Даниил запрыгнул внутрь здания, едва останавливаясь на скользком от крови полу. Встал единым комком ярости и мощи. — Второй! Внимание! Второй! — закричал кто-то. Вокруг влетевшего в зал йаха засуетились, перегруппировываясь, инквизиторы, едва успевающие складывать руки в отвращающих жестах. Даниил лишь брезгливо вскидывал руками, закрываясь от лопающегося вокруг воздуха. И бешено крутил головой, рыща глазами по залу. А из внутренних помещений и со двора вбегали монахи и храмовники. Даниил нашёл взглядом Алису, лежащую бессильно у ног владыки и смотрящую на него широко распахнутыми глазами. И зарычал сквозь зубы. Отмахнулся от напавшего сбоку храмовника — отлетев, тот ударился плашмя спиной о стену и свалился на пол бесхребетной морской звездой. А Даниил пошёл вперёд, расшвыривая встающих на пути. Владыка вскинул руки, вдыхая полной грудью. Алиса вскрикнула. Поздно. Даниил прыгнул. А Владыка выдохнул первое слово. Йахас влетел в невидимую стену. Рухнул сгофрированной куклой, расшибаясь об пол. И словно попал в зыбучий песок. Завяз, задрыгался, силясь встать. Ему почти удалось это — он поднялся на четвереньки. Алиса с ужасом смотрела на то, как от напряжения вздулись все мускулы йаха. Как вены завились змеями под кожей. Оскаленное лицо исказилось от напряжения. Из ноздрей, вслед за долгим, тяжёлым выдохом, поползли две кровавые струйки. Он с усилием поднял голову и посмотрел на владыку. Вертикальные зрачки отливали алым. Опершись на дрожащие руки, Алиса стала подниматься — на неё энергия молитвы владыки не действовала, но сил, чтобы двигаться, оставались крохи. — Отдай! — зашипел Даниил, трудно выталкивая звуки из напряжённой глотки. Воздух вокруг него завибрировал, словно закипающий бульон, когда он стал распрямляться. — Он встаёт! Внимание! — закричал кто-то из храмовников. Йах поднимался. Дрожа от напряжения. Скрежеща зубами. На лбу выступил красный пот. Из-под ногтей полилась кровь. Жилы вибрировали, натягиваясь до предела. Но он встал. Командор Борислав нахмурился, перехватывая рукоять меча, и вышел вперёд. Его примеру последовали другие. — Нет! Алиса нашла в себе силы подняться. Смогла и оторвать сострадательный, горящий слезами взгляд от друга, раздавливаемого толщей внезапно обрушившегося на него неба. Единым словом поверженного атланта. И, обернувшись, рывком схватила владыку за горло. Всмотрелась в расширяющиеся от осознания глаза. В дряблые веки, готовые скрыть от человечьего сознания ужас умирания под ударами йахаса. В залегающие тяжёлыми складками понимания морщины. За её спиной кричали храмовники. Командор Борислав быстро перестраивал их на два фронта. И Алиса слышала в его голосе, обычно твёрдом, отчаянье. Храм проигрывал. Теперь уже — проигрывал. …А Даниил, с трудом преодолевая массу сгустившегося пространства, сделал шаг… Она склонила голову на бок и выдохнула в лицо владыки тихо, не тратясь на эмоции: — Вырву язык. Её волосы поднимаясь, струились над плечами, игнорируя законы притяжения, в глазах дрожали вертикальные зрачки, но тело оставалось прежним — человечьим. И это и пустота в голосе пугали окружающих больше, чем стоящий под грузом сгустившегося неба до небывалой мощи трансформированный йах. Владыка стиснул губы, запирая едва удержанное Слово на замок молчания. Алиса кивнула поощрительно и приказал дальше: — Отпусти его. Владыка застыл, не шевелясь. На лбу гроздьями повис выступивший пот, но упрямая складка легла под дряблым ртом. Отпускать йаха он не собирался. — Алиса! Успокойся, — сбоку острожными шажками подходил командор Борислав. — Тебя пропустят к Прото! Понимаешь? Она скосила глаза. Командор медленно, не отрывая от неё взгляда, положил на окровавленный паркет меч. Отпустил рукоять, так же медленно распрямился. …Даниил, тяжело рыча, выдохнул — из ноздрей полетели красные брызги, с губ — кровавая пена… Ещё шаг. — Алиса… Ты пройдёшь к Прото. Ты же за этим пришла? — наставник развёл руки, сделал шаг, неотрывно следя за ладонью, вцепившуюся в горло митрополита. — Отпусти его и иди. Тебе никто не помешает. Слово воина Храма! Уголок губ йахасы дрогнул, опускаясь. — Освободите Даниила, — негромко отозвалась она. Голос плохо слушался, срываясь на змеиный шелест. Волосы плыли над плечами, дико топорщась. Глаза смотрели на мир вертикальными щелями. Но оставались силы сдерживаться. — Даниила? — командор Борислав осторожно приблизился ещё на шаг: — Алиса, ты же понимаешь… Он опасен. Он мутировал. Он пьёт кровь людей и более не сможет остановиться. Она оскалилась: — Я пила людей! И остановилась! И он сможет! Наставник Борислав замер, болезненно, недоверчиво вглядываясь в неё. Лицо Алисы оставалось тяжёлым, равнодушным, и лишь вздрагивающий уголок рта выдавал внутреннее напряжение. …Роняя тяжёлую, густеющую кровь, Даниил сделал ещё шаг. До Владыки оставался один рывок… Горло отца Сергея дрогнуло под сведёнными судорогой пальцами. Старик задушено захрипел, схватился руками за запястье йахасы и, закатывая глаза, просипел: — Это невозможно! Пьющие не могут… Алиса привычно оттёрла щеку о плечо и зыбко усмехнулась: — Всё возможно, чему мы позволим быть… Сказала и поняла — так и есть… Из ноздрей текла кровь. Кровь липкой жижей расплывалась по полу. Кровь заливала одежду. Кровь пятнала кожу. Кровь… Но она не чуяла тяги. Нутро молчало. Алиса прислушалась к себе и замерла. Неуверенная улыбка задрожала, то проявляясь, то исчезая под тяжестью маски равнодушия йаха. Змея — огромная, жирная змеища, напившаяся досыта и ей, и всем, к чему она прикасалась последние годы — уползала, недовольными зигзагами по снежной пустыни её равнодушия. И она понимала, что перегорела. И равнодушие сменялось упоением свободы. — Всё возможно, — иначе, смакуя каждое слово, каждый звук катая на языке, произнесла она. И, неловко, почти неумело улыбнувшись, медленно разжала пальцы на горле старика. Оглядела зал, где десяток храмовников и инквизиторов, напружинившись, стояли наизготовку, ожидая её малой заминки, чтобы рвать, крушить, метать и умерщвлять. Без жажды крови, без необходимости. Но потому, что так заповедовала вера. Тряхнула волосами. Нахмурилась. Отец Сергей, хватая дрожащим дряблым ртом воздуха, смотрел на неё, не отрываясь. Йахаса вскинула подбородок и громко, дробя на слова, на смыслы, процедила: — Никто. Больше. Не. Умрёт. Сегодня. И внимательно осмотрела окружающих — дошло ли? Поняли ли? Командор Борислав, напружиненный для броска, настороженно распрямлялся. Инквизиторы поднимали руки, ещё готовясь набросить на йахасу невидимые сети. Но она улыбалась — осторожно, едва-едва, словно вслушиваясь в нутро и боясь расплескать случайной радостью то чувство покоя и достатка, которое вдруг появилось внутри. Она смогла преодолеть себя. В миг, когда уже ничто не стояло на пути меж ней и кровью поверженного человека, её остановил не кто-то иной, не что-то чуждое и не собственный разум, а бережность к дорогой жизни. И упоение этой победой, словно свет исходило из тела, словно волна расплёскивалось по стенам зала. Силой и свободой. А Даниил, рыча кровавой пеной, бросался на невидимую границу густоты. Она улыбнулась отцу Сергею, убирая руки, и обернулась к другу за миг до разрыва сферы. — Даня… Тот рванул пространство, словно ткань — мир дрогнул и с треском йах вылетел из скованного заклятьем воздуха. Упал на четвереньки, отряхиваясь. Грязные брызги с отросших волос полетели в стороны. Вскочил. Измотанный, раненный, уставший, но готовый бежать, рвать, сражаться. Бешено огляделся — кто первый? Ну! Алиса смотрела с тихой улыбкой, как йах озверело пялиться по сторонам и ждёт нападения. Она уже знала, что атаки не будет. Ощущение стронувшегося неба, зарождённых ветров новых течений, нового мира будил в ней забытые чувства нежности и доверия. Поэтому она могла стоять спиной к командору, снова стискивающему меч. Могла не смотреть на Владыку, способного в любой момент вновь чудесным Словом заставить обоих йахов принять на плечи всё небо над собой. Пошатывающийся от усталости старец склонился, закрывая лицо в ладонях, и застонал: — Во имя… И, шелестя богатым жёстким одеянием, зашатался, почти рушась. Командор успел подхватить его. Владыка, шевеля губами, не в состоянии произнести ни слова, трясущейся рукой показывал на йахов, застывших посреди окровавленного, заваленного телами зала. Потом вдохнул, тяжёло сглотнув, и глухо выговорил: