10 Тим достаточно быстро понял, что она имела в виду. Он был таким себе патрульным образца 1954 года, только без пистолета и даже без дубинки. Он не имел права никого задерживать. Несколько крупных городских предприятий были оснащены системами безопасности, но большинство небольших магазинчиков не имели такой возможности. В таких местах, как Дюпре Меркантайл и Аптека Оберга, он проверял, горят ли зеленые огоньки охранных сигнализаций, и нет ли каких-нибудь следов взлома. На тех, которые были еще меньше, он дергал или крутил дверные ручки, заглядывал через стекло и, традиционно, трижды стучал. Иногда ему отвечали — взмах руки или несколько слов, — но, в основном, нет, и это было прекрасно. Он делал мелом пометку и двигался дальше. Он проделывал ту же процедуру на обратном пути, на этот раз, стирая метки. Весь процесс напоминал ему старую ирландскую шутку: Если ты доберешься туда первым, Пэдди, начерти мелом метку на двери. Если я доберусь туда первым, я её сотру. Фактически, от этих меток не было никакой практической пользы; это была просто традиция, возможно, восходящая через длинную цепочку ночных стучащих к эпохе Реконструкции[20]. Благодаря одному из помощников шерифа, Тим нашел более приличное место для ночлега. Джордж Баркетт рассказал ему, что у его матери есть небольшая меблированная квартирка над гаражом, и она сдает ее довольно дешево, если ему это интересно. — Всего две комнаты, но там очень мило. Мой брат жил там пару лет, прежде чем переехал во Флориду. Зацепился за работу в тематическом парке Юниверсал в Орландо[21]. Зарабатывает прилично. — Повезло. — Да, но цены во Флориде… ух, ну просто вырви глаз. Должен предупредить тебя, Тим, если ты займешь это место, то не сможешь громко слушать музыку по ночам. Мама не любит музыку. Ей даже не нравилось банджо Флойда, на котором тот играл, как боженька. Они всегда пререкались по этому поводу и говорили друг другу гадости. — Джордж, я редко бываю дома по ночам. Офицер Баркетт — лет двадцати пяти, добродушный и жизнерадостный, не обремененный врожденным интеллектом, — просиял: — Верно, совсем об этом забыл. Во всяком случае, там есть небольшой Карриер[22], слабенький, но содержит место в достаточной прохладе, чтобы ты мог комфортно спать — Флойд мог, по крайней мере. — Интересно? Тиму было интересно, и хотя устройство, сотрясающее окно, действительно было не очень, кровать была удобной, гостиная — уютной, и душ не тек. На кухне не было ничего, кроме микроволновки и электрической плиты, но он все равно питался в Закусочной Бев, так что с этим все было в порядке. И арендная плата не могла не радовать: семьдесят баксов в неделю. Джордж описывал свою мать как некое подобие дракона, но Миссис Баркетт оказалась доброй старушенцией с южным протяжным говорком, таким густым, что он понимал только половину того, что она говорила. Иногда она оставляла перед его дверью ломоть кукурузного хлеба или кусок пирога, завернутый в вощеную бумагу. Это было подобно тому, что иметь домовладелицей эльфа Дикси. Норберт Холлистер, владелец мотеля с крысиным лицом, был прав насчет Дюпре Сторидж энд Складинг: у них хронически не хватало персонала, и они постоянно давали объявления о найме. Тим догадывался, что для тех мест, где работа сводилась к упорному физическому труду, компенсируемому самой минимальной почасовой оплатой, разрешенной законом (в Южной Каролине это было семь баксов с четвертью в час), была характерна высокая текучесть кадров. Он подошел к бригадиру, Вэлу Джаррету, который рад был предоставить ему работу на три часа в день, начиная с восьми утра. Это давало Тиму время привести себя в порядок и поесть после того, как он заканчивал свою ночную смену. И вот, в дополнение к своим ночным обязанностям, он снова загружал и разгружал. Так устроен мир, — сказал он себе. Так устроен мир. Во веки вечные. 11 Время, проведенное им в этом маленьком южном городке, неспешно потекло, и Тим Джеймисон погрузился в успокаивающую рутину. Он не собирался оставаться в Дюпре до конца своих дней, но мог представить себя все еще болтающимся здесь на Рождество (возможно, установив крошечную искусственную елку в своей крошечной квартирке над гаражом), возможно, даже следующим летом. Это не был какой-то культурный оазис, и он понимал, почему дети тут частенько творили дичь, — чтобы убежать от беспросветной скуки, — но Тим наслаждался покоем. Он был уверен, что со временем это пройдет, но пока все было просто чудесно. Подъем в шесть вечера; ужин у Бев, иногда в одиночку, иногда с одним из помощников шерифа; ночные обходы на протяжении семи часов; завтрак у Бев; работа на погрузчике в Дюпре Сторидж энд Складинг с восьми до одиннадцати; бутерброд с Колой или сладкий чай на обед в тени железнодорожного вокзала; возвращение в квартирку Миссис Баркетт; сон до шести. В выходные дни он иногда спал по двенадцать часов подряд. Он читал юридические триллеры Джона Гришэма и перечел всю серию Песнь Льда и Пламени[23]. Он был большим поклонником Тириона Ланнистера. Тим знал, что есть телешоу, основанное на книгах Мартина, но не чувствовал необходимости его смотреть; его воображение обеспечивало всех драконов, в которых он нуждался. Будучи полицейским, он хорошо знал ночную жизнь Сарасоты, столь же непохожую на солнечные дни этого курортного городка, как Мистер Хайд на Доктора Джекила. Ночная жизнь часто была отвратительной, а иногда опасной, и хотя он никогда не опускался до использования этого мерзкого полицейского жаргона про мертвых наркоманов и изувеченных проституток — НВЛ, не вовлеченные люди — десять лет, проведенных в полиции, сделали его циничным. Иногда он приносил эти чувства домой (часто, говорил он себе, когда хотел быть честным), и они становились кислотой, разъедавшей его брак. Эти чувства так же, по его мнению, были одной из причин, по которым он оставался закрытым от идеи иметь детей. Там было слишком много плохого. Слишком много всего, что может пойти не так. И аллигатор на поле для гольфа был самым меньшим злом. Когда он только брался за работу ночным стучащим, он не особо верил, что в городке с населением в пятьдесят четыре сотни человек (большая часть из них — в отдаленных сельских районах) может быть ночная жизнь, но в Дюпре она была, и Тим обнаружил, что она ему нравится. Люди, с которыми он встречался в ночной жизни, были на самом деле лучшей частью его работы. Там была Миссис Гулсби, с которой он почти каждый вечер, начиная с первого обхода, обменивался приветственными жестами и негромким: «здравствуйте». Она сидела в кресле-качалке, мягко двигаясь взад и вперед, что-то потягивая из чашки, в которой могли быть как виски с содовой, так и ромашковый чай. Иногда она все еще сидела на крыльце во время его второго круга. Фрэнк Поттер, один из помощников шерифа, с которым он иногда обедал у Бев, рассказал ему, что Миссис Гу год назад потеряла мужа. Большой грузовик Вэнделла Гулсби сорвался с моста на Висконсинском шоссе во время снежной бури. — Ей нет еще пятидесяти, но Вэн и Адди были женаты очень, очень долго, — сказал Фрэнк. — Когда они поженились, ни один из них не был достаточно взрослым, чтобы голосовать или покупать легальную выпивку. Как в той песне Чака Берри, о подростковой свадьбе[24]. Такие связи обычно ненадолго, но только не у них. Тим также познакомился с Сироткой Энни, бездомной женщиной, которая много ночей провела на надувном матрасе в переулке, проходящем между офисом шерифа и Дюпре Меркантайл. У нее также была маленькая палатка в поле за железнодорожным депо, и когда шел дождь, она спала там. — Ее настоящее имя Энни Леду, — сказал Билл Уиклоу, когда Тим спросил. Билл был самым старым из помощников шерифа Дюпре, работал неполный рабочий день и, казалось, знал в этом городе всех. — Она спит в этом переулке в течение многих лет. Предпочитает матрас палатке. — А что она делает, когда становится холодно? — Спросил Тим. — Отправляется в Йемасси. чаще всего ее отвозит туда Ронни Гибсон. Они как-то связаны, троюродные сестры или что-то в этом роде. Там есть приют для бездомных. Энни говорит, что не пользуется этим без крайней на то необходимости, потому что там полно сумасшедших. На что я ей отвечаю: «Уж кто бы говорил, подруга». Тим проверял ее убежище в переулке раз за ночь, а однажды после смены посетил ее палатку, так, из простого любопытства. Перед палаткой в землю были воткнуты три флага на бамбуковых шестах: звездно-полосатый, флаг Южан и еще один, который Тим не узнал. — Это флаг Гвианы, — сказала она, когда он спросил. — Нашла его в мусорном баке за Зоуни. Она сидела в мягком кресле, покрытом прозрачным пластиком, и вязала шарф, который выглядел достаточно длинным даже для одного из гигантов Джорджа Р.Р. Мартина. Она была достаточно дружелюбна, не проявляя никаких признаков того, что один из коллег Тима из Сарасоты называл «синдромом бездомного параноика», но при этом была поклонницей ночных ток-шоу по радио на Дабл-Ю-Эм-Ди-Кей, и ее разговор иногда блуждал странными окольными путями между летающими тарелками, пришельцами и одержимыми демонами. Однажды ночью, когда он в очередной раз обнаружил ее лежащей на надувном матрасе в переулке и слушающей свое маленькое радио, он ее спросил, почему она находится здесь, когда у нее есть палатка, которая была в отличном состоянии. Сиротка Энни — лет шестидесяти, может, восьмидесяти — посмотрела на него как на сумасшедшего. — Здесь я рядом с по-ли-ци-ей. Вы знаете, что находится за депо и этими складами, Мистер Джей? — Наверное, лес. — Лес и болота. Мили топей, грязи и буреломов, которые тянутся до самой Джорджии. Там водятся разные твари, и некоторые плохие люди тоже. Когда идет дождь и мне приходится оставаться в палатке, я говорю себе, что в грозу ничего плохого не случится, но все равно плохо сплю. У меня есть нож, и я держу его под рукой, но не думаю, что он сильно поможет против какой-нибудь болотной крысы или чувака, подсевшего на мет. Энни была худой до изнеможения, и Тим стал приносить ей маленькие угощения от Бев, перед началом своей непродолжительной смены по погрузке и разгрузке в складском комплексе. Иногда это был пакетик жареного арахиса или Мак Крекерс, иногда лунный или вишневый пирог. Один раз это была банка с Уиклис[25], которую она схватила и держала между своими тощими грудями, смеясь от удовольствия. — Уики! Я их не ела с тех пор, как пес Гектор был щенком! Почему вы так добры ко мне, Мистер Джей? — Не знаю, — ответил Тим. — Наверное, ты мне просто нравишься, Энни. Могу я попробовать один из них? Она протянула ему банку. — Конечно. Тебе все равно придется ее открыть, у меня слишком болят руки от артрита. — Она протянула их, показывая пальцы, так сильно скрюченные, что они были похожи на куски коряги. — Я все еще могу вязать и шить, но Бог знает, как долго это будет продолжаться. Он открыл банку, слегка поморщился от сильного уксусного запаха и выудил одно из солений. С него капало что-то, что, насколько он знал, могло быть формальдегидом. — Давай-ка её сюда, а ну, верни-ка её мне! Он протянул ей банку и съел огурчик. — Господи, Энни, мой рот может никогда не разжаться. Она рассмеялась, показав несколько оставшихся зубов. — Их лучше всего есть с хлебом, маслом и хорошим холодным кофе. Или пивом, но я его больше не пью. — Что это ты вяжешь? Шарф? — Господь не придет в своем собственном одеянии, — сказала Энни. — А теперь идите, мистер Джей, и исполняйте свой долг. Остерегайтесь людей в черных машинах. Джордж Оллман по радио все время о них говорит. Вы ведь знаете, откуда они? — Она бросила на него понимающий взгляд. Возможно, она шутила. Или нет. С Сироткой Энни трудно было сказать наверняка. Корбетт Дентон был еще одним представителем ночной жизни Дюпре. Он был городским парикмахером и был известен во всем округе как Барабанщик, за какой-то подростковый подвиг, о котором никто точно ничего не знал. Знали только то, что этот подвиг привел к месячному отстранению от занятий в региональной старшей школе. Возможно, в свое время, он и был настоящим бунтарем, но те времена остались далеко позади. Барабанщику было далеко за пятьдесят или даже чуть за шестьдесят, он был полноват, лысел и страдал бессонницей. Когда ему не спалось, он сидел на крыльце парикмахерской и смотрел на пустую главную улицу Дюпре. Пустую, если не считать Тима. Они обменивались отрывочными фразами, которыми обменивались только знакомые — погода, бейсбол, ежегодная Летняя распродажа, — но однажды вечером Дентон сказал нечто такое, что заставило Тима насторожиться. — Знаешь, Джеймисон, эта жизнь, которую мы думаем, что живем, не настоящая. Это просто игра теней, и я, к примеру, буду несказанно рад, когда свет погаснет. В темноте все тени исчезают. Тим присел на ступеньку под парикмахерским шестом, бесконечная спираль которого теперь затихла на ночь. Он снял очки, протер их о рубашку и снова надел. — Могу говорить откровенно? Барабанщик Дентон щелчком отправил окурок в сточную канаву, где он при ударе о землю выдал сноп коротких искр. — На прямоту. Между полуночью и четырьмя, каждый должен иметь возможность говорить откровенно. По крайней мере, я так считаю. — Ты говоришь, как человек, страдающий депрессией. Барабанщик рассмеялся. — Нарекаю тебя Шерлоком Холмсом. — Тебе надо повидаться с Доком Роупером. Есть таблетки, которые скрасят твое настроение. Моя бывшая их принимала. Хотя избавление от меня, вероятно, еще больше скрасило ее настроение. — Он улыбнулся, показывая, что это шутка, но Барабанщик Дентон в ответ не улыбнулся, а просто встал. — Я знаю об этих таблетках, Джеймисон. Они как выпивка или травка. Наверное, как Экстази, который в наши дни принимают дети, когда идут на свои рейвы, или как они там их называют. Эти вещи заставляют вас поверить на некоторое время, что все происходящее реально. Что что-то в этой жизни имеет значение. Но это не так. — Брось, — мягко сказал Тим. — Это дурные мысли. — По-моему, есть только один выход, — сказал парикмахер и направился к лестнице, ведущей в его квартиру над парикмахерской. Его походка была медленной и неуклюжей. Тим с тревогой посмотрел ему вслед. Он считал Барабанщика Дентона одним из тех парней, которые в дождливую ночь могут решиться на самоубийство. Может даже прихватить с собой собаку, если она у него есть. Как какой-нибудь древнеегипетский фараон. Он подумал, не поговорить ли об этом с Шерифом Джоном, но потом вспомнил о Венди Гулликсон, которая все еще настороженно к нему относилась. Меньше всего ему хотелось, чтобы она или кто-нибудь из помощников шерифа подумали, что он ставит себя выше других. Он больше не страж порядка, а всего лишь городской ночной стучащий. Лучше всего оставить все как есть. Но Барабанщик Дентон никогда не выходил у него из головы. 12 Однажды вечером, ближе к концу июня, во время обхода он заметил двух мальчишек, идущих на запад по Мейн-стрит с рюкзаками за спиной и коробками для завтраков в руках. Можно было подумать, что они идут в школу, если бы на часах не было двух часов ночи. Этими ночными гуляками оказались близнецы Билсоны. Они злились на своих родителей, которые отказались взять их на сельскохозяйственную ярмарку в Даннинг, потому что оценки в их табелях были неприемлемыми. — Мы получили в основном тройки и ничего не завалили, — сказал Роберт Билсон, — и нас перевели. Что не так-то? — Это несправедливо, — вмешался Роланд Билсон. — Утром мы первым делом пойдем на ярмарку и найдем там работу. Мы слышали, что им всегда нужны карусельщики. Тим подумал, не сказать ли мальчику, что правильное слово — «зазывалы»[26], но потом решил, что это к делу не относится. — Детки, мне очень не хочется хлопать ваш шарик, но, сколько вам лет? Одиннадцать?