Дом Жуковских внутри был не менее лаконичным, чем снаружи. Меня поразило отсутствие золотых абажуров и резных мансард. Вместо этого в главном зале была лишь одна лестница из серебристого мрамора, и несколько семейных портретов над входом. – Я распоряжусь, чтобы накрыли к обеду, – предложила Анечка, глядя на нас глазами полными материнской заботы. Но Александр внезапно перебил порыв ее безудержной заботы и произнес: – Когда вернется господин Жуковский? Анечка ненадолго оторопела, а затем ее взгляд упал не крохотное окно, расположенное в парадной. – Так вот он. Только прибыл, – она жестом указала на сани, что остановись у входа. – В таком случае, прошу меня простить Ваше Благородие, обед подождет. Мне бы хотелось сперва поговорить с господином Жуковским. – Да, Ваше Высочество, конечно. Вы хотите, как я понимаю, поговорить с ним лично? Александр молча кивнул. Его немногословность удивила не только меня, но и задела внимание Жуковской. Я пристально вгляделась в его лицо, старясь найти подсказки, но кроме того, что он был взволнован, ничего разглядеть не смогла. Что же могло его так волновать? – Господин Ришар проводит вас, – Жуковская оставалась в своем образе наивной и доброжелательной леди, хотя наверняка уже сомневалась в том, что его Высочество приехал исключительно с дружеским визитом. Не то, чтобы Жуковская любила совать свой нос в чужие дела, но ей наверняка было интересно узнать, о чем сын Императора хочет поговорить с ее мужем. И мне, признаться, тоже было интересно. – Не скучайте без меня, дамы, – не упустил шанс напоследок ухмыльнуться князь, прежде чем скрылся за одной из дверей парадного зала вместе с Ришаром. Мы же с Жуковской не спеша направились наверх. Прошло чуть больше года, как я не видела ее, но это время казалось мне вечностью. Благодаря ее занятиям и поддержке я оказалась во дворце, поэтому все это время я вспоминала ее занятия по языку с особой теплотой. Пока мы петляли по лестнице, которая казалась мне бесконечной, никто так и не решился начать разговор, будто слов и мыслей было слишком много, чтобы выбрать для начала что-то одно. Я слабо представляла, что ждет меня наверху, но внезапно лестница оборвалась, и передо мной открылся вид на самую обыкновенную столовую. В центре зала стоял длинный дубовый стол, покрытый атласной кремовой скатертью. Вокруг размещалось больше десятка мягких стульев, но я сильно сомневалась, что у Жуковских бывало столько гостей, чтобы все места были заняты. Главным украшением столовой был громадный камин цвета слоновой кости, у которого, свернувшись клубочком, лежал черный кот. Пространство над камином занимал внушительных размеров семейный портрет, на котором исключительно правдоподобно были изображены Анечка, Геннадий, две их совсем юные дочери и оба сына. Жуковская, как и прежде, была невероятно гостеприимна. Казалось, она вот-вот готова была сорваться на кухню, и сама принести мне чай с левашниками. – Как ваше здравие? Как идут дела в Институте? Быть может, нам стоит ожидать от будущих поколений еще больших успехов? – спросила я, не придумав ничего умнее для начала разговора. Анечка доселе была таким человеком, которого любой вопрос, вне зависимости от темы, невероятно воодушевлял. А уж стоило спросить у нее про Институт – дело всей ее жизни, как женщина расцветала, превращаясь в пышный бутон благоухающего шиповника. Но в этот раз все было иначе. Она опустила глаза, помолчала несколько поэтичных мгновений, а потом, иронично улыбаясь, с тоской произнесла: – А я отныне не преподаватель в Институте. Я в недоумении смотрела на женщину, нервно перебирая пальцами под столом. И она, предвосхищая мой вопрос, продолжила: – Так вышло, что я и мой муж, – она замялась, – были вынуждены покинуть это заведение. Отчасти это было наше решение, отчасти этому поспособствовало высшее руководство. В любом случае, теперь у нас нет возможности вернуться. Я быстро сложила факты в голове. Высшим руководством Института была Императрица. – Но почему же? Я не представляю, кто может быть лучше Вас! А сколько выпускниц её Величество сделала своей личной свитой?! – изумилась я. Анечка лишь горько улыбалась, отчего я только ещё ярче ощущала себя маленьким ребенком, которого родители изо всех сил старались уберечь от большой беды. – К сожалению, это не тот факт, который мог что-то изменить, – ответила она коротко. Когда нам, наконец, подали чай с франжипаном и мягкими сливочными бисквитами, мы уже вовсю разговорились, вспоминая эпизоды совместного прошлого. – А каково же ваше впечатление от дворца? – поинтересовалась женщина, поднося к губам микроскопическую чашечку, из которой раздавался дивный аромат кофе. – Ох, – только и вырвалось у меня. Я знала, что мне не миновать этого вопроса. Жуковская всегда была одной из тех преподавателей, которые внушили мне безмерную любовь ко двору. Во многом благодаря ей я выбрала этот путь, и говорить о дворце правду мне было неудобно, однако, учитывая начало нашего разговора, вполне возможно, что и Жуковская уже изменила свое мнение. Я, встав из-за стола, неспешно прошлась в сторону окна, из которого открывался вид на бескрайнее ледяное озеро и густой лес. А потом начала историю своего пути с самого начала. Я рассказала ей про первый бал, про письмо Варвары, про долг отца, про лицемерие и фальшь, с которыми я столкнулась. Рассказала о нелепых приказах Марии Павловны, всеми силами желающей завоевать внимание Александра, и даже о том, что иногда я жалею, что оказалась там. Когда я закончила, мой чай, по всей видимости, был уже не теплее, чем вода в озере за окном. А Анечка, в свою очередь, сидела все также молчаливо глядя на меня. Неизвестно отчего, но я решила, будто женщина попросту посчитала меня неблагодарной за все те возможности, которые я получила, попав во дворец, потому поспешила внести ясность в свой весьма нерадужный рассказ. – Вы думаете, я должна любить это место всем сердцем? Так, как вы нас учили! Жуковская все ещё не проронила ни слова. – Я люблю дворец. Как место. За архитектуру и яркость празднеств, но, простите меня, я не могу любить Императорскую семью так искренне и бескорыстно, как положено юной фрейлине. Но не потому, что я плохо воспитана, а потому, что я, к сожалению, не настолько глупа и наивна, как мне хотелось бы. Я почему-то вспомнила омерзительные прикосновения графа Равнина, пьяного Константина на золотом кресле в борделе Фани и безжизненную пустошь некогда процветающего имения – моего дома. – Да и все не так плохо, как вам могло показаться. У меня хорошее жалование, герцогиня последние несколько месяцев особенно снисходительна ко мне и, Александр, – я замялась, – в общем… всегда есть Александр, которого я могу попросить о помощи. – Александр... – протянула моя наставница. Его имя было первым словом, которое она произнесла за долгое время. Я все ещё не разобралась, какое впечатление на нее произвела моя пламенная речь. Совершенно неожиданно для меня она спросила: – Как вы думаете, зачем Александр приехал сюда? Вопрос поставил меня в тупик. – Я полагаю, он хотел увидеть своего наставника, с которым его дороги разошлись. Так же, как и у нас с вами. – Анна, у нас с вами изначально не было и не могло быть так же. Я знаю вас с десяток лет, знаю вашу мать и вашу семью. Мы с вами дворяне одного положения, и мы действительно можем понять друг друга. Тот, кто вырос во дворце и не видел другой жизни, так или иначе будет отличаться. – О чем вы? – я присела на мягкую обивку стула и уставилась на Жуковскую, лишь сейчас заметив, каким поникшим и тяжёлым был у нее взгляд. По крайней мере, она точно понимала меня, и возможно даже больше, чем мне хотелось бы. – Согласитесь, довольно сложно любить того, кто отнял у тебя семью? – Что? – не поняла я. – Господин Жуковский ведь здесь, ваших дочерей я видела у входа, а ваши сыновья, насколько мне известно, сейчас несут службу. Никогда прежде не видела женщину такой бледной, словно вся кровь в ее жилах вмиг остановилась, а сердце намеренно отказалось биться. – У меня больше нет сыновей, – произнесла она мертвым голосом. Теперь пришел мой черед молчать, виновато опуская глаза, оттого что затронула эту тему. Немного погодя, когда женщина совсем пришла в себя, я все же решилась спросить: – Что произошло? Кажется, она ждала этого вопроса и готова была поведать мне все с самого начала и без прикрас. – Мы никогда не были против Его Величества, и я, и мой муж относились к нему и его семье с почтением. Но, несмотря на уважение к человеку, мы всегда были против транжирства, кумовства и продажности, и главное, мы всегда были против позорного рабства наших крестьян. Наши дети придерживались этих же идей. Но старший сын всегда хотел служить, и когда он выбрал Императорскую военную академию, никто не был против. Довольно быстро Иван понял, что слишком мягок для этого дела. Однако было уже поздно. Он был в ужасе, когда впервые увидел, как провинившихся солдат проводят через строй, забивая насмерть палками, не раз он сам плакал, когда экзекуции подвергали тех, кто защищал своих товарищей или просто попадался под горячую руку офицерам. А сколько он видел отрубленных пальцев, вероятно больше, чем солдат во всей французской армии. Конечно, он хотел положить этому конец, потому что не выносил произвола и жестокости. – Что было потом? – я вслушивались в каждое слово наставницы, ощущая, как неприятный холодок щекочет спину. – Их командир батальона, человек, мягко говоря, не самый порядочный, решил, что ему дозволено использовать солдат по своей воле. Сын писал, что некоторых из них он увозил с собой прямо из казарм, некоторые возвращались покалеченные из-за изнуряющих работ, а некоторые не возвращались вовсе. Такое обращение, конечно, мало кому нравилось, особенно учитывая, что корыстное использование труда солдат каралось по закону. Но начальству не было дела до этого произвола. Постепенно назревало недовольство. Женщина тяжело вздохнула: – Вскоре и до Ивана дошли слухи о готовящемся заговоре против их командира. Он долен был немедленно доложить об этом, но не стал, позволяя всему свершиться. Но в последний момент у них всё пошло не так, и командир уцелел. Почти всех окрестили преступниками и отправили за решетку, в том числе и моего сына. Потом его обвинили в подстрекательстве к мятежу, неуставных взаимоотношениях, и наверх полагалось наказание за непристойные разговоры против Императорского Величества. Его лишили дворянства и разжаловали в солдаты. Ожидание приговора было невыносимым, и узнать, что его сослали на каторгу, для нас было бы самой лучшей новостью. Но военный судья, если его можно так назвать, распорядился иначе. Было решено наказать его прогнанием сквозь строй. Три раза по тысяче ударов. Боже, я молилась, чтобы мой сын не дожил до второй тысячи, – ее голос дрожал, но она держалась, – но ему не давали умереть. Врач, который шел рядом, подсовывал ему нашатырный спирт, и я даже не представляю, как он мог смотреть на то, что происходило перед его глазами. Иван умер лишь спустя полчаса после того как все закончилось. Но и это был не конец. Я смотрела на Жуковскую глазами полными слез, страха и ужаса. Я не хотела, чтобы она продолжала, потому что чувствовала, словно меня сейчас изо всех сил бьют этой же палкой. – Его брат был вместе с ним. И когда ему всучили шпицрутен, он отказался бить. Один из офицеров пригрозил хлыстом и ему. Женщина резко прервала рассказ, механически хлебнула остывший кофе, а затем посмотрела на меня таким взглядом, что я оцепенела от прожигающего душу леденящего чувства тоски. А потом она улыбнулась, и от этой гримасы мне стало ещё страшнее. – Георгий не смог сдержаться – сломал офицеру нос, – она покрутила в руках серебряную ложечку и равнодушно бросила ее на стол. – Его отправили на вечную каторгу, перед этим постаравшись и вырезав ему ноздри. – Но как? За что? – прошептала я, подавляя слезы. – Как вы смогли пережить это? – Анна, думаете это возможно пережить? – ответила она, отвернувшись. – Но самое ужасное было после. Мы понимали, что для всего высшего света мы отныне и навечно будем предателями. Но каково же было наше удивление, когда вместо клейма позора нам предложили выбор: либо мы публично отрекаемся от своих сыновей – заговорщиков и убийц, либо навечно будем изгоями. Думаю, вы понимаете, что мы выбрали. Институт мы покинули сразу, а по возвращении сюда мы узнали, что за сломанный офицеру нос с нас хотят взыскать десять тысяч. Мрачная тишина поглотила нас обеих.