Он встал на нетвердые ноги. Потянулся, подвигал руками, сгибая и разгибая их, чтобы согреться. Он не представлял, где находится, поскольку видел только небо и темные скалы, громоздящиеся вдали. Сколько же времени он провел без сознания? Поль склонился над телом, чтобы забрать накидку мертвого туарега, чья одежда была покрыта запекшейся кровью. Он старался не смотреть на рваную прожженную дыру в ткани. Тело было негнущимся, словно тяжелая деревянная марионетка, и снять накидку оказалось не так-то просто. Пистолет Поля выпал из складок и застучал по каменистой земле, удивив его. Он вновь сел. От напряжения у него закружилась голова. Посторонний звук заставил его поднять голову. На вершине высокой скалы сидел крупный ворон с лоснящимися перьями, буравя его черными глазами, полными ненависти. Поль мешал его трапезе. Подняв камень, он бросил его в ворона. Тот с сердитым карканьем вспорхнул. Поль закрыл глаза, попытавшись взять себя в руки и собраться с мыслями. Мысли по-прежнему разбредались, но воспоминания кусками возвращались к нему. Тадженут! Бойня, погоня. Он снова вздрогнул. Барабанная дробь в голове начала утихать. Ему требовалась вода. Осторожно пробираясь между трупом и тушей верблюда, Поль добрался до имущества туарега. Там он нашел бурдюк из козьей кожи, наполненный водой, торопливо вырвал кожаную пробку, припал к бурдюку и стал жадно пить. Из-за поспешности драгоценная влага стекала по его подбородку и капала на землю. Вода была солоноватой, но после многочасовой жажды ее вкус показался ему прекрасным. Главное, она была холодной. Напившись, Поль прополоскал рот. К верблюжьей шее плотно крепилась мягкая кожаная сумка. Открыв ее, Поль обнаружил финики, муку, соль, сахар, чай и небольшую медную миску. Сильный голод заставил его тут же отправить горсть фиников в рот. Поль жадно их жевал, выплевывая косточки. За первой горстью последовала вторая и третья. Он ел финики, запивая водой. Поль понимал, что надо идти дальше. Перекинув две сумки через плечо, он забрал свой пистолет, потом взял меч и кинжал убитого туарега, который вытер о штанину и сунул себе за пояс. Поль уже собирался двинуться в путь, как вдруг остановился, охваченный волной стыда. Стыд заставил его обернуться. В своей прежней жизни Поль не причинил вреда ни одному человеку, а сейчас он крал еду, воду и накидку у туарега, которого накануне застрелил. Он не знал, какие ощущения должен при этом испытывать, но предполагал, что не печаль и не желание заплакать. Он убил противника и теперь уходит. Дело сделано. Здесь могло бы лежать его тело, и туарег сорвал бы с него одежду и изрубил бы его, уже мертвого, на куски, а потом ушел бы, не испытывая ничего, кроме безразличия. Но он-то не туарег, и стоять здесь с холодным безразличием было неправильно. Смерть возле его ног разрушала легкие оправдания. Покраснев, Поль опустился на колени и натянул тагельмуст на открытые глаза мертвеца. Потом склонил голову и закрыл свои. Отче наш, сущий на небесах… Нет! Этого делать нельзя. Молитва угасла у него на губах, а внутри закипел гнев. Нечего молиться после Тадженута! Боже милостивый, что сотворили эти туареги! Реми! Подполковник и Массон! Деннери! Мертвы, все мертвы! Я не стану молиться за эту двуногую скотину. Он потянул за край тагельмуста, чтобы открыть убитому лицо. Пусть во́роны увидят лицо зла, прежде чем устроят свой пир. Поль снял трофейную накидку и швырнул на землю. Он не воспользуется одеждой врага. Я на войне. Взяв еду и воду, Поль двинулся в путь. Это все-таки было утро. Из-за дальней вершины в идеально синее безоблачное небо выплывало солнце. Сама гора – гигантский зубчатый монолит – высилась над долиной. Подобно другим горам, она казалась воплощенной фантазией, перекочевавшей из сна. Все горы на плато Ахаггар были странными и забавными, напоминавшими картинки из детской книжки. Природа построила тут замки, шпили и запечатлела профили великанов. Неземные, таинственные горы, которых больше нигде не сыщешь. Здесь обитали драконы и феи. Здесь обитала смерть. Теперь он вспомнил. Большая гора – это Серкут. Вчера они проходили в ее тени, и Недотепа… Разум Поля ухватился за мысль о псе. Поль в ужасе огляделся вокруг. Он ведь совсем забыл про своего четвероногого друга, которого оставил в сумке. – Недотепа! – закричал Поль, не услышав ничего, кроме эха своего голоса, возвращенного окрестными скалами. – Недотепа! Он сел, и только теперь к нему явились слезы, омывая его волнами горя. Все внутри сжималось от душевной боли. Поль плакал, пока не ощутил телесную боль. Через какое-то время он очнулся от переживаний. Следы высохших слез на щеках стягивали кожу, словно шрамы. Поль смотрел на разгоравшийся день. Слезы повергли его в смущение. Он понимал, что надо идти дальше, иначе эти дурацкие оплакивания его погубят. Солнце поднялось еще выше. Недавний холод исчез. День будет жарким. Не изнурительно знойным, поскольку сейчас еще февраль… или уже март? Он не мог вспомнить. Я убью их всех. Поль оглянулся, начав с громады Серкута. Он медленно обводил взглядом горизонт, задерживаясь на каждой вершине, склоне и откосе, надеясь заметить в их странных очертаниях хоть что-нибудь знакомое. Но нет, все здесь было незнакомым. Его глаза вернулись к Серкуту. Смотрит ли сейчас Диану на эту гору? Или он тоже мертв? Нет. Он выжил. Теперь он командир, поскольку подполковник и капитан убиты. Как поступил бы на моем месте он? Поль рассеянно поддел ногой камень. Ты знаешь, как бы он поступил. Стал бы преследовать негодяев. Безумие! Их вдвое больше, чем нас. И что с того? Надо расквитаться с ними. Сейчас не время для мести. Сейчас нужно остаться в живых. Месть потом. Сражаться и немедленно! Чем еще занимается солдат? Бежать, вот что надо делать. Бежать на север. Со всех ног. Диану бы не побежал. А ты? Нет, черт побери!.. Или да. Сам не знаю. Возможно, туареги атаковали и основной лагерь. Если так, живых там не осталось. Диану? Он не погиб! Он движется в сторону Уарглы. И ты не стой. Соберись. Шевели ногами. В какой стороне Уаргла? Не знаю. Где-то на севере. Ничего я толком не знаю. Никогда не обращал внимания. Все горы, что вижу, мне незнакомы. Ну почему ты был таким невнимательным? Потому что всегда за тебя это делал проводник. Тебе было незачем обращать внимание. А если ты невнимателен, как тебя могли произвести в офицеры? Офицеры обязаны уметь ориентироваться на местности. Реми знал, что ты – дутая фигура. Ах, Реми! Сейчас это уже не имеет значения. У тебя нет ни компаса, ни винтовки, ни верблюда. Пешком ты не догонишь остатки экспедиции. Офицеры погибают точно так же, как рядовые. Поль содрогнулся. Солнце начинало припекать спину. Вокруг – только нескончаемые пространства и безмолвие. Мне страшно. Посмотри страху в лицо, и он отступит. Я здесь умру. Прекрати! Скулящий щенок! Иди на север. В Амгид, затем в Уарглу! На север, где вода. На север, где жизнь. А если они где-то поблизости и преследуют туарегов? Пойдешь на север и разминешься с ними. Заблудишься и умрешь в одиночестве. Мне так и так грозит смерть. Я всегда умудрялся заблудиться. Лучше заблудиться, идя на север, чем на юг. Лучше выбраться отсюда. Едва успев закончить мысленный разговор с собой, он зашагал и лишь потом понял, что идет. Его шаги становились длиннее, сильнее, побуждаемые настоятельной необходимостью и жутким страхом. Я заблудился. Мне страшно. Я не хочу умирать. Поль ускорил шаги. Он двигался все быстрее, подгоняемый демонами собственного разума. Он гнал их всех прочь. Сейчас не время строить теории, оплакивать Реми, сокрушаться из-за собаки и поддаваться страху. Только вперед, на север, в Уарглу. Я на войне. Из-за мрачных реалий положения, в котором он очутился, ему было не до окрестных красот. Горы и скалы превратились в препятствия, мешавшие идти. Сколько бы он на них ни смотрел, глаза не замечали ни одной знакомой мелочи. Теперь он сам прокладывал курс. Поль старался думать исключительно о скорости движения и пройденном расстоянии. Варианты маршрутов исчислялись сотнями; он выбирал те, которые были легче для прохождения. Поход превратился в игру. Разум оценивал расстояние и вычислял углы поворота. Ноги ритмично, уверенно и быстро несли его вперед. Так Поль шел час за часом, не замедляя шага. Его внимание было целиком сосредоточено на ходьбе, тело сливалось с разумом, разум со скалами, скалы – с его тенью, а его тень неуклонно двигалась на север. Только когда солнце скрылось за горизонтом, он почувствовал утомление и решил сделать привал. Сняв с плеча поклажу, он сел на песок, достал из сумки горсть фиников, и пока жевал, думал, как ему быть с мукой. Поль ни разу в жизни не готовил себе еду. Мука, доставшаяся ему, была непросеянной, цельнозерновой, добротной, хотя в ней попадались кусочки насекомых. Он лишь знал, что из такой муки пекут хлеб и лепешки. Значит, ему понадобится огонь, а для огня нужно топливо. За день ему часто попадались одиночные деревья, однако там, где он остановился, растительности не было. Он сидел на песке, рядом с большим черным камнем, еще горячим от солнца. Может, тепла камня хватит, чтобы соорудить из муки нечто съедобное? Поль насыпал муки в миску, добавил воды из бурдюка, посолил, но, подумав, что напрасно насыпал столько соли, добавил побольше сахара. Ложки не было. Тесто приходилось месить пальцами, не очень годившимися для этого. У теста не было однородности, местами оно получалось клейким, местами комковатым, а кое-где сухим. Пальцы уставали, но смесь упрямо не желала превращаться в настоящее тесто. Точнее, оно было у него лишь на пальцах, и, как бы он ими ни шевелил, липкие шарики не смешивались с остальной мукой. Убедившись, что с замесом одной рукой ничего не получается, он стал месить обеими, смыкая их, давя на неподатливую массу и растирая ее между пальцами. Он понял, что налил слишком много воды, отчего подобие теста липло к рукам, норовя подняться выше запястий. Поль старался загнать это месиво в миску, однако бо́льшая часть по-прежнему липла к рукам. Он стряхивал тесто, помогая себе тыльными сторонами ладоней, затем поочередно освобождал пальцы, проводя ими по краям миски, пока кусочки не оказывались на дне. Решив, что максимально очистил руки от теста, Поль оглядел их. Увы, на руках еще оставалось немало теста. Не решаясь понапрасну тратить драгоценную муку, он стал облизывать пальцы. И это тоже оказалось делом непростым, ибо к этому времени мука успела высохнуть и превратиться в камень. Вдобавок она прилипла к волоскам на тыльных сторонах ладоней. Поморщившись, Поль стал оттирать руки, водя ими по штанам. Это подобие теста Поль положил на нагретый камень, после чего тщательно прикрыл снятой курткой и стал ждать, надеясь, что время превратит тесто в лепешку. Увы, этого не случилось. Его палец проделал в тесте дыру. «Что-то не похоже на лепешку», – подумал он. Выждав еще полчаса, он потрогал снова и понял, что дальнейшее ожидание ничего не даст. Теперь его изделие хотя бы не липло к рукам. Снаружи лепешка была жесткой, а внутри оставалась клейкой. Замеса по всем правилам не получилось, и потому язык натыкался на кусочки сахара и крупинки соли. Непонятным образом к лепешке пристал песок, хрустевший на зубах. Поль храбро проглотил свой ужин, с удовлетворением отметив, что ничего лучшего не готовил. В свете сумерек он посмотрел на Серкут. За день пути гора несколько уменьшилась в размерах, но не настолько, как ему хотелось бы. Над горизонтом уже ярко светила Венера. Над ней, несколькими градусами восточнее, повис серп растущей луны. Ее света ему хватит, чтобы идти еще несколько часов. Снова взвалив на плечи мешки с едой и водой, Поль отправился дальше. Он радовался, что снова шагает, ибо после захода солнца стало зябко. В сумерках он шел намного медленнее. Памятуя участь туарегского верблюда, он шел с осторожностью, глядя под ноги и не всегда зная, ступает на твердую землю или в глубокие тени. Он старался идти так, чтобы Венера находилась у него за левым плечом. Потом, когда стало темнее и появилось больше звезд, ориентироваться стало легче. Он оглядывался на сверкающую планету и все хуже различал силуэты гор на горизонте, начинавших сливаться с густым пурпурным небом. Туарег, подъехавший к месту, где Поль пытался испечь лепешку, слез с верблюда и осмотрел следы. Их француз оставил более чем достаточно. Довольный тем, что находится на верном пути, туарег вновь залез в седло и пришпорил своего мехари. Холода он не чувствовал, тагельмуст, гандура и верблюжья спина согревали его. Он удобно сидел в седле, упираясь ногами в шею верблюда. Если понадобится, он мог ехать так всю ночь. – Бок-бок, – совсем негромко произнес туарег. Верблюд послушно отреагировал на прикосновение хозяйской ноги и развернулся на север. Поль шел два часа подряд. Когда совсем стемнело, через час подул ветер – незваный гость с востока, шумный и холодный. Луна была еще недостаточно яркой, чтобы освещать пустыню. Поль прикинул, что прошел пять или шесть километров – совсем неплохо для вечернего похода по пересеченной местности, но совсем ничтожно для громадного расстояния, которое требовалось преодолеть. Луна стала клониться к горизонту. Поль решил найти себе место для ночлега, пока луна не исчезла совсем и не оставила его в полной темноте. Он нашел большой валун, выщербленный с одной стороны, и устроился на постели из песка и мелких камешков. Подушкой ему служил мешок с едой. Поль закрыл усталые глаза. Через десять минут он понял, что не уснет. Ветер был слишком холодным и задувал в края ниши. Французская военная форма не спасала от пустынных ночей, да и костра не разведешь. Надо сооружать укрытие. При угасающем свете луны Поль набрал плоских камней, расположив их полукругом. Ему было некогда осматривать каждый камень и прежде, чем браться за камни руками, пошевелить их носком сапога. Эль-Мадани его предупреждал: в пустыне все всегда надо проверять. Но усталость, темнота и желание поскорее согреться притупили бдительность Поля. Он почти уже закончил. Его каменная стена достигала высоты колена. Он выкладывал последний ряд. Соприкасаясь, камни издавали резкий гулкий звук. Поль старался класть их как можно плотнее, чтобы никакой ветер не проникал в щели. Ночной холод сделал большого скорпиона медлительнее, но не погрузил в спячку. Он инстинктивно отреагировал на вторжение, его хвост молнией взметнулся вверх, нашел теплый незащищенный участок на теле противника и вогнал под теплую кожу порцию яда. Сделав это, скорпион медленнее, чем днем, ретировался под защиту другого камня.