержанта не пострадала. Подполковник повернулся к капитану Массону. Тот внутренне согласился с доводами Эль-Мадани о нецелесообразности разделения сил, но уже давно перестал спорить с подполковником. – Капитан! Распорядитесь, чтобы с верблюдов сняли поклажу. Всех навьючить бурдюками для воды. Пусть Кавур и Деннери возьмут пятнадцать человек для охраны и заливки воды. Де Врис и еще пятеро будут осуществлять наблюдение на подступах к колодцу. Остальные будут ждать здесь под командованием Диану. Мы с вами поедем на лошадях. Доктор и инженеры могут присоединиться к нам, если пожелают. Отдав распоряжение, подполковник перебрался с верблюда на лошадь и двинулся вверх по склону холма в сторону колодца Тадженут. Странствия Муссы длились уже четвертую неделю. Покинув Абалессу, он прибыл в Адмер, где совещался с кель-ови о ценах на соль и верблюдов. Оттуда он с небольшим караваном отправился в Тимиссао. После этого ему пришлось разрешать спор о пахотной земле между вассальными семьями даг-ралли и иклана Тавсита. Ихаггарены постоянно занимались такими делами, однако сейчас они казались Муссе бессмысленными. Его злила необходимость решать второстепенные вопросы на юге в тот момент, когда с севера к Ахаггару приближалась французская экспедиция. Он знал, как это отразится на его репутации. Приказ аменокаля ложился пятном на его честь. «Аменокаль мне не доверяет», – думал Мусса. А ведь он не давал никаких поводов для недоверия, если не считать, что был наполовину туарегом и наполовину французом. Полукровка. Словно болезнь, это сопровождало его всю жизнь. В этом путешествии было и одно светлое пятно. В Адмере торговец показал ему редкий манускрипт, тщательно исполненный и красиво переплетенный. То были предания, которые, если верить торговцу, собрал и записал некий египетский марабут. Так это или нет, Мусса не знал, поскольку не умел читать по-арабски, но, едва взяв в руки и полистав книжечку в переплете из тисненой кожи, инстинктивно почувствовал ценность манускрипта. Увидев раритет, он сразу подумал о Даии, которая неутомимо обучала грамоте детишек своего аривана. Он представил, как она читает им отрывки из этой книжки, и от мысленной картины ему стало тепло на душе. Он купил манускрипт, завернул в промасленную ткань, решив преподнести Даии в качестве свадебного подарка. Недели странствий не притушили в Муссе грусть и тоску, охватывавшие его всякий раз, когда он думал о ней. После джемаа, поздно вечером к нему пришел Махди. После того как они схлестнулись в шатре аменокаля, Мусса ожидал поединка, однако Махди был непривычно спокоен. Он начал расспрашивать Муссу о намерениях, но скованность мешала ему говорить. Махди замолчал, так и не задав главного вопроса. Мусса догадался сам. – Она мне четко и ясно сказала, что вы собираетесь пожениться. Разве это не так? Брат, я не собираюсь вам мешать. Наутро сам аменокаль объявил о свадьбе. Начались обычные в таких случаях приготовления. Как бы трудно ни было Муссе, он уважал выбор Даии. Пусть получает такого мужа, какого выбрала. Накануне своего отъезда на юг Мусса зашел к матери проститься. Они говорили об обыденных вещах, но Серена по глазам сына поняла: его что-то тревожит, и спросила, что именно. – Ничего особенного, – пожал плечами Мусса. – А я думала, это из-за Даии, – сказала Серена, продолжая заниматься выделкой кожи. – И вовсе нет, – с излишней торопливостью ответил он. Мусса пытался уклониться от материнского взгляда, однако ему это никогда не удавалось. Сейчас он не видел надобности притворяться. – Даия – невеста Махди. Они собираются пожениться. Я это слышал от обоих. Серена отложила нож: – А что на это сказал ты? – Я сказал, что не стану им мешать. – Мусса, я спрашиваю не о твоем разуме. Я спрашиваю о сердце. – Это одно и то же. Серена улыбнулась: – Мусса, я не понимаю, почему верблюд сразу узнаёт о твоих чувствах, а перед женщиной ты таишься. – Серена встала, разворошила угли в очаге и занялась приготовлением чая. – Когда я встретила твоего отца и сказала, что хочу выйти за него, аменокаль упрекнул меня в своекорыстии и в том, что я думаю только о себе. По его словам, мое желание было в корне неправильным. Вся наша знать и марабуты целиком соглашались с ним. Разум мне говорил, что аменокаль прав. Одно только сердце не соглашалось с доводами соплеменников. Но, едва увидев Анри, я безошибочно знала, что послушаю сердце. Должна ли я тебе говорить, кто оказался прав? Мусса постоянно вспоминал разговор с матерью, думал о том, что могло бы быть и что будет на самом деле. «Малеш, мактуб», – говорил в таких случаях имам. Чему быть, тому быть. Так написано. Мусса передернул плечами. А написано ли? И все ли подчинялись написанному? Мусса выплеснул остывший чай на угли костра и встал, собираясь поохотиться с Такой… Мехари, двигавшегося в его сторону, он не столько увидел, сколько почувствовал. Кого же занесло в эти места, далекие от караванных путей? Подойдя к сумке, висевшей на боку его верблюда, Мусса достал бинокль в медном корпусе и навел на всадника, двигавшегося в облаке пыли. Это был Люфти. Раб торопился к нему так, словно спасался от пожара. Наконец, увидев хозяина, Люфти замахал руками: – Хамдуллила! Я тебя нашел, господин. Хвала Аллаху! У верблюда от быстрого бега по жаре были выпучены глаза. Он натужно дышал. – Смотрю, ты не щадил своего скакуна, и это на таком-то пекле, – встревожился Мусса. – Никак в ариване что-то случилось? – Не волнуйся, господин. Там все в порядке. Но госпожа Серена угрожала мне множеством несчастий, если я спешно не разыщу тебя. В Тимиссао я опоздал всего на одну ночь. А потом – Аллах мне свидетель – я потерял твой след! – с гордостью и недоверием признался Люфти. Уж если раб, учивший его премудростям передвижения по пустыне, потерял его след! Такое признание дорогого стоит. – Ты хорошо обучился, господин, если твой раб в этом признаётся! Никакие дьяволы тебу тебя не найдут, можешь быть уверен! А ведь было время… Ладно, нечего поминать старое! – Люфти соскочил на землю, вытащил из-под одежды кожаную сумку и осторожно извлек из нее письмо. – Хозяйка послала тебе это и наказала прочитать как можно быстрее. Мусса сразу узнал материнский почерк. Мусса! Надеюсь, мое письмо застанет тебя в добром здравии. Пишу по-французски, чтобы никто не узнал об этой новости. Жена аменокаля показала мне послание, полученное от французской экспедиции и адресованное Ахитагелю. Он в это время уже уехал в Ин-Салах, и потому жена попросила меня вскрыть и перевести письмо. Оно было ответом на прежнее послание от Ахитагеля и касалось места встречи и маршрута, предложенного французами. Они также просили о встрече с самим аменокалем. В конце перечислялись имена некоторых офицеров из состава экспедиции. Одним из них… мне пришлось перечитать это место несколько раз, дабы убедиться, что я не ошиблась… так вот, одним из них был лейтенант Поль де Врис. Я не верила своим глазам! Учитывая возраст, он вполне мог стать армейским офицером. Даже после случившегося с его отцом я могла легко себе представить Поля в военной форме. Мужчины в роду твоего отца неизменно выбирали военную карьеру. И, судя по всему, он осуществил свою детскую мечту и попал в пустыню. Мусса, ты только подумай! Разве это может быть кто-то, кроме нашего Поля? Это после стольких лет молчания! Но у меня была и другая причина тебе написать. Я узнала, что в Ин-Салахе с аменокалем, в числе прочих, должен встретиться некто Тамрит аг Амеллаль. Я никогда не рассказывала тебе об этом человеке. Не считала нужным, поскольку думала, что он исчез навсегда. Когда-то этот человек пытался подлым образом расправиться с твоим отцом. Говорят, он вступил в секту сенусситов, которые полны решимости помешать экспедиции подполковника Флаттерса. Не знаю, насколько это правда, но Тамрит жестокосерден и полон ненависти. Ему знакомо лишь вероломство. От его участия можно ждать только бед. Чувствую, вокруг французской экспедиции что-то затевается, но внешне это не проявляется никак. Я и представить не могла, что ихаггарены умеют быть настолько скрытными. Если ты узнаешь, каким маршрутом пройдут французы, то одновременно узнаешь и о намерениях наших соплеменников. Если французы повернут на запад, это добрый знак. В таком случае они пройдут вблизи Абалессы и беспрепятственно двинутся дальше на юг. Но если они свернут на восток, к Серкуту, значит они обречены. Как же мне сейчас не хватает прежнего аменокаля! Твой абба сумел бы дать тебе дельный совет. Вынуждена признаться, что я на такое не способна. Если дойдет до трагических событий, тот факт, что французы сами в этом виноваты, не уменьшает степени трагедии. А то, что среди них может оказаться наш Поль, вызывает у меня страх за него. Возможно, уже слишком поздно что-либо предпринимать. Постоянно думаю о тебе. Да будет твое путешествие безопасным! Мусса сел на землю и еще раз прочитал письмо. Поль! При мысли о двоюродном брате его сердце радостно забилось. Муссу охватило волнение. Нахлынули воспоминания. Все эти годы Мусса не переставал задаваться вопросами о судьбе Поля и часто думал о нем. И на тебе! Поль здесь, в пустыне! Какая удивительная новость! Мусса взглянул на дату письма. С момента написания прошло три недели. Черт бы побрал аменокаля, уславшего его подальше от французов! Мусса безошибочно знал, как ему действовать. – Люфти, дай своему верблюду отдохнуть. Затем возвращайся в ариван, – распорядился Мусса, торопливо укладывая свои вещи в сумку. – И никому не говори, что видел меня. – Даже демон Кель-Асуф[65][Кель-Асуф – одно из имен дьявола в мусульманской культуре.] не сможет выведать это у меня, – пообещал Люфти. – Господин, а куда теперь отправишься ты? – Точно не знаю. Поеду искать французов. Мусса вдруг вспомнил о подарке и вытащил из сумки манускрипт. Потом достал бумагу, ручку и быстро написал послание Даии. Даия! Пусть тебе будет приятно читать детям из этой книги и знакомить их со светом ее мудрости. Возможно, однажды ты научишь и своего ребенка жизни, читая ему слова отсюда. Желаю тебе большого счастья в браке. Мусса Ему хотелось сказать намного больше, но он не знал, как это выразить. Все было слишком личным, а записка не должна компрометировать Даию. Покачав головой, Мусса порвал записку и написал новую, повторявшую первую, но без слов «в браке». Возможно, мать была права, и его сердце пока не готово отступиться. – А вот это отдашь госпоже Даии, – сказал Мусса, подсовывая сложенную записку под шнурок, которым был перевязан подарок. – Непременно, господин. Пришпорив верблюда, Мусса поехал на северо-восток. Люфти провожал хозяина взглядом, пока тот не превратился в пятнышко. Вскоре исчезло и оно. Глава 24 Солнце плясало на воде, которая наполняла выдолбленный в скале желоб. Солнечные блики отражались на золотистых шеях животных, превращаясь в размытые желтые пятна. Сгрудившись возле водопоя, верблюды жадно и шумно, литр за литром, поглощали воду. Мышцы на их длинных глотках перекатывались в одном ритме с солнечным светом, поднимавшимся по склоненным верблюжьим шеям. В ветвях тамарисков резвились и порхали две красные мунии, которых ничуть не тревожил шум внизу. Французы расположились в тени деревьев лицом к колодцу Тадженут и смотрели, как шамба, взмокшие от жары и напряжения, наполняли водой желоб и кожаные бурдюки. Колодец был глубоким. Один шамба опускал в его темные недра веревку с ведром, ждал, когда оно ударится о дно, после чего дергал веревку, пока ведро снова не появлялось над поверхностью воды. Тогда шамба начинал его поднимать, перехватывая веревку то правой, то левой рукой и ощущая тяжесть наполненного ведра. Под грязной одеждой проступали напрягшиеся мышцы. Так продолжалось, пока он не подтягивал ведро к себе и не выливал воду в бурдюк, подставленный помощником. На его место вставал другой шамба; этот, зачерпнув воды, выплескивал ее не в бурдюк, а в желоб для верблюдов. Оба трудились быстро, но, чтобы наполнить все бурдюки и напоить всех верблюдов, требовалось не меньше часа. Лошадей напоили первыми. Так делали всегда. Жару эти великолепные породистые животные переносили гораздо тяжелее верблюдов. Напоив лошадей, проводники, оставленные Аттиси, сразу же повели их пастись на редкие пятачки травы, разбросанные по каменистой долине.