– Согласен, вероятность этого крайне мала. Но что, если им все-таки удастся? – Тамрит взял свою винтовку и начал рассматривать при свете костра, держа ствол вблизи лица Аттиси, поворачивая оружие в разные стороны, восхищаясь очертаниями винтовки, а затем вскинул ее, словно намеревался выстрелить. – Хотя нас вчетверо больше, чем их, – сказал он, глядя в прорезь прицела, – успех решает не только численность. Маленький скорпион способен убить взрослого человека жалом, которое ничтожно по сравнению с этой винтовкой. – Сияние костра отразилось от дула винтовки, осветив глаза Аттиси. – Французские скорпионы умеют обращаться с этим оружием. Мы не умеем. – Верно, – согласился Аттиси. – Вот я и подумал: есть, наверное, способ достичь сразу обе цели, – продолжил Тамрит. – Способ атаковать французов без нападения на них. – Не понимаю, к чему ты клонишь. – Эфелеле, – тихо произнес Тамрит. У Махди сразу закружились мысли и забурлила кровь. – Они не подпустят нас к себе, – покачал головой Аттиси. – Напрямую, конечно, не подпустят. Сначала мы должны поиграть с ними, чтобы они сделали так, как нам нужно. Пока они ели горячий хлеб, Тамрит изложил им план действий. Махди и Аттиси внимательно слушали. – Рад, что ты не являешься моим врагом, – признался Аттиси, когда Тамрит кончил говорить. Возможно, этот пес ислама и страдает бешенством, но он превосходно управляет своими чувствами. – Это хороший план. Не слишком запутанный, но и не слишком прямолинейный. Мы его выполним. – Аттиси повернулся к Махди. – Отправишься сегодня же. Возьми двоих в помощь. Потом разыщешь нас в Айн-Эль-Керме. Прежде чем уехать, Махди набросил на плечи еще одно одеяло, взял хлеб и чайник со свежим чаем и отправился туда, где на песке, лежа в скрюченных позах, мерзли пленные. Из-под мешков слышались стоны и плач. Их ноги были связаны, чтобы не смогли убежать. Мешки с их голов снимали дважды в день на полчаса, когда кормили и поили. У туарегов имелся опыт обращения с пленными, и они знали, что люди способны неделями балансировать на тонкой грани между жизнью и смертью. Махди опустил на землю хлеб и чай и снял мешок с пленника, который ни издавал ни звука. У пленного были густые брови, аккуратно подстриженные борода и усы и орлиный нос. Выглядел он слабым и изможденным. Он молча смотрел на Махди. Махди обрезал веревки и помог пленному сесть. Тот принялся растирать запястья, восстанавливая кровоток. Махди накинул ему на плечи одеяло, обернув вокруг шеи, покрасневшей и стертой от веревок. Налив чай, Махди протянул чашку моккадему. – Выпей, святой человек, – сказал он по-арабски. Моккадем закрыл глаза, прочитал молитву, затем залпом выпил чай. Махди вновь наполнил чашку. – Не я выбирал такое обращение с тобой, – продолжил Махди, пока моккадем пил. – Ты сам выбрал этот путь, оказав помощь неверным. Он отломил хлеб и протянул пленному. Тот почти мгновенно съел. Моккадем шумно жевал, но молчал. – Ешь-ешь, – уговаривал моккадема Махди, протягивая новый кусок. – Ты не должен умереть, святой человек. Ты должен жить, ибо сейчас ты нам нужен. Моккадем доел хлеб и допил чай. Когда он поел, Махди снова связал ему руки за спиной, но уже не так крепко. Надевать мешок он не стал. Махди смотрел на моккадема сквозь щель своего тагельмуста и думал: «Он страдает молча. Он силен, потому что его вера крепка. Он достойный человек». Вернувшись в лагерь, Махди велел одному из рабов накормить остальных пленников и чем-нибудь их прикрыть, затем велел еще двоим седлать верблюдов. Один спросил, куда они поедут. – Собирать урожай, – с улыбкой ответил Махди. Така быстро набирала высоту, поднимаясь в знойном воздухе. Ее крылья двигались легко и изящно. Закончив подъем, она расправила крылья и медленно сделала широкий круг. Теперь ее несли воздушные потоки, а она лишь управляла парением, покачивая кончиками крыльев. Така играла с воздухом, словно пробуя его на прочность, и одновременно оглядывала местность. После недолгого парения она опустила хвост. Движение воздуха понесло ее выше, где она поймала нисходящий поток и спикировала вниз, опустив голову и сложив крылья. Затем Така слегка выдвинула крылья вперед, и воздух снова понес ее вверх. Подъем сопровождался легким шелестом крыльев и едва заметным движением хвоста. Она уравновесила тело и теперь могла часами плыть по воздуху, не прилагая усилий. Така пролетела над горами западного края равнины, скользя зорким взглядом по пустыне. Внизу, в скальной котловине, четыре верблюда искали себе пропитание. Далеко на востоке, едва видимая даже острому зрению Таки, колонна людей брела в северном направлении. Расстояние делало их фигуры совсем крошечными. Ветер нес ее, пока она не оказалась над верблюдами. Там она сделала несколько кругов над пасущимися животными, затем перелетела через горы и занялась охотой. Выискивая добычу, она всматривалась в разогретую солнцем поверхность гор и тени между ними. Среди деревьев, росших в вади, летала пара песчаных дроздов. Птички торопливо хлопали крыльями, делали передышку, затем хлопали снова, успевая промелькнуть в ветвях одного дерева и переместиться на соседнее, где почти не задерживались и с веселым щебетанием опускались на песок. Така с интересом следила за ними; особенности сетчатки ее глаз делали изображение предельно четким, отчего казалось, будто дрозды находятся значительно ближе. Потом она заметила ящерицу, греющуюся на солнце. У сокола был выбор, и он предпочел рептилию. Ящерица сидела неподвижно, растопырив короткие лапки. Темные чешуйки вбирали в себя жар солнца. Двигались только ее выпученные, лениво моргавшие глаза. Така сложила крылья, наклонила голову и почти вертикально нырнула вниз. Она быстро набирала скорость. Ветер шелестел в ее перьях. Но она не падала камнем, а соразмеряла свои движения со скоростью и направлением ветра, продолжая следить за ящерицей. Почти у самой поверхности, когда казалось, что она вот-вот упадет, Така расправила крылья, опустила хвост и одновременно раскрыла когти лап. Это несколько замедлило спуск. По три острых когтя спереди и по два сзади были готовы вцепиться в добычу. Уже перед самой атакой она слегка шевельнула хвостом, выравнивая направление. Ящерица почуяла опасность, но тень над собой увидела слишком поздно. Когти Таки впились ей в голову, шею и нежные бока. Смерть ящерицы была мгновенной. Взмахнув крыльями, сокол устремился вверх. Мертвая ящерица покачивалась в когтях, почти не мешая полету. Пролетев немного, Така заметила Муссу, дожидавшегося ее рядом с верблюдом. И снова у нее появился выбор: вернуться к хозяину или улететь. С громким, горделивым верещанием она пронеслась у него над головой и стремительно приземлилась, после чего разжала когти и отскочила назад. Мусса быстро подошел к охотничьему трофею и достал нож. Ловкими движениями он отрезал ящерице лапы, голову и хвост. Затем выпотрошил внутренности, бросив их вместе с головой Таке. Соколиный клюв пробил кость. Така мигом проглотила мозг своей добычи. Тушку ящерицы Мусса убрал в кожаный мешок, после чего вытер о песок руки и нож и забрался на мехари. Длинноногий верблюд стал неуклюже подниматься, совершая сложные движения, отчего всадник несколько раз качнулся взад-вперед. Мусса свистнул. Закончив трапезу и почистив перья, Така взлетела на протянутую ладонь, безропотно подставила голову под колпак и заняла свое место на луке седла. Они двинулись в направлении, ранее указанном Такой ее кругами. Муссе они подсказывали, что внизу могут находиться люди или животные. Он решил проверить. Подъехав ближе, он слез с мехари и быстро поднялся по скалам. Людей поблизости не было. Четыре диких верблюда объедали листья с верхушек акаций. Мусса спустился за веревкой, после чего отправился ловить верблюдов. Хаким, вездесущий помощник Поля, морщился от боли. Так плохо ему еще не было. Выйдя из колонны, он сел на песок. Мимо брели люди, сопротивляясь ветру и собственным тяготам, многие из которых были куда серьезнее, чем у Хакима. За парнем тянулась струйка крови, с шипением высыхая на песке и камнях. Он снял остатки сандалий. От подошв остались только края, но и те были испещрены дырами от острых камней, пропарывавших подошвы, словно бумагу. Теперь эти камни впивались уже в его ноги, до крови раздирая мозолистые пятки и стопы. Хаким развязал липкий лоскут и снова поморщился, ибо за тканью потянулась корка запекшейся крови. Он отшвырнул лоскут, который тут же подхватил ветер и помчал по равнине на юг, словно рваный красный парус. Грязными пальцами Хаким выковырял песок из ран и вытащил оставшиеся нитки. Потом краем тюрбана протер раны. Из самых глубоких шла кровь. На жаре она быстро твердела, запечатывая рану, но, стоило ему продолжить путь, все раны тут же открылись. Туда снова набился песок, который перемалывался от соприкосновения с другими камнями, отчего каждый шаг превращался в пытку. Хаким пытался выбирать дорогу, но это было невозможно. Тогда он стал наступать на внешний край ступней, что вызвало судороги в икроножных мышцах. Это была битва, обреченная на поражение. Хакиму требовались масло из козьего молока и новые сандалии. Подумав об этом, он горько засмеялся, не представляя, где в пустые можно найти и то, и другое. Ветер хлестал его песчинками по лицу. Тогда Хаким прикрыл нос и рот окровавленным концом тюрбана, убрав его за спину. Он ненавидел ветер. Иногда в пустыне царило безветрие. Парню нравилась такая погода, особенно по ночам, когда тишина обволакивала его настолько плотным покрывалом, что единственным звуком оставался шелест звезд в ночном небе. Но полное безветрие бывало редко, и ветер дул почти всегда. Этот начался позавчерашним вечером, подув с севера: сперва легкие порывы, которые затем стали чередоваться с более ощутимыми, после чего более ощутимые превратились в сильные и уже дули практически беспрерывно, свистя над равниной и жаля песком глаза и наиболее уязвимые части тела. Песок скрипел у Хакима на зубах, набивался под одежду, где смешивался с потом, превращая ткань в панцирь. Если песок терзал тело Хакима, то шум ветра яростно вгрызался ему в нервы, угрожая рассудку. После нескольких часов шум стал для него невыносимее самого ветра. Скорбные завывания проникали даже в те немногие места, куда не попадал песок, пока у парня на теле не осталось ни одного уголка, который бы не страдал от стихии. Утром скорость ветра еще больше возросла, из-за чего колонна не шла, а еле-еле ползла вперед. Ветер не принес с собой песчаную бурю, однако весь день люди с боем брали каждый метр пути. Их тела сгибались под странными углами, противостоя невидимой руке, стремившейся отбросить их назад. Из-за хрупкости фигуры и небольшого веса Хакиму было идти труднее, чем другим. Ветер забирался ему под гандуру, превращая в подобие воздушного змея. Хаким делал все, чтобы устоять на ногах. Это стало главной его задачей, а поскольку теперь он был вынужден идти на внешнем крае ступней, походка не отличалась изяществом. Парень не сомневался, что выглядит более чем странно. Он сердито косился на всякого, кто вздумает смеяться над ним, однако никто и не замечал его походки. Каждый был поглощен своей битвой. В довершение к перечисленным бедам Хакима ветер был еще и холодным и нес ледяное напоминание об Атласских горах на севере. А может, он дул с далекого моря. Ветер изводил его не меньше, чем острые камни под ногами. Его грудь покрывалась гусиной кожей, тогда как спина, подставленная солнцу, была мокрой от пота. Хаким попробовал идти задом, чтобы согреть грудь, но вскоре спина так озябла, что пришлось повернуться. В детстве такое хождение задом наперед очень забавляло его. В довершение ко всем несчастьям от песка страдали веки. Хаким отчаянно моргал, отчего песчинки лишь глубже проникали в глаза, которые и так были раздражены. У него пересохло во рту, язык покрылся густым слоем песчаной пыли, в горле саднило. Ветер каким-то образом высасывал из организма воду, а порядок, установленный сержантом Побегеном, не позволял пить тогда, когда хочешь. Нос Хакима, ободранный песком, тоже кровоточил. Капли крови собирались на кончике носа, откуда ветер сдувал их на гандуру, пока та не стала такой же красной, как его глаза. Сколько же крови у него в теле и не вытечет ли она вся через ноги и нос? Надо будет спросить хозяина. Достав кинжал, Хаким отрезал полоску от полы гандуры. Он делал это уже в третий раз, отрезая все более широкие полоски, чтобы лучше защитить ноги. Он обмотал ткань вокруг ступней. Когда в ней появлялись дыры, Хаким сдвигал тряпку и завязывал ее по-новому. Под конец повязка превращалась в грязную окровавленную тряпку, и Хакиму приходилось вновь укорачивать свое одеяние. Интересно, чего он лишится первым: крови или гандуры? Как говорят, малеш. У него еще есть рубашка и штаны. С помощью Аллаха они доберутся до Уарглы раньше, чем он разденется догола и лишится всей крови. Но сначала еще нужно не умереть от голода. А еда у них на исходе. Хорошее настроение Хакима, уничтожаемое стихией и отсутствием обуви, страдало и от голодных судорог. Он был тощим, но привык есть несколько раз в день. Только какое пустыне дело до его привычек? Хаким обмотал ноги, прикрепил остатки сандалий и похромал дальше. Для пешей колонны ветер превратился в ярмо, которое они были вынуждены тащить. А тут еще необходимость дожидаться отставших. За десять часов они проходили менее десяти километров, когда должны были бы покрыть все двадцать. Путь превратился в сплошные остановки, где кто-то возился со своими ранами, а кто-то боролся с судорогами в ногах. Те, кто посильнее, в ожидании ходили кругами или топали ногами, ибо остановка грозила судорогами и им. – Хватит их ждать! – возмутился кто-то из шамба. – К вечеру они нас нагонят. Его поддержали. Эль-Мадани хмуро посмотрел на них. – Те из вас, кто считает, что может в одиночку справиться с пустыней и туарегами, милости прошу вперед! – прорычал он. – Остальные и дальше пойдут вместе. В ответ шамба, от которого исходило предложение, хмуро посмотрел на сержанта: – Какая разница, помереть одному или со всеми вместе? – Большая, если ты один. Хочешь попробовать – иди, тебя никто не держит. Стрелки продолжат идти вместе. Когда нам попадется твой труп, так и быть, похороним. Шамба опустил глаза и побрел дальше. Поль шел рядом с Сандо. Лихорадка у инженера протекала вяло, однако высасывала из него силы. Зеленые глаза потеряли блеск, и под ними появились темные круги. Брюки порвались на коленях, и там темнели пятна засохшей крови – следы его падений. Ему очищали и перевязывали раны, но он снова падал. Он шел, сутулясь, крепко сжимая в руке туарегское копье, которое ему дали в качестве посоха. Инженер знал, что идет медленнее всех, однако продолжал двигаться и старался не утратить присутствия духа. – Божье благословение – оно повсюду, – сказал он, обращаясь к Полю. – Что? – переспросил Поль, не расслышав из-за ветра. – Я про ветер! – заговорив громче, пояснил Сандо. – Первый раз за всю неделю вокруг моего лица не вьются мухи! Он улыбнулся и стер с зубов песчаный налет. Пока он это делал, рука скользнула по древку копья, и Сандо упал, больно ударившись коленом. Он не вскрикнул, но от боли на глазах появились слезы. Тяжело дыша, Сандо поднялся на ноги. Поль нагнулся, осматривая колени инженера. – Вы опять поранились. Нужно вас заново перевязать. Сандо опустил копье и с кряхтеньем сел. Поль размотал повязку и осмотрел поврежденное колено. – Тяжело смотреть, как тело тебя не слушается, – признался Сандо. – На сей раз ничего страшного, – ответил Поль, хотя видел, в каком состоянии находится коленная чашечка инженера, и постарался прикрыть ее рукой. – Просто ваши колени, Сандо, становятся чуть более узловатыми. Мне говорили, что арабские женщины в восторге от таких коленей. В Уаргле у вас отбоя не будет. Поль стал очищать рану от песка. Сандо рассмеялся, превозмогая боль: – Вы так говорите по доброте душевной, но я чувствую, как мое тело потихоньку сдает. Такие ощущения добавляют человеку смирения. Разум может по-прежнему находиться в прекрасном состоянии, но он не более чем груз на тонущем корабле. Жаль, что наши тела не сделаны из более прочного материала. – Сандо поднял глаза к небу. – Конечно, тело – это удивительное творение, – торопливо добавил он. – Увы, мне не удалось создать ничего, что хотя бы наполовину обладало таким же совершенством. Но, как и все конструкции, тело постепенно тоже приходит в негодность. – Я бы посоветовал вам больше верить в свои силы. До Уарглы не так уж далеко. Сандо усмехнулся: – Лейтенант, я говорил, что у меня тело сдает. Но никак не разум. К вечеру ветер стих. Солнце село, и над равниной вдруг установилась мертвая тишина. Костров не разводили. Нечего было готовить, есть тоже нечего. Говорить никому не хотелось. Люди засыпали там, где сидели. Побеген и его солдаты Маржоле и Брам по очереди обходили лагерь, всматриваясь в темноту и не обнаруживая никаких признаков туарегов. Перед рассветом Эль-Мадани, по обыкновению, отправил четверых на охоту. Более часа они бродили по вади и ничего не нашли. Но затем один громко и радостно закричал. На островке пожухлой травы паслись четыре диких верблюда. Эль-Мадани заметил на мягком песке и другие верблюжьи следы и присел на корточки, внимательно рассматривая их. Следы были свежими, глубокими и отличались от следов, оставленных дикими животными. Эти следы оставил мехари, несший на себе всадника. Следы тянулись вдоль вади. Эль-Мадани двинулся по ним, держа наготове винтовку. Следы привели к кромке и исчезли, поскольку дальше был гравий. Сержант покачал головой. Казалось, кто-то пригнал и оставил верблюдов там, где люди из экспедиции их найдут. В лагерь он возвращался героем. Даже сдержанные стрелки подпрыгивали и плясали от радости. – Хамдуллила! Аллах услышал нашу молитву! Это был знак. Всевышний выведет их из пустыни, дав в помощь четырех диких верблюдов. Самых ослабевших участников экспедиции освободили от груза, навьючив одного из животных. На второго усадили Сандо, хрупкая фигура которого клонилась вбок. Джемаль был вне себя от радости. Он фыркал, кашлял и плевался, восхищенно похлопывая верблюдов по бокам. Потом он выстроил их в цепь, а когда они тронулись, урчал и рычал на них. Утро прошло в ликовании, но потом жара и голод взяли свое. Под вечер Диану брел, спотыкаясь. Поль держался на ногах крепче, но его мучило головокружение. Трижды колонна останавливалась из-за того, что кто-то падал в обморок и его приводили в чувство. Шли почти до полуночи, а устроив привал, снова не стали разводить костры. Глубокой ночью раздался одиночный выстрел, всполошивший весь лагерь. Люди просыпались, хватались за остывшие приклады винтовок и всматривались в темноту. Эль-Мадани не спал и видел вспышку выстрела. Он мгновенно бросился на то место, держа пистолет наготове. В случившемся не было ничего загадочного. На песке распласталась фигура одного из алжирских стрелков. Эль-Мадани опустился рядом. – Мадани, что случилось? – спросил подбежавший Диану.