В какой-то момент он провалился в поверхностный сон. Ему снилось, что он дома, а его мать и отец живы. Это был хороший сон. Отец велел ему не забыть вынести мусор в бак. Мать пекла блины, а Люк поливал их ежевичным сиропом. Его отец съел один с арахисовым маслом, пока смотрел утренние новости по Си-Би-Эс — Гейла Кинга и Нору О'Доннелл, которая была настоящей хитрюгой-лисой, — а затем пошел на работу, поцеловав Люка в щеку и Эйлин в губы. Хороший сон. Мать Рольфа должна была отвезти мальчиков в школу, и когда она посигналила перед входом, Люк схватил свой рюкзак и побежал к двери. — Эй, не забудь деньги на обед! — сказала ему мама и протянула конверт, только в нем были не деньги, а жетоны, и тогда он проснулся и понял, что в его комнате кто-то есть. 29 Люк не мог разглядеть, кто это был, потому что в какой-то момент он, должно быть, выключил прикроватную лампу, хотя и не помнил, как это сделал. Он услышал тихое шарканье ног рядом со своим столом, и его первой мыслью было, что кто-то из надзирателей пришел, чтобы забрать его ноутбук, потому что они следили за ним все это время, и он был глуп, думая иначе. Максимо ретардо[132]. Ярость наполнила его, как яд. Он не столько встал с кровати, сколько вскочил с нее, намереваясь схватить того, кто вошел в его комнату. Пусть незваный гость дает пощечину, бьет или использует свой чертовый шокер. Люк, по крайней мере, нанесет в ответ несколько чувствительных ударов. Они могли не догадываться об истинной причине, по которой он полез в драку, но это было нормально; достаточно того, что Люк её знал. Только это был не взрослый человек. Он столкнулся с маленьким телом и сбил его с ног. — Ой, Люки, не надо! Не делай мне больно! Эйвери Диксон. Эйвестер. Люк ощупью поднял его, подвел к кровати и включил лампу. Эйвери выглядел испуганным. — Господи, что ты здесь делаешь? — Я проснулась и испугался. Я не мог пойти к Ша, потому что они её забрали. Вот я и пришел сюда. Я могу остаться? Пожалуйста. Все это было правдой, но не всей правдой. Люк отчетливо это понимал, тогда как другие «знания», которые возникали у него в голове, казались смутными и неуверенными. Все потому, что Эйвери был сильным ТП, намного сильнее Калиши, и прямо сейчас Эйвери был… типа… передающим радиоустройством. — Ты можешь остаться. — Но когда Эйвери начал ложиться в постель: — Не-а, тебе нужно сначала сходить в туалет. Ты не должен замочить мне постель. Эйвери не стал спорить, и вскоре Люк услышал, как в унитаз брызнула моча. Продолжалось это довольно долго. Когда Эйвери вернулся, Люк выключил свет. Эйвери к нему прижался. Приятно было уйти от одиночества. Вообще-то, это было просто замечательно. — Мне очень жаль твою маму и твоего папу, Люк, — прошептал Эйвери ему на ухо. Несколько мгновений Люк не мог вымолвить ни слова. Когда смог, то прошептал в ответ: — Вы с Калишей говорили обо мне вчера на игровой площадке? — Да. Это она посоветовала мне прийти. Она сказала, что будет посылать тебе письма, а я буду почтальоном. Ты можешь пересказать все Джорджу и Хелен, если считаешь, что это безопасно. Но он этого не сделает, потому что здесь нет ничего безопасного. Даже думать о чем-то было небезопасно. Он повторил то, что произнес, когда Калиша рассказывала ему о том, как Ники дрался с надзирателями в красном из Задней Половины: Выбил его из руки. Имея в виду один из шокеров. Она не спросила Люка, откуда он это знает, потому что почти наверняка знала. Неужели он думал, что сможет держать свои новые способности в секрете от нее? Может быть, от других, но не от Калиши. И не от Эйвери. — Смотри! — Прошептал Эйвери. Люк не мог смотреть ни на что, с выключенной лампой и без окна, впускающего частичку наружного света, в комнате было совершенно темно, но он все равно посмотрел, и ему показалось, что он увидел Калишу. — С ней все в порядке? — Прошептал Люк. — Да. Пока. — А Ники там? С ним все в порядке? — Да, — прошептал Эйвери. — И с Айрис тоже. Только у нее бывают головные боли. И у других детей тоже. Ша думает, что они у них из-за фильмов. И точек. — Каких фильмов? — Не знаю, Ша еще ни одного не видела, но Ники видел. И Айрис тоже. Калиша говорит, что она думает, что там есть и другие дети — где-то в Задней Половине Задней Половины — но в том месте, где они сейчас находятся, их всего несколько. Джимми и Лен. И еще Донна. У меня компьютер Донны, подумал Люк. Её наследство. — Раньше там был Бобби Вашингтон, но теперь его нет. Айрис сказала Калише, что видела его. — Я не знаю этих детей. — Калиша говорит, что Донну перевели в Заднюю Половину всего за пару дней до твоего приезда. Вот почему у тебя ее компьютер. — Ты просто жуть, — сказал Люк. Эйвери, который, вероятно, знал, что он просто жуть, это проигнорировал. — Они получают болезненные уколы. Уколы и точки, точки и уколы. Ша говорит, что она думает, что в Задней Половине происходят плохие вещи. Она говорит, что ты сможешь что-нибудь сделать. — Она говорит… Он не закончил, да и не нужно было. У Люка был краткий, но ослепительно четкий образ, наверняка посланный Калишей Бенсон через Эйвери Диксона: канарейка в клетке. Дверца распахивается, и канарейка вылетает. — Она говорит, что ты единственный, кто для этого достаточно умен. — Я сделаю все, что в моих силах, — сказал Люк. — Что еще она тебе сказала? На это ответа не было. Эйвери заснул. Побег 1 Прошло три недели. Люк ел. Он спал, просыпался, снова ел. Он быстро запомнил все меню и присоединялся к другим детям в саркастических аплодисментах, когда в нем что-то менялось. Несколько дней подряд над ним проводили опыты. Несколько дней подряд ему делали уколы. Несколько дней было и то и другое. Иногда не было ничего. От нескольких уколов его тошнило. Но его горло больше никогда не спазмировало, за что он был благодарен. Он болтался на игровой площадке. Он смотрел телевизор, подружился с Опрой, Эллен, Доктором Филом, Судьей Джуди. Он смотрел на Ю-Тьюбе видео с кошками, смотрящими на себя в зеркала, и собаками, которые ловили фрисби. Иногда он смотрел все это в одиночестве, иногда вместе с другими детьми. Когда Гарри заходил в свою комнату, Близняшки заходили вместе с ним и требовали мультфильмы. Когда Люк приходил в комнату Гарри, Близняшки почти всегда были там. Гарри не любил мультфильмы. Гарри был неравнодушен к рестлингу, видео с боями в клетке и гонкам НАСКАР. Его обычным приветствием Люку было: Посмотри на них. Близняшки раскрашивали картинки, надзиратели снабжали их бесконечными стопками раскрасок. Обычно они поддерживали разговор, но был один день, когда они не попадали в тему и много смеялись, и Люк решил, что они либо пьяны, либо под кайфом. Когда он спросил об этом Гарри, Гарри сказал, что они просто хотели попробовать. У него хватило такта выглядеть пристыженным, а когда Близняшек стошнило (в тандеме, как они делали все), у него хватило такта выглядеть еще более пристыженным. И он убрал раскардаш. Однажды Хелен сделала тройное сальто на батуте, засмеялась, поклонилась, а потом разрыдалась и уже не могла остановиться. Когда Люк попытался её утешить, она ударила его своими маленькими кулачками, бах-бах-бах. Какое-то время Люк обыгрывал в шахматы всех желающих, а когда это надоедало, находил способы проиграть, что было для него удивительно трудно. Он чувствовал, что спит, даже когда бодрствовал. Он чувствовал, что его Ай-Кью снижается, в полной мере это ощущал, как вода вытекает из кулера, потому что кто-то оставил кран открытым. Он отмечал мгновения этого странного лета полосками дат на своем компьютере. Кроме просмотра видео на Ю-Тьюбе, он пользовался своим ноутбуком — за одним существенным исключением — только для того, чтобы переписываться онлайн с Джорджем или Хелен, когда те пребывали в своих комнатах. Он никогда сам не начинал такую переписку и старался отвечать как можно короче. Да что с тобой такое, черт возьми? Как-то написала ему Хелен. Ничего, ответил он. Как ты думаешь, почему мы все еще в Передней Половине? Написал ему Джордж. Не то чтобы я жаловался. Не знаю. Ответил Люк и отключился. Он обнаружил, что нетрудно скрывать свое горе от надзирателей, лаборантов и врачей; они привыкли иметь дело с подавленными детьми. Но даже в своем глубоком горе он иногда думал о ярком образе, который создал Эйвери: канарейка, вылетающая из клетки. Его скорбный сон наяву иногда был пронизан блестящими кусочками воспоминаний, которые всегда приходили неожиданно: отец поливает его из садового шланга; отец делает хитрый бросок, повернувшись спиной к корзине, и Люк перехватывает мяч, и они оба, смеясь, падают на траву; его мать приносит гигантский кекс, покрытый горящими свечами, к столу на его двенадцатый день рождения; его мать обнимает его и говорит: Ты становишься взрослым; его мать и отец танцуют на кухне как сумасшедшие, пока Рианна поет Пон де Реплей[133]. Эти воспоминания были прекрасны, и они жгли, как крапива. Когда он не думал об убитой паре из Фэлкон Хайтс — грезил о них — Люк думал о клетке, в которой он находился, и о свободной птичке, которой стремился стать. Это были единственные моменты, когда его разум вновь обрел прежнюю четкость. Он замечал вещи, которые, казалось, подтверждали его веру в то, что Институт работал в инерционном скольжении, как ракета, которая выключает свои двигатели, как только достигает необходимой скорости. Например, колпаки из черного стекла, оберегающие камеры наблюдения на потолке в коридоре. Большинство из них были грязными, как будто их давно не мыли. Особенно это касалось пустынного Западного крыла. Камеры внутри, вероятно, все еще работали, но картинка, которую они давали, была бы в лучшем случае размытая. Тем не менее, похоже, Фреду и его товарищам-уборщикам — Морту, Конни, Джоэду — не было приказано их мыть, а это означало, что тем, кто должен был следить за коридорами, было наплевать, если картинка становилась размытой. Люк проводил свои дни с опущенной головой, делая то, что ему говорили без возражений, но когда он не находился в своей комнате, то становился маленьким кувшином с большими ушами. Большая часть того, что он слышал, была бесполезной ерундой, но он все равно все впитывал. Брал информацию и прятал. Например, сплетни. Типа, что доктор Эванс постоянно преследует доктора Ричардсон, пытаясь завязать разговор, офигевший настолько (по выражению надзирателя Нормы), чтобы задать вопрос, а не прикоснется ли Фелиция Ричардсон к его десятифутовому шесту. А еще, что Джо и два других надзирателя, Чед и Гэри, иногда использовали жетоны, которые не отдавали детям, чтобы добывать винцо и маленькие бутылочки с алкогольным лимонадом из торгового автомата в Восточной комнате отдыха. Иногда они говорили о своих семьях или о пьянках в баре под названием Аутлоу Кантри, где играла живая музыка — Если можно назвать это музыкой, — Люк однажды подслушал, как надзирательница по имени Шерри говорила об этом с фальшиво улыбающейся Глэдис. Этот бар, известный мужчинам-лаборантам и надзирателям под названием Кант, находился в городке под названием Деннисон Ривер Бенд. Люк не мог точно определить, как далеко находится этот город, но думал, что до него миль двадцать пять, самое большее тридцать, потому что все они ездили туда, когда у них было свободное время. Люк запоминал имена и фамилии, когда слышал их. Доктор Эванс — Джеймс, доктор Хендрикс — Дэн, Тони — Фиццейл, Глэдис — Хиксон, Зик — Ионидис. Если он когда-нибудь выберется отсюда, если эта канарейка когда-нибудь вылетит из клетки, он надеялся, что у него будет полный список, когда он будет давать показания против этих придурков в суде. Он понимал, что это всего лишь фантазия, но она не давала ему покоя. Теперь, когда он вел себя как хороший мальчик, его иногда, на короткое время, оставляли одного на Уровне В, всегда с предупреждением оставаться на месте. Он кивал, давал лаборанту время уйти по своим делам, а потом уходил сам. На нижних этажах было много камер, и все они содержались в чистоте и порядке, но ни одна сигнализация не сработала, и ни один надзиратель не бросился по коридору, размахивая своим шокером. Дважды его ловили, во время прогулки, и приводили обратно, один раз с руганью, а другой — с небрежным шлепком по затылку. В одной из таких экспедиций (он всегда старался выглядеть скучающим и бесцельным, как ребенок, просто убивающий время перед очередным экспериментом или получением разрешения вернуться в свою комнату) Люк обнаружил настоящее сокровище. В комнате МРТ, которая в тот день была пуста, он заметил одну из карточек, с помощью которых они управляли лифтом, лежащую наполовину скрытой под монитором компьютера. Он прошел мимо стола, поднял её и сунул в карман, заглянув в пустую трубу МРТ. Он ожидал, что карта начнет кричать Вор, вор, когда он будет покидать комнату (как волшебная арфа в Джеке и бобовом стебле[134], которую мальчик украл у великана), но ничего не произошло, ни тогда, ни позже. Разве они не следили за этими картами? Казалось, что нет. Или, может быть, она была просрочена, так же бесполезна, как становилась бесполезна ключ-карта отеля, когда гость, для которого она была закодирована компьютером, выезжал. Но когда днем позже Люк попробовал открыть карточкой двери лифта, то с радостью обнаружил, что она рабочая. Когда на следующий день, на него, заглядывающего в комнату на Уровне Г, в которой находился погружной бак, наткнулась доктор Ричардсон, он ожидал наказания — может быть, тычка шокером, который она держала в кобуре под белым халатом, который обычно носила, может быть, тумаков от Тони или Зика. Вместо этого она сунула ему жетон, за что он её поблагодарил. — Я еще в нем не бывал, — сказал Люк, указывая на бак. — Это ужасно? — Нет, это весело, — сказала она, и Люк широко ей улыбнулся, как будто действительно поверил в ее чушь. — А теперь, что ты здесь делаешь? — Да вот шел с одним из надзирателей. Я не знаю, каким именно. Наверное, он забыл свой бейджик. И он куда-то потерялся. — Понятно, — сказала она. — Если бы ты знал его имя, мне пришлось бы о нем доложить, и у него возникли бы проблемы. А что после этого? Бумаги, бумаги, бумаги. — Она закатила глаза, и Люк бросил на нее взгляд, в котором читалось сочувствие. Она отвела его обратно к лифту, спросила, где он должен быть, и он ответил, что на Уровне Б. Она подвезла его, спросила, как его боль, и он ответил, что все в порядке, все прошло. Карта также привела его на Уровень Д, где было много механического дерьма, но когда он попытался спуститься ниже — там было и ниже, он слышал разговоры об Уровнях Е и Ж — приятный голос Мисс Лифт сообщил ему, что доступ запрещен. Ну и ладно. Не попробуешь — не узнаешь. В Передней Половине не проводили бумажных тестов, но снимали множество энцефалограмм. Иногда доктор Эванс собирал детей в группы, но не часто. Однажды, когда над Люком ставили персональные опыты, доктор Эванс вдруг поморщился, приложил руку к животу и сказал, что сейчас вернется. Он велел Люку ничего не трогать и бросился вон. Чтобы сбросить груз, предположил Люк. Он осмотрел экраны компьютеров, пробежал пальцами по паре клавиатур, подумал, не стоит ли немного с ними повозиться, решил, что это плохая идея, и направился к двери. Он выглянул как раз в тот момент, когда открылся лифт и оттуда вышел большой лысый парень все в том же дорогом коричневом костюме. Или, может быть, это был немного другой костюм. Насколько Люк знал, у Стэкхауса был целый шкаф дорогих коричневых костюмов. В руке у него была пачка бумаг. Он пошел по коридору, шаркая ногами, и Люк быстро ретировался. В-4, кабинет с аппаратами для ЭЭГ и ЭКГ, имел небольшую нишу для оборудования, уставленную полками с различными принадлежностями. Люк вошел туда, не зная, было ли это обыкновенным предчувствием, одной из его новых ТП-мозговых волн или просто старой доброй паранойей. В любом случае, он успел как раз вовремя. Стэкхаус просунул голову внутрь, огляделся и вышел. Люк подождал, чтобы убедиться, что он не собирается возвращаться, затем вернулся на место и сел рядом с электроэнцефалографом. Через две-три минуты в кабинет влетел Эванс в белом лабораторном халате. Его щеки пылали, а глаза были широко раскрыты. Он схватил Люка за рубашку. — Что сказал Стэкхаус, когда увидел тебя здесь одного? Быстро говори!