21 Люк видел её меньше тридцати секунд. Как только он вошел в лес, звезда исчезла. Он остановился, Институт позади него все еще был частично виден сквозь первые густые переплетения ветвей. Всего лишь миля, — сказал он себе, — и ты найдешь то место, даже если немного собьешься с курса, потому что она сказала Эйвери, что это место большое. Во всяком случае, довольно большое. Так что иди медленно. Ты правша, это означает, что у тебя правосторонняя доминанта[143], поэтому старайся это компенсировать, но не слишком, иначе уйдешь с курса влево. И продолжай считать. Миля должна быть между двумя тысячами и двадцатью пятью сотнями шагов. Примерная цифра, конечно же, зависит от рельефа местности. И будь осторожен, чтобы не оставить глаз на ветке. В тебе и так достаточно дырок. Люк пошел дальше. По крайней мере, здесь не было никаких зарослей, которые нужно было бы разгребать; это были старые деревья, которые создавали много тени сверху и подлесок, состоящий из толстого слоя сосновых иголок на земле. Каждый раз, когда ему приходилось огибать одно из старых деревьев (вероятно, это были сосны, но в темноте кто определит), он пытался сориентироваться и продолжить движение по прямой, которая теперь — он должен был это признать — была в значительной степени гипотетической. Это было похоже на попытку проложить путь через огромную комнату, заполненную едва заметными предметами. Что-то слева от него внезапно хрюкнуло и побежало, ломая одну ветку и гремя другими. Городской парень Люк замер на месте. Это был олень? Господи, а вдруг это медведь? Олень обычно убегает, а вот голодный медведь может легко принять его за полуночный ужин. Может быть, он уже приближается к нему, привлеченный запахом крови. Бог свидетель, шея Люка и правое плечо его рубашки промокли насквозь. Потом звук пропал, и он слышал только сверчков и редкое уханье той совы. Он прошагал уже около восьмисот шагов, когда услышал этот звук. Теперь он снова начал идти, вытянув руки перед собой, как слепой, мысленно отсчитывая шаги. Тысяча… двенадцать сотен… вот дерево, настоящее чудовище, нижние ветви высоко над моей головой, слишком высоко, чтобы разглядеть, огибаю его… четырнадцать сотен… пятнадцать сот… Он споткнулся о поваленный ствол и растянулся на земле. Что-то, обрубок ветки, впилось ему в левую ногу, и он застонал от боли. Какое-то время он лежал на сосновой подстилке, переводя дыхание, и тосковал — это была максимально тупая нелепость — по своей комнате в Институте. Комнате, где было место для всего, и все было на своих местах, и никакие животные неопределенного размера не рыскали вокруг и не сидели на деревьях. Безопасное место. — Да, вот уж приходит осознание, — прошептал он и поднялся на ноги, потирая новую дырку на джинсах и новую дырку на коже под ними. По крайней мере, у них нет собак, — подумал он, вспомнив какой-то старый черно-белый фильм про тюрягу, где пара скованных вместе зэков боролись на свободу со сворой ищеек, с лаем бегущими за ними. А еще, эти парни пересекали болото. Где были аллигаторы. Живой, Люки? — услышал он слова Калиши. — Ну и все пучком. Просто продолжай идти. По прямой. Во всяком случае, как можно прямее. Пройдя две тысячи шагов, Люк стал высматривать впереди огни, просвечивающие сквозь деревья. Их обычно немного, сказала Морин Эйвери, самый яркий — желтый. На двадцати пяти сотнях, он начал испытывать беспокойство. На тридцати пяти он уже был уверен, что сбился с курса, и не чуть-чуть. Это все из-за дерева, где я упал, — подумал он. — Вот же чертово дерево. Когда я встал, я, должно быть, ошибся. Насколько я знаю, я направляюсь в Канаду. Если ребята из Института не найдут меня, я умру в этих лесах. Но поскольку вернуться назад было невозможно (он не смог бы вернуться назад, даже если бы захотел), Люк продолжал идти, размахивая руками в поисках веток, которые могли бы поранить его в новых местах. В ухе пульсировала боль. Он перестал считать шаги, но, должно быть, прошел уже около пяти тысяч — больше двух миль, — когда увидел слабый желто-оранжевый проблеск между деревьями. Сначала Люк принял его за галлюцинацию или за одну из точек, к которым вскоре присоединился целый рой. Еще десяток шагов положил конец этим сомнениям. Желто-оранжевый свет стал ярче, к нему присоединились еще два, гораздо более тусклые. Должно быть, это были электрические лампы. Он подумал, что самая яркая — натриевая лампа, какими обычно освещают большие стоянки. Отец Рольфа сказал им однажды вечером, во время их совместного с Рольфом похода в кинотеатр Эй-Эм-Си Саутдейл, что такие огни должны были останавливать грабителей и взломщиков автомобилей. Люк почувствовал непреодолимое желание рысью броситься вперед, но сдержался. Меньше всего ему хотелось споткнуться о другое поваленное дерево или упасть в яму и сломать ногу. Теперь огней было больше, но он не сводил глаз с первого увиденного. Большая Медведица продержалась недолго, но вот появилась новая путеводная звезда, и получше. Через десять минут после того, как Люк впервые её заметил, он подошел к опушке леса. Примерно через пятьдесят ярдов открытого пространства виднелся еще один забор из металлической сетки. Этот был увенчан колючей проволокой, и вдоль него с интервалом примерно в тридцать футов стояли фонарные столбы. Там кругом датчики, реагирующие на движение, — сказала Морин Эйвери. — Скажи Люку, чтобы держался от него подальше. Это был совет, в котором он вряд ли нуждался. За забором виднелись маленькие домики. Очень маленькие. Здесь не хватит места даже для кошки, — сказал бы отец Люка. В них было самое большее три комнаты, а возможно, и всего две. Все они были одинаковыми. Эйвери сказал, что Морин называла их деревенскими домиками, но Люку они показались армейскими казармами. Дома были разбиты на блоки, по четыре, в центре каждого из них росла трава. В нескольких домах горел свет, наверное, люди оставляли свет в ванной, чтобы не споткнуться обо что-нибудь, если придется встать и сходить в туалет. Там была единственная улица, которая заканчивалась большим зданием. По обе стороны от этого здания была небольшая парковка, заполненная легковыми автомобилями и грузовиками, припаркованными бампер к бамперу. Всего тридцать или сорок, прикинул Люк. Он вспомнил, как задумывался над вопросом: где сотрудники Института держат свои машины. Теперь он это знал, хотя каким образом туда доставляли еду, оставалось загадкой. Натриевая лампа висела на столбе перед этим большим зданием, и освещала два бензоколонки. Люк подумал, что это место наверняка еще было своего рода магазином, Институтской версией ПиЭкс[144]. Так что теперь он понимал немного больше. Сотрудники имели отпуска и выходные — у Морин была неделя, чтобы съездить в Вермонт, — но в основном они никуда не выезжали, а когда заканчивалась их смена, они жили в этих жалких маленьких домиках. Рабочие графики могли быть составлены в шахматном порядке, чтобы они могли делить жилье. Когда им нужно было расслабиться, они садились в свои личные автомобили и ехали в ближайший город, который назывался Деннисон Ривер Бенд. Местные наверняка интересовались тем, чем эти мужчины и женщины занимаются там, в лесу, они сто процентов задавали вопросы, и для ответа на них нужно было иметь какую-нибудь легенду. Люк понятия не имел, что это может быть (и в данный момент ему было все равно), но, должно быть, легенда была сильной — только так можно было продержаться столько лет. Иди вдоль забора. Ищи шарф. Люк двинулся вперед, забор и деревня были слева от него, край леса — справа. И снова ему пришлось бороться с желанием поторопиться, особенно теперь, когда он видел все немного лучше. Время, проведенное рядом с Морин, было недолгим, отчасти потому, что если их беседа затянулась бы, это могло вызвать подозрение, а отчасти потому, что Люк слишком боялся, что демонстративное хватание Эйвери за нос может выдать их игру. В результате он понятия не имел, где может быть этот шарф, и боялся его упустить. Оказалось, что это не проблема. Морин привязала его к низко свисающей ветке высокой сосны как раз перед тем местом, где забор делал поворот налево от леса. Люк снял его и обвязал вокруг талии, не желая оставлять столь очевидный след тем, кто вскоре будет его преследовать. Это заставило его задуматься, сколько времени пройдет, прежде чем Миссис Сигсби и Стэкхаус узнают и поймут, кто помог ему бежать. Совсем немного, наверное. Расскажи им все, Морин, — подумал он. Не заставляй их подвергать тебя пыткам. Потому что если ты попытаешься проявить стойкость, они обязательно это сделают, а ты слишком стара и слишком больна для бака. Яркий свет у здания, которое могло быть фирменным магазином, теперь остался далеко позади, и Люку пришлось внимательно оглядеться, прежде чем он нашел старую дорогу, ведущую в лес, ту, по которой возили нарубленную древесину, возможно, поколения назад. Рядом с маршрутом своего движения он заметил густые заросли черники, и, несмотря на необходимость поторопиться, он остановился, чтобы набрать две пригоршни и бросить их в рот. Они были сладкие и вкусные. Они имели вкус свободы. Как только он вышел на старую дорогу, идти по ней стало легко, даже в темноте. На её подвергнутом эрозии центре рос густой подлесок, а двойная полоса сорняков покрывала то, что когда-то было колеями. Там были упавшие ветки, через которые можно было перешагнуть (или споткнуться), но забрести вглубь леса было трудно. Он снова попробовал считать шаги, сумел удержать довольно точный счет до четырех тысяч, потом сдался. Дорога время от времени поднималась, но в основном клонилась вниз. Пару раз он натыкался на тупики, а один раз — на заросли кустарника, такие густые, что он боялся, что старая дорога просто обрывается на этом месте, но когда он через них пробрался, то снова ее обнаружил и продолжил путь. Он понятия не имел, сколько времени прошло. Возможно, он уложился в час; но скорее, больше было похоже на два. Все, что он знал наверняка, это то, что все еще стояла ночь, и хотя находиться здесь в темноте было жутковато, особенно для городского ребенка, он надеялся, что темнота продержится еще долго. Но в это время года солнце уже к четырем часам ползло обратно на небо. Он добрался до вершины еще одного холма и на мгновение остановился передохнуть. Он сделал это стоя. Он не очень верил, что заснет, если сядет, но мысль о том, что он может заснуть, его пугала. Адреналин, который заставлял его грести землю и лезть под забором, а потом пробираться через лес к деревне, теперь исчез. Кровотечение из порезов на спине, ноге и мочке уха прекратилось, но все эти места пульсировали и жгли. Хуже всего было с его ухом. Он осторожно к нему прикоснулся, затем отдернул пальцы, зашипев от боли сквозь стиснутые зубы. Однако не раньше, чем почувствовал там неровный сгусток крови и струп. Я изувечил себя, подумал он. Эта мочка уха никогда не вернется на место. — Ублюдки заставили меня это сделать, — прошептал он. — Они меня заставили. Поскольку он не осмеливался сесть, то наклонился и обхватил руками колени — положение, в котором он не раз видел Морин. Это никак не отразилось на его спине, больной заднице или изуродованной мочке уха, но немного расслабило усталые мышцы. Он выпрямился, собираясь идти дальше, но остановился. Впереди послышался слабый звук. Какой-то стремительный, как ветер в соснах, но там, где он стоял на этом небольшом возвышении, не было даже дуновения ветерка. Пусть это не будет галлюцинацией, подумал он. Пусть это будет по-настоящему. Еще пятьсот шагов — столько он насчитал — и Люк понял, что звук действительно был шелестом текущей воды. Дорога становилась все круче и круче, наконец, настолько крутой, что ему пришлось идти боком, держась за ветви деревьев, чтобы не упасть на задницу. Он остановился, когда деревья по обе стороны исчезли. Здесь лес был не только вырублен, но и выкорчеван, образовав поляну, которая теперь заросла кустарником. Дальше и ниже виднелась широкая полоса, похожая на черный шелк, достаточно гладкая, чтобы отражать падающие сверху блики звездного неба. Он мог представить себе тех давних лесорубов, которые, возможно, работали в этих северных лесах до Второй мировой войны, используя старые Форды или Интернешнл Харверст, чтобы тащить свои дрова, может быть, даже упряжки лошадей. Поляна была их конечным пунктом. Здесь они выгружали свои бревна и отправили их вниз по течению реки Деннисон, откуда они должны были начать свой путь к лесопилкам различных городков на севере штата. Люк спустился по последнему склону на ногах, которые болели и дрожали. Последние двести футов были самыми крутыми, тропа уходила вниз до самой реки, проторенная этими давними бревнами. Он сел и начал скользить, хватаясь за кусты, чтобы немного замедлить свое продвижение, и наконец, остановился на скалистом берегу в трех или четырех футах над водой. И тут, как и обещала Морин, из-под зеленого брезента, усыпанного сосновыми иглами, показался нос деревянной лодки. Он был привязан к старому зазубренному пню. Как Морин узнала об этом месте? Неужели ей кто-то об этом рассказал? В этом он сомневался, только не тогда, когда жизнь мальчика могла зависеть от этой шаткой старой лодки. Может быть, перед тем, как заболеть, она сама обнаружила её во время прогулки. Или она и еще несколько человек — может быть, пара женщин из кафешки, с которыми она, казалось, дружила, — приехали сюда из своей квазивоенной деревни, чтобы устроить пикник: бутерброды с Колой и бутылка вина. Но это не имело значения. Лодка была там, где было сказано. Люк спрыгнул в воду, которая доходила ему до голеней. Он наклонился и зачерпнул две пригоршни в рот. Речная вода была холодной, но на вкус еще слаще, чем черника. Утолив жажду, он попытался развязать веревку, привязывавшую лодку к пню, но узлы были сложными, а время шло. В конце концов, он воспользовался ножом для чистки овощей, чтобы разрезать веревку, и его правая ладонь снова начала кровоточить. Хуже того, лодка тут же начала дрейфовать в сторону от берега. Он бросился к ней, схватил за нос и оттащил назад. Теперь обе его ладони кровоточили. Он попытался сдернуть брезент, но как только он отпустил нос лодки, течение снова начало тянуть её прочь. Он проклинал себя за то, что не снял брезент с самого начала. Места, чтобы вытащить лодку на берег было недостаточно, и, в конце концов, он сделал единственное, что мог: перебросил свое туловище через борт прямо под брезент с его рыбным запахом древней парусины, затем подтянулся за занозистую скамью, пока не оказался полностью внутри лодки. Он приземлился в лужу воды и на что-то длинное и угловатое. К этому времени лодку уже волокло вниз по течению, вперед кормой. У меня тут настоящее приключение, — подумал Люк. — Да, конечно же, для меня это и есть настоящее приключение. Он сел под брезентом. Он обтекал его, производя довольно резкий запах. Люк толкал его и срывал окровавленными руками, пока тот не свалился за борт. Сначала он плыла рядом с лодкой, потом начал тонуть. Угловатая штука, на которую он приземлился, оказалась веслом. В отличие от лодки, оно выглядело относительно новым. Морин повесила шарф; положила ли она и весло? Он не был уверен, что она вообще могла спуститься по старой лесовозной дороге в ее нынешнем состоянии, не говоря уже о том, чтобы спуститься по последнему крутому склону. Если она это сделала, то заслужила эпическую поэму в свою честь, по меньшей мере. И все только потому, что он подыскал для нее кое-какие вещи в Интернете, вещи, которые она, вероятно, могла бы найти сама, если бы не была так больна? Он едва ли знал, что думать о таких вещах, не говоря уже о том, чтобы их понимать. Он только знал, что весло было здесь, и он должен был использовать его, устал он там или нет, кровоточат его руки или нет. По крайней мере, он знал, как это делать. Он был городским мальчиком, но Миннесота была страной десяти тысяч озер, и Люк много раз рыбачил со своим дедом по отцовской линии (который любил называть себя «еще одним старым болотом из Манкато»). Он уселся на центральное сиденье и первым делом воспользовался веслом, чтобы направить нос лодки, а не корму вниз по течению. Покончив с этим, он выплыл на середину реки, которая в этом месте была около восьмидесяти ярдов шириной, и погрузил весло. Он снял кроссовки и положил сушить их на небольшое заднее сиденье. Что-то было написано на этом сиденье выцветшей черной краской, и когда он наклонился ближе, то смог прочитать: Из тюряги на С.С.[145]. Это заставило его улыбнуться. Люк откинулся на локтях, глядя на безумную россыпь звезд, и попытался убедить себя, что это не сон — что он действительно выбрался. Откуда-то сзади слева донесся двойной звук электрического клаксона. Он обернулся и увидел одинокую яркую фару, мелькнувшую среди деревьев, сначала поравнявшись с его лодкой, а потом опередив ее. Он не видел ни тепловоза, ни вагонов, которые он тащил, между ними было слишком много деревьев, но он слышал грохот сцепок и грохот стальных колес по стальным рельсам. Он, наконец-то, осознал, что все происходящее с ним сейчас — реальность. Это не было какой-то невероятно подробной фантазией, гуляющей в его мозгу, когда он спал в своей кровати в Западном крыле. Это был настоящий поезд, вероятно, направлявшийся в Деннисон Ривер Бенд. Это была настоящая лодка, в которой он плыл на юг по этому медленному и прекрасному течению. Это были настоящие звезды над головой. Конечно, Миньоны Сигсби последуют за ним, но… — Я никогда не окажусь в Задней Половине. Никогда. Он протянул одну руку за борт Из тюряги, растопырил пальцы, окунул в воду и наблюдал, как четыре крошечных бороздки уносятся за ним в темноту. Он проделывал это и раньше, в маленьком алюминиевом рыболовецком ялике своего деда с двухтактным мотором, многократно, но никогда — даже в четырехлетнем возрасте, для которого все было новым и удивительным — не был так ошеломлен видом этих водяных бороздок. Мысль пришла к нему в голову с силой откровения: Ты должен был быть заключённым в тюрьму, чтобы по-настоящему понять, что такое свобода. — Я скорее умру, чем позволю им забрать меня обратно. Он понимал, что это — правда и что до этого может дойти, но понимал и то, что пока этого не произошло. Люк Эллис поднял свои порезанные и мокрые руки к небу, чувствуя, как мимо них проносится свободный воздух, и заплакал. 22 Он задремал, сидя на средней скамье, положив подбородок на грудь, свесив руки между ног, опустив босые ступни в маленькую лужицу воды на дне лодки, и, возможно, все еще спал бы, когда Из тюряги пронес его мимо следующей остановки в его невероятном путешествии, если бы не звук гудка другого поезда, на этот раз идущего не вдоль берега реки, а впереди и выше. Он был гораздо громче — не одинокий гудок, а повелительное ВАААУ, которое заставило Люка обернуться с таким рывком, что он чуть не упал спиной на корму. Он поднял руки в инстинктивном жесте защиты, понимая, как это было жалко, даже когда делал это. Гудок затих, его сменили металлический визг и громкий глухой рокот. Люк ухватился за борта лодки там, где она сужалась к носу, и посмотрел вперед дикими глазами, уверенный, что его вот-вот собьют. Еще не совсем рассвело, но небо начало светлеть, придавая блеск реке, которая теперь была намного шире. В четверти мили ниже по течению товарный поезд пересекал эстакаду, замедляя ход. Наблюдая за происходящим, Люк увидел товарные вагоны с надписью Нью-Ингленд Лэнд Экспресс, Массачусетс Ред, пару автоперевозчиков, несколько цистерн, на одной красовалась надпись Канадиан Клин Гэс, на другой — Вирджиния Ютил-Икс. Пара камешков шлака шлепнулись в воду по обе стороны от его лодки. Люк схватил весло и начал разворачивать лодку к правому берегу, где теперь он мог видеть несколько печальных зданий с заколоченными окнами и кран, который выглядел ржавым и давно заброшенным. Берег был завален бумажным мусором, старыми покрышками и выброшенными банками. Теперь поезд, под которым он проплывал, переехал через эстакаду, все еще замедляя ход, визжа и стуча колесами. Вик Дестин, отец его друга Рольфа, говорил, что нет более грязного и шумного транспорта, чем железнодорожный. Он произнесил это скорее с удовлетворением, чем с отвращением, что не удивило ни одного из мальчиков. Мистер Дестин очень любил поезда. Люк почти доплыл до лестницы, обозначенной Морин, и теперь искал нужные ступеньки. Красные. Но не по-настоящему красные, сказал ему Эйвери. Больше нет. Она говорит, что сейчас они скорее розовые. Но когда Люк их заметил — всего через пять минут после того, как он проплыл под эстакадой, — они оказались совсем другими. Хотя на ступеньках оставалось немного розовато-красного цвета, сами они были в основном серыми. Они поднимались от кромки воды к вершине насыпи, примерно на сто пятьдесят футов вверх. Он поплыл к ним, и киль его маленького корабля сел на мель прямо перед затопленной нижней ступенькой. Люк медленно сошел на берег, чувствуя себя неповоротливым, словно старик. Он подумал было о том, чтобы привязать Из тюряги — достаточно ржавчины сошло со столбов по обе стороны лестницы, чтобы сказать ему, что это делали и другие, вероятно рыбаки, — но оставшаяся часть веревки, привязанной к носу, выглядела слишком короткой. Он отпустил лодку, наблюдая, как она начала уплывать вдаль, когда ее подхватило слабое течение, потом увидел свои ботинки с заправленными в них носками, все еще лежащие на корме. Он упал на колени на затопленную ступеньку и успел схватить лодку как раз вовремя. Он протянул ее мимо себя, перебирая руками, пока не смог схватить свои кроссовки. Затем он пробормотал: Спасибо, Из тюряги, и отпустил ее. Он поднялся на пару ступенек и сел, чтобы обуться. Кроссовки достаточно просохли, но теперь промокла остальная его одежда. Ему было больно смеяться, но он все равно рассмеялся. Он поднимался по лестнице, которая раньше была красной, то и дело останавливаясь, чтобы дать отдых ногам. Шарф Морин — в утреннем свете он разглядел, что тот пурпурный, — свободно свисал с его талии. Он подумал, не оставить ли его, но потом затянул потуже. Он не понимал, как они могут выследить его, но город был бы логичным местом назначения, и он не хотел оставлять маркер, который они могли бы найти, даже случайно. Кроме того, теперь шарф казался важным. Это был… он нащупывал слово, близкое к истине. Не амулет на удачу, а скорее — талисман. Потому что это было от нее, а она была его спасительницей. К тому времени, когда он добрался до верха лестницы, солнце уже поднялось над горизонтом, большое и красное, бросая яркий свет на паутину железнодорожных путей. Товарняк, под которым он проплывал, теперь стоял на станции Деннисон Ривер Бенд. Когда тепловоз, который его тащил, медленно покатил прочь, ярко-желтый маневровый тепловоз подъехал к задней части состава и вскоре снова двинул его, толкая на сортировочную станцию, где поезда разбирали и собирали заново. В Бродерике, где преподавательский состав интересовался более эзотерическими предметами, такими как современная математика, климатология и творчество поздних английских поэтов, не учили тонкостям грузоперевозок; уроки поездоведения давал Вик Дестин, поездоголик до мозга костей и гордый обладатель огромной игрушечной железной дороги Лайонел, размещенной в его подвальном убежище. Люк и Рольф провели там много часов в качестве добровольных помощников. Рольфу нравилось управлять модельными поездами; информация о реальных поездах была ему безразлична. Люк интересовался и теми и другими. Если бы Вик Дестин был коллекционером марок, Люк с таким же интересом делал бы набеги в местную филателию. Так уж он был устроен. Он полагал, что от этого он кажется окружающим немного сумасшедшим (и, конечно же, ловил на себе взгляды Алисии Дестин, которые время от времени наводили на эту мысль), но сейчас он благословлял взволнованные лекции Мистера Дестина. Морин же, напротив, почти ничего не знала о поездах, только то, что в Деннисон Ривер Бенд есть железнодорожная станция, и она считала, что проходящие поезда идут в разные места страны. Куда конкретно они идут, она не знала. — Она думает, что если ты доберешься так далеко, то, может быть, тебе удастся запрыгнуть в товарняк, — сказал Эйвери. Что ж, он добрался в это так далеко. Сможет ли он запрыгнуть в товарняк — другой вопрос. Он видел, с какой легкостью это делается в кино, но большинство фильмов были полны дерьма. Может быть, лучше пойти туда, что в городишках этого северного штата считается центром. Найти полицейский участок, если он там был, позвонить в полицию штата, если его там не было. У него не было мобильного, а таксофоны стали вымирающим видом. Если он все-таки его найдет, что он должен будет бросить в щель для монет? Один из его институтских жетонов? Он предположил, что может бесплатно позвонить в 911, но было ли это правильным шагом? Что-то подсказывало ему, что нет. Он стоял на месте как замороженный, и наблюдал за тем, как, на его взгляд, быстро набирает силу световой день, нервно теребя шарф, обернутый вокруг талии. Для того чтобы звонить или идти в полицию так близко к Институту, были свои препятствия; он видел их даже в своем нынешнем состоянии страха и изнеможения. Полиция быстро выяснит, что его родители мертвы, убиты, и он — самый вероятный подозреваемый. Еще одним препятствием был сам Деннисон Ривер Бенд. Города существовали только в том случае, если поступали деньги, деньги были их подпитывающей жизненной силой, а откуда брались деньги в Деннисон Ривер Бенд? Не с этой же железнодорожной станции, которая была в значительной степени автоматизирована. И явно не из тех печальных зданий, которые он видел. Когда-то они могли быть фабриками, но не сейчас. С другой стороны, на каждой неинкорпорированной территории[146] имелось какое-нибудь правительственное учреждение («правительственная помойка», как говорили местные жители, с пониманием кивая друг другу в парикмахерской или на городской площади), и у людей, которые там работали, водились деньги. Мужчины и женщины, которые частенько приезжали в город, и не только для того, чтобы почтить своим присутствием это благословенное прибежище кантри в те ночи, когда играл какой-нибудь дерьмовый оркестр. Они привозили баксы. И, возможно, Институт вносил немалый вклад в благосостояние города. Они могли финансировать общественный центр, или спортивную площадку, или помогать с ремонтом дорог. На все, что поставит под угрозу поступление этих баксов, будут смотреть со скептицизмом и неудовольствием. Насколько Люк понимал, городские чиновники могли получать регулярные выплаты, чтобы следить за тем, что Институт не привлекает внимание не тех людей. Это было параноидальное мышление? Возможно. А может быть, и нет. Люку до смерти хотелось донести на Миссис Сигсби и ее Миньонов, но он решил, что самое лучшее и безопасное, что он может сейчас сделать, — это как можно быстрее убраться подальше от Института. Маневровый тепловоз тянул группу товарных вагонов вверх по холму, который люди называли горбом. На крыльце аккуратного офисного здания стояли два кресла-качалки. В одном из них сидел мужчина в джинсах и ярко-красных резиновых сапогах, читал газету и пил кофе. Когда машинист нажал на клаксон, парень отложил газету и потрусил вниз по ступенькам, остановившись, чтобы помахать рукой у застекленной вышки на стальных сваях. Парень внутри помахал в ответ. Это был горочный оператор[147], а парень в красных сапогах — составитель поездов. Отец Рольфа часто скорбел по умирающему состоянию американского железнодорожного транспорта, и теперь Люк понял почему. Во все стороны тянулись рельсы, но, судя по всему, в данный момент действовали только четыре или пять путей. Остальные были покрыты ржавчиной, между шпалами росли сорняки. На некоторых из них стояли застрявшие на вечном приколе товарные вагоны и платформы, и Люк использовал их как прикрытие, двигаясь к офису. Он увидел планшет, свисающий с гвоздя на одной из опорных стоек крыльца. Если это было сегодняшнее расписание движения поездов, Люку было просто необходимо его прочитать. Он присел на корточки за заброшенным товарным вагоном у задней стены офиса, наблюдая, как составитель поездов идет к горочным путям. Только что прибывший товарняк теперь находился на вершине горба, и все внимание оператора было к нему приковано. Если бы Люк был замечен, его, вероятно, просто прогнали бы, приняв за ребенка, который, как и Мистер Дестин, был помешан на поездах. Конечно, большинство детей не приходили на железную дорогу в половине шестого утра, чтобы поглазеть на поезда, независимо от того, насколько они были помешаны на этой теме. Особенно дети, которые вымокли в речной воде и разгуливали по станции с сильно изуродованным ухом. Выбора не было. Он должен был увидеть, что было на том планшете. Мистер Красные сапоги шагнул вперед, когда первый вагон медленно проехал мимо него, и потянул за штифт, соединяющий его со следующим. Грузовой вагон — Стейт оф Мэн Продактс, раскрашенный по бокам красными, белыми и синими полосами, — покатился вниз по склону, под воздействием гравитации, его скорость контролировалась радарными замедлителями. Горочный оператор дернул рычаг, и Стейт оф Мэн Продактс отправился на 4 путь. Люк обошел вагон и, засунув руки в карманы, неторопливо направился к офису. Он не мог вздохнуть свободно, пока не оказался под вышкой, вне поля зрения оператора. Кроме того, подумал Люк, если он делает свою работу как положено, его взгляд должен был направлен на вагоны и больше никуда. Следующий вагон, цистерна, был отправлен на 3 путь. Две автомобильных перевозчика также были отправлены на 3. Они столкнулись с цистерной, сцепились и покатились дальше. Поезда Лайонел Вика Дестина были довольно тихими, но это место просто содрогалось от громких звуков. Люк предположил, что люди в домах, расположенных к станции ближе, чем на милю, слышат этот грохот три-четыре раза в день. Может, они к этому привыкли, подумал он. В это трудно было поверить, пока он не вспомнил о детях, которые живут в Институте — едят много еды, пьют спиртное, курят время от времени сигареты, валяют дурака на игровой площадке и бегают по вечерам, вопя во все горло. До Люка внезапно дошло, что можно привыкнуть к чему угодно. Это была ужасная мысль.