— Как глубоко уходит это место? — Спросил Люк. Присцилла взглянула на него. — Не твое дело. — Я только пытался поддержать разго… — Понятно, не надо. Просто заткнись. Люк заткнулся. Вернувшись в старый добрый кабинет В-17, он заметил, что Зика сменил лаборант, на бейджике которого значилось Брэндон. Там также присутствовали двое мужчин в костюмах, один с айпадом, а другой с планшетом. У них не было именных жетонов, поэтому Люк решил, что это врачи. Один из них был очень высоким, с таким животом, что даже Гарри Кроссу стало бы стыдно. Он шагнул вперед и протянул руку. — Привет, Люк. Я доктор Хендрикс, начальник медицинской службы. Люк просто смотрел на протянутую руку, не испытывая ни малейшего желания ее пожать. Он пытался внедрить на практике все возможные модели поведения. Это было интересно, но могло привести к ужасным последствиям. Доктор Хендрикс издал странный хихикающий смешок, наполовину выдохнув, наполовину вдохнув. — Все хорошо, все нормально. Это доктор Эванс, ответственный за офтальмологические операции. — Он снова сделал ха-ха выдох/вдох, и Люк предположил, что фраза офтальмологические операции была своеобразной шуткой от толстого доктора. Доктор Эванс, маленький человечек с вычурными усиками, не рассмеялся и даже не улыбнулся этой шутке. Он даже не протянул руку для рукопожатия. — Значит, ты один из наших новобранцев. Добро пожаловать. Присаживайся, пожалуйста. Люк сделал, как ему было велено. Сидеть в кресле было, конечно, лучше, чем стоять, склонившись над ним с торчащей голой задницей. Кроме того, он был уверен, что знает, что сейчас произойдет. Его глаза уже осматривали и раньше. В кинофильмах гений-ботаник всегда носил очки с толстыми стеклами, но зрение Люка было 200/200, по крайней мере, до сих пор. Он чувствовал себя более или менее непринужденно, пока Хендрикс не подошел к нему со шприцом. При его виде у Люка упало сердце. — Не волнуйся, просто еще один укольчик. — Хендрикс снова хихикнул, показав острые зубы. — Много выстрелов, как в Армии[113]. — Конечно, потому что я призывник, — ответил Люк. — Правильно, совершенно верно. Сиди спокойно. Люк принял укол, не протестуя. Не было никакой вспышки тепла, но затем что-то еще начало происходить. Нечто хреновое. Когда Присцилла наклонилась, чтобы нацепить на свежую рану прозрачный пластырь, он начал задыхаться. — Я не могу… «сглотнуть», — вот что хотел он сказать, но не смог. — Все в порядке, — сказал Хендрикс. — Это пройдет. — Звучало бодро, но другой доктор приближался с трубкой, которую он, очевидно, намеревался засунуть Люку в горло, если возникнет на то необходимость. Хендрикс положил руку ему на плечо. — Дай несколько секунд. Люк в отчаянии смотрел на них, слюна стекала по его подбородку, уверенный, что это будут последние лица, которые он увидит… и тут горло отпустило. Он громко вскрикнул, хватая ртом воздух. — Видишь? — Сказал Хендрикс. — Все в норме. Джим, и не нужно никакой интубации[114]. — Что… что ты со мной сделал? — Да, в общем, ничего необычного. Все в норме. Доктор Эванс передал пластиковую трубку Брэндону и занял место Хендрикса. Он посветил фонариком в глаза Люка, затем взял маленькую линейку и измерил расстояние между зрачками. — Никаких корректирующих линз? — Я хочу знать, что это было! Я не мог дышать! Я не мог глотать! — Все в норме, — сказал Эванс. — Глотает, как Чемпион. Цвет лица возвращается в норму. Ты сейчас носишь корректирующие линзы? — Не ношу, — ответил Люк. — Хорошо. Рад за тебя! Смотри прямо перед собой, пожалуйста. Люк посмотрел на стену. Ощущение, что он забыл, как дышать, исчезло. Брэндон опустил белый экран, затем приглушил свет. — Смотри прямо перед собой, — сказал доктор Эванс. — Если ты хоть раз отвернешься, Брэндон даст тебе пощечину. Если ты отвернешься второй раз, он ударит тебя током — напряжение низкое, но будет очень больно. Понятно? — Да, — ответил Люк. Он сглотнул. С горлом все было в порядке, но сердце все еще билось с удвоенной силой. — АМА[115] об этом знает? — Тебе нужно заткнуться, — сказал Брэндон. Заткнисьздесь, кажется, главное выражение, — подумал Люк. Он сказал себе, что худшее позади, теперь это просто будет проверка зрения, другие дети прошли же через это, и с ними все было в порядке, но он продолжал сглатывать, проверяя, что может это делать. Они спроецировали карту для проверки зрения, он ее читал, ничего необычного. — Смотри прямо, — почти пропел Эванс. — На экран, и больше никуда. Заиграла музыка — скрипки играли классику. Должно оказывать успокаивающее действие, предположил Люк. — Присс, включи проектор, — сказал Эванс. Вместо глазной диаграммы в центре экрана появилось синее пятно, слегка пульсирующее, как будто у него тоже было сердцебиение. Под ним появилось красное пятно, заставившее его вспомнить о Хале… Затем появилось зеленое пятно. Красные и зеленые пятна пульсировали синхронно с синим, затем все три начали мигать. Стали появляться и другие, сначала одно за другим, потом по два, потом десятками. Вскоре экран заполнился сотнями мигающих цветных точек. — На экран, — пропел Эванс. — Экраааааан. Больше никуда. — Значит, если я не увижу их самостоятельно, ты их спроецируешь? Что-то типа прокачки насоса, что ли? Это не… — Заткнись. — На этот раз Присцилла. Теперь точки начали кружиться. Они бешено гонялись друг за другом, некоторые, казалось, закручивались в спираль, некоторые собирались в стаю, некоторые образовывали круги, которые поднимались, опускались и пересекались. Скрипки набирали скорость, легкая классическая мелодия превратилась в нечто похожее на музыку в стиле хоедаун[116]. Теперь точки не просто двигались, они превратились в электронный рекламный щит на Таймс-сквер, у которого замкнула проводка и он начал сходить с ума. Люк почувствовал, что и сам начинает потихоньку сходить с ума. Он подумал о Гарри Кроссе, блевавшем на сетчатый забор, и понял, что сделает то же самое, если будет продолжать смотреть на эти безумно мчащиеся цветные точки, и если немедленно не отвернется, то все, что он сегодня съел, окажется у него на коленях, и это… Брэндон отвесил ему хорошую пощечину. Звук был похож на маленькую петарду, взорвавшуюся где-то рядом. — Смотри на экран, Спортсмен. Что-то теплое пробежало по его верхней губе. Сукин сын разбил мне нос и щеку, — подумал Люк, но это были лишь цветочки. Кружащиеся точки проникали в его голову, вторгались в мозг, как энцефалит или менингит. Или сразу оба эти заболевания. — Ладно, Присс, выключи, — сказал Эванс, но она, должно быть, его не услышала, потому что точки никуда не делись. Они расцветали и гасли, потом расцветали еще ярче, чем были: расползались и свертывались обратно, расползались и свертывались. Они двигались в трехмерном режиме, отрываясь от экрана, устремляясь к нему, устремляясь обратно, устремляясь к нему, устремляясь… Ему казалось, что Брэндон говорит что-то Присцилле, но это должно было быть только в его голове, ведь верно? И действительно ли кто-то кричал? Если да, то мог ли это быть он? — Хороший мальчик. Люк, все в порядке, с тобой все в порядке. — Голос Эванса, доносящийся издалека. С беспилотника, летящего высоко в стратосфере. Может быть, с обратной стороны Луны. Еще больше цветных точек. Теперь они были не только на экране, они были на стенах, кружились на потолке, повсюду вокруг него, внутри него. В последние несколько секунд перед тем, как он потерял сознание, до Люка дошло, что они заменяют ему мозг. Он видел, как его руки взлетают вверх среди точек света, видел, как они дергаются и бегают по его коже, осознал, что мечется из стороны в сторону в кресле. Он пытался сказать: У меня припадок, вы меня сейчас убьете, но из его рта вырвался лишь жалкий булькающий звук. Затем точки исчезли, он падал со стула, он падал в темноту, и это было облегчением. О Боже, какое же это было облегчение. 14 Его вывели из бессознательного состояния. Это были не крепкие пощечины, не такие, как та, от которой у него пошла кровь из носа (если это действительно имело место быть), но и не ласковые похлопывания. Он открыл глаза и обнаружил, что лежит на полу. Это была другая комната. Присцилла опустилась на одно колено рядом с ним. Это она била его по щекам. Брэндон и два врача стояли рядом и наблюдали. У Хендрикса в руках все еще был айпад, а у Эванса — планшет. — Он очнулся, — сказала Присцилла. — Ты можешь встать, Люк? Люк не знал, может он или нет. Четыре или пять лет назад он заболел ангиной, и у него поднялась высокая температура. Сейчас он чувствовал себя так же, как и тогда, словно половина его тела оторвалась и летает в воздухе. Во рту был отвратительный привкус, а место последней инъекции зудело как сумасшедшее. Он все еще чувствовал, как у него саднит горло, и это было ужасно. Брэндон не дал Люку возможности проверить свои ноги, просто схватил его за руку и поднял. Люк стоял, покачиваясь. — Как тебя зовут? — Спросил Хендрикс. — Люк… Лукас… Эллис. — Слова, казалось, исходили не из его рта, а из оторванной половины его тела, парящей над головой. Он очень устал. Его лицо пульсировало от пощечин, а нос болел. Он поднял руку (она медленно поплыла вверх, словно сквозь воду), потер кожу над губой и без удивления увидел струпья засохшей крови на пальце. — Как долго я был без сознания? — Усадите его, — сказал Хендрикс. Брэндон взял его за одну руку, Присцилла — за другую. Они подвели его к стулу (простому кухонному стулу без ремней, слава Богу). Его посадили за стол. Эванс сидел по другую сторону на еще одном кухонном стуле. Перед ним лежала стопка карточек. Они были большими, как книги в мягкой обложке, и имели простые синие корешки. — Я хочу вернуться в свою комнату, — сказал Люк. Его голос по-прежнему, казалось, исходил не из его рта, но в этот раз он был немного ближе. Возможно. — Я хочу прилечь. Я болен. — Твоя дезориентация пройдет, — сказал Хендрикс, — хотя было бы разумно пропустить ужин. А сейчас я хочу, чтобы ты обратил внимание на доктора Эванса. У нас есть небольшой тест для тебя. Как только все закончится, ты сможешь вернуться в свою комнату и… эм… расслабиться. Эванс взял первую карточку и посмотрел на нее. — Что видишь? — Карточку, — сказал Люк. — Прибереги шутки для своего сайта на Ю-Тьюбе, — сказала Присцилла и отвесила ему пощечину. Это была гораздо более тяжелая пощечина, чем та, что она использовала, чтобы привести его в чувство. У Люка зазвенело в ухе, но, по крайней мере, голова немного прояснилась. Он посмотрел на Присциллу и не увидел в её глазах ни тени сомнения. Никакой жалости. Никакого сочувствия. Ничего. Люк понял, что для нее он вовсе не ребенок. Она сделала какое-то важное разделение в своем сознании. Он был для неё простым подопытным кроликом. Вы заставляете его делать то, что вы хотите, а если он артачится, вы применяете то, что психологи называют негативной стимуляцией. А когда тесты закончились? Вы спускаетесь в комнату отдыха, пьете кофе и едите датскую плюшку и рассказываете о своих собственных детях (которые были настоящими детьми) или ноете о политике, спорте, да о чем угодно. Но разве он об этом не догадывался? Он предполагал, что да, только догадываться о чем-либо и знать наверняка — это две разные вещи. Люк предвидел, что настанет время — и весьма скоро, — когда он будет съеживаться каждый раз, когда кто-нибудь протянет к нему открытую ладонь, даже если это будет всего лишь рукопожатие или «Дай пять».