Тони подошел к стойке, открыл нижний ящик и порылся в нем. Он что-то насвистывал. Когда он повернулся, в одной руке у него было что-то похожее на маленький паяльник. Казалось, он удивился, увидев, что Люк все еще стоит в дверях. Тони ухмыльнулся. — Садись, я сказал. — Что ты собираешься этим делать? Набивать мне татуировку? — Он подумал о евреях, которым по прибытии в Освенцим или Берген-Бельзен набивали на руках номера. Должно быть совершенно нелепая идея, но… Тони удивился, потом рассмеялся. — Черт возьми, нет. Я просто собираюсь вживить тебе чип в мочку уха. Это все равно, что сделать прокол для сережки. Ничего страшного, все наши гости их имеют. — Я не гость, — сказал Люк, отступая назад. — Я пленник. И ты ничего мне в ухо не вставишь. — А мне кажется, что вставлю, — сказал Тони, по-прежнему ухмыляясь. Он все еще был похож на парня, который помогал маленьким детям на склонах Банни, прежде чем попытаться убить Джеймса Бонда ядовитым дротиком. — Послушай, это не больнее щипка. Так что облегчи задачу нам обоим. Садись в кресло, и через семь секунд все закончится. Глэдис даст тебе кучу жетонов, когда выйдешь. Будешь сопротивляться, все равно получишь чип, но уже без жетонов. Что скажешь? — Я не сяду в это кресло. — Люк весь дрожал, но голос его звучал достаточно твердо. Тони вздохнул. Он осторожно положил устройство для вставки чипов на стойку, подошел к Люку и упер руки в бока. Теперь он выглядел серьезным, почти печальным. — Ты уверен? — Да. В ушах у него зазвенело от пощечины, едва он успел осознать, что правая рука Тони покинула его бедро. Люк отступил на шаг и уставился на здоровяка широко раскрытыми ошеломленными глазами. Когда ему было четыре или пять лет, отец однажды (мягко) отшлепал его за то, что он играл со спичками, но раньше ему никогда не давали пощечин. Его щека горела, и он все еще не мог поверить, что это произошло. — Это было гораздо больнее, чем щипок мочки уха, — сказал Тони. Ухмылка исчезла. — Хочешь еще? Рад услужить. Вы, дети, думаете, что владеете миром. О Люди, люди. Люк заметил небольшой синий синяк на подбородке Тони и небольшой порез на левой челюсти. Он вспомнил свежий синяк на лице Ники Уилхольма. Ему очень хотелось, чтобы у него хватило мужества сделать то же самое, но он этого не сделал. Если бы попытался, Тони, вероятно, гонял бы его пощечинами по всей комнате. — Ты готов сесть в кресло? Люк сел в кресло. — Ты будешь хорошо себя вести, или мне воспользоваться ремнями? — Я буду хорошо себя вести. Он так и сделал, и Тони был прав. Щипок за мочку уха был не так страшен, как пощечина, возможно, потому, что он был к этому готов, возможно, потому, что это было похоже на медицинскую процедуру, а не на нападение. Когда все было готово, Тони подошел к стерилизатору и достал шприц для подкожных инъекций. — Второй раунд, Чемпион. — А там что? — Спросил Люк. — Не твое собачье дело. — То, что в меня вливается, как раз моё собачье дело. Тони вздохнул. — Ремни или без ремней? Выбор за тобой. Он вспомнил, как Джордж говорил: сам выбирай, за что сражаться. — Никаких ремней. — Молодец. Просто небольшой укус и готово. Это было больше, чем простой укус. Не агония, но все равно довольно сильное пекло. Рука Люка стала горячей до самого запястья, как будто у него была лихорадка в этой части тела, а затем он снова почувствовал себя нормально. Тони наложил пластырь на место укола, затем развернул кресло так, чтобы оно стояло лицом к белой стене. — А теперь закрой глаза. Люк закрыл. — Ты что-нибудь слышишь? — Что, например? — Перестань задавать вопросы и отвечай на мои. Ты что-нибудь слышишь? — Помолчи и дай мне послушать. Тони молчал. Люк прислушался. — Кто-то прошел мимо нас по коридору. Кто-то смеется. Я думаю, это Глэдис. — И больше ничего? — Нет. — Ладно, ты хорошо справляешься. Теперь я хочу, чтобы ты сосчитал до двадцати и открыл глаза. Люк сосчитал и открыл. — Что ты видишь? — Стену. — И больше ничего? Люк подумал, что Тони почти наверняка говорит о точках. Если ты их увидишь, скажи, — сказал ему Джордж. — Если нет, так и скажи. Не ври. Они узнают. — Больше ничего. — Точно? — Да. Тони хлопнул его по спине, заставив Люка подпрыгнуть. — Ладно, чемпион, мы закончили. Я дам тебе лед для уха. Для тебя сегодня великий день. 8 Глэдис ждала, когда Тони вывел его из комнаты Б-31. Она улыбалась своей жизнерадостной улыбкой профессиональной стюардессы. — Как дела, Люк? За него ответил Тони. — Он отлично справился. Хороший ребенок. — Это то, на чем мы специализируемся, — почти пропела Глэдис. — Всего хорошего, Тони. — И тебе тоже, Глэд. Она повела Люка обратно к лифту, весело щебеча. Он понятия не имел, о чем она говорит. Рука у него болела совсем чуть-чуть, и он прижимал к пульсирующему уху холодный компресс. Но пощечина была хуже всего. По самым разным причинам. Глэдис провела его по зеленому коридору мимо плаката, под которым сидела Калиша, мимо плаката Еще один день в раю и, наконец, до комнаты, которая выглядела как его комната, но таковой не была. — Личное время! — Воскликнула она, словно вручая ему ценный приз. Прямо сейчас перспектива побыть в одиночестве казалась ему чем-то вроде приза. — Он сделал тебе укол, верно? — Да. — Если у тебя начнет болеть рука или ты почувствуешь слабость, скажи мне или кому-нибудь из других надзирателей, ладно? — О'кей. Он открыл дверь, но не успел войти, как Глэдис схватила его за плечо и развернула к себе. Она все еще улыбалась улыбкой стюардессы, но ее пальцы, вжимавшиеся в его плоть, были стальными. Сжала не настолько сильно, чтобы причинить боль, но достаточно сильно, чтобы дать ему понять, что она может причинить боль. — Боюсь, никаких жетонов, — сказала она. — Мне не нужно даже обсуждать это с Тони. Эта отметина на твоей щеке говорит все, что мне нужно знать. Люк хотел сказать: мне не нужны твои дерьмовые жетоны, но промолчал. И боялся он не очередной пощечины; он боялся, что звук его собственного голоса — слабого, нетвердого, сбитого с толку, голоса шестилетнего ребенка — заставит его перед ней сломаться. — Позволь мне дать тебе совет, — сказала она. Теперь уже не улыбаясь. — Ты должен понять, что ты здесь на службе Родине, Люк. Это значит, что ты должен быстренько повзрослеть. А значит стать реалистом. Здесь с тобой многое случится. И некоторые вещи будут не очень хороши. Ты можешь быть хорошим Спортсменом и получать жетоны, или ты можешь быть плохим Спортсменом и не получать ничего. Но эти вещи будут происходить с тобой, так или иначе, так что сделай правильный выбор. Это ведь не трудно понять. Люк ничего не ответил. Тем не менее, ее улыбка вернулась, улыбка стюардессы, в тот момент, когда она произносит: О да, сэр, я сейчас провожу вас к вашему креслу. — Ты вернешься домой еще до конца лета, и все будет так, как будто ничего и не было. Если ты вообще что-то вспомнишь об этом, это будет больше похоже на сон. Но пока это не сон, почему бы не сделать твое пребывание здесь безоблачным? — Она ослабила хватку и легонько толкнула его. — Думаю, тебе нужно немного отдохнуть. Полежать. Ты видел точки?