— Давай предположим… — Предположим, — сказала Миссис Сигсби. — Слово, которое делает из тебя осла и… — Кончай, а? Никто другой не мог говорить с Миссис Сигсби так резко (не говоря уже о том, чтобы так грубо), но и никому другому не разрешалось называть ее по имени. Стэкхаус начал расхаживать по комнате, его лысая голова блестела в свете ламп. Иногда она спрашивала себя, а не маслит ли он её. — Что мы здесь имеем? — Спросил он. — Я тебе скажу. Сорок или около того сотрудников в Передней Половине и еще две дюжины в Задней Половине, не считая Хекла и Джекла. И все мы друг другу руки моем. Мы должны это делать, но это нам сегодня не поможет. В этом ящике есть телефон, который позволит нам получить все виды помощи, но если мы им воспользуемся, наша жизнь изменится, и не в лучшую сторону. — Если нам придется воспользоваться этим телефоном, у нас может уже и не быть жизней, — сказала Миссис Сигсби. Он это проигнорировал. — У нас есть внештатники по всей стране, хорошая информационная сеть, которая включает в себя полицейских и медиков низкого пошиба, сотрудников отелей, репортеров в небольших городах и пенсионеров, у которых много времени, чтобы сканировать интернет-сайты. У нас также есть две группы захвата. В нашем распоряжении имеется самолет Челленджер, который может быстро доставить любого из нас практически в любое место. И у нас есть мозги, Джулия, наши мозги. Он играет в шахматы, надзиратели часто видели, как он играет с Уилхольмом, но это шахматы, а в эту игру он никогда раньше не играл. Так что давай предположим. — Хорошо. — Мы попросим внештатника связаться с полицией в Стербридже. Та же история, что и в Преск-Айле — наш парень говорит, что видел ребенка, который мог быть Эллисом. Нам лучше сделать такую же пробивку в Портленде и Портсмуте, хотя я ни на минуту не поверю, что он так быстро сошел бы с поезда. Стербридж — более вероятно, но я думаю, что наш парень унесет копыта и оттуда. — Ты уверен, что это не просто принятие желаемого за действительное? — О, я уверен только в том, что моя задница под угрозой. Но если он думает так же хорошо, как и бегает, это не лишено смысла. — То есть когда поезд 4297 стал поездом 9956, он в нем и остался. Таково твое предположение. — Да. 9956 останавливается в Ричмонде примерно в 2 часа ночи. Нам нужен кто-то, предпочтительно несколько человек, которые проследят за этим поездом. То же самое в Уилмингтоне, где состав останавливается между 5 и 6 утра. Но знаешь что? Я не думаю, что он сойдет в любом из этих мест. — Ты думаешь, что он поедет на нем до конца маршрута. Тревор, — подумала она, — ты все выше и выше взбираешься на древо предположения, и каждая ветка становится тоньше предыдущей. Но что еще оставалось теперь, когда ребенок исчез? Если бы ей пришлось воспользоваться Нулевым телефоном, ей сказали бы, что они должны были быть готовы к чему-то подобному. Легко говорить, но как можно предсказать двенадцатилетнего ребенка, отчаявшегося настолько, что он отрезал себе мочку уха, чтобы избавиться от жучка? Или горничную, готовую помочь и проинструктировать его? Потом ей обязательно скажут, что сотрудники Института стали ленивыми и самоуспокоенными… и что она на это ответит? — …маршрута. Она вернулась в «здесь и сейчас» и попросила его повторить. — Я сказал, что он не обязательно поедет до конца маршрута. Такой умный ребенок, как этот, поймет, что мы обязательно пошлем туда людей, что бы обыскать поезд. Я не думаю, что он захочет сойти в каком-нибудь муниципальном городе. Особенно в Ричмонде, абсолютно незнакомом городе, тем более, посреди ночи. Уилмингтон — возможно — он меньше, и уже будет светло, когда 9956 доберется дотуда — но я склоняюсь к одному из небольших полустанков. Я думаю, что это будет либо Дюпре, Южная Каролина, либо Брансуик, Джорджия. Если он вообще в этом поезде. — Возможно, он даже не знает, куда направился поезд, когда покинул Стербридж. В таком случае он мог бы проехать на нем весь маршрут. — Если он лежит рядом с кучей помеченных грузов, то наверняка знает. Миссис Сигсби поняла, что уже много лет не испытывала такого страха. Может быть, она никогда так не боялась. Они предполагали или просто строили догадки? И если последнее, то, насколько хороша была выстроенная цепочка? Но это все, что у них было на сегодняшний момент, поэтому она кивнула. — Если он сойдет на одной из этих маленьких станций, мы можем послать туда группу захвата, чтобы забрать его. Боже, Тревор, это было бы идеально. — Две группы. Опаловые и Рубиново-красные. Рубиновые — это та команда, которая привезла его сюда. Приятное совпадение, не так ли? Миссис Сигсби вздохнула. — Хотелось бы мне быть уверенной на сто процентов, что он сел в тот поезд. — На сто, пожалуй, не уверен, но я почти не сомневаюсь, и этого достаточно. Стэкхаус одарил ее улыбкой. — Возьми трубку. Разбуди людей. Начнем с Ричмонда. По всей стране мы платим этим парням и девчонкам сколько, не меньше миллиона в год? Так давай заставим некоторых из них отработать свои деньги. Тридцать минут спустя, Миссис Сигсби установила телефон обратно в свою подставку. — Если он в Стербридже, то, должно быть, прячется в канализации или в заброшенном доме, или еще где-нибудь — полиция пока его не обнаружила, а если найдут, то сообщат нам. У нас есть люди в Ричмонде и Уилмингтоне, которые будут следить за тем поездом, когда он там остановится, и у них хорошая легенда. — Я слышал. Молодец, Джулия. Она устало подняла руку, признавая это. — Наблюдателям обещан солидный бонус, и он будет еще более солидным — больше похожий на джек-пот провинциальной лотереи, — если наши люди сами поймают мальчика и отвезут его в безопасное для дальнейшей транспортировки место. Вряд ли в Ричмонде — там оба наших простые граждане, но один из парней в Уилмингтоне — полицейский. Молись, чтобы все случилось именно там. — А как насчет Дюпре и Брансуика? — В Брансуике за поездом будут наблюдать двое: пастор Методистской церкви из ближайшего городка и его жена. В Дюпре — только один, но парень местный. Ему принадлежит единственный в городе мотель. 20 Люк снова был под водой в погружном баке. Зик не давал ему всплыть, и Огни Штази кружились перед ним. Они были и в его голове, что было в десять раз хуже. Из-за них он чуть не утонул. Сначала он подумал, что крик, который он услышал, когда очнулся от сна, исходит от него, и удивился, как он мог издавать такой громкий шум под водой. Потом он вспомнил, что находится в товарном вагоне, который был частью подвижного состава, который быстро замедлял ход. Визжали стальные колеса по стальным рельсам. Цветные точки еще оставались мгновение или два, затем исчезли. В вагоне царила кромешная тьма. Он попытался размять сведенные судорогой мышцы и обнаружил, что зажат. Три или четыре коробки с подвесными лодочными моторами упали. Ему хотелось верить, что он это сделал, мечась в своем кошмаре, но он подумал, что, скорее всего, сделал это усилиями разума, находясь во власти этих проклятых огней. Когда-то пределом его мысленных усилий было сталкивание подносов с ресторанных столов или перевертывание книжных страниц, но времена изменились. Он изменился. Как же много он не знал, да и не хотел знать. Поезд еще больше замедлил ход и начал громыхать над стрелками. Люк понимал, что находится в довольно неприятном положении. Его тело еще не было в состоянии полной боевой готовности, но определенно достигло желтого уровня[170]. Он был голоден, и это было плохо, но в сравнении с жаждой, его пустой живот казался незначительной проблемой. Он вспомнил, как скользил вниз по берегу реки к тому месту, где была привязана лодка, и как плеснул себе в лицо холодной водой и зачерпнул ее в рот. Сейчас он отдал бы все за глоток этой речной воды. Он провел языком по губам, но это не помогло; его язык тоже был сухим. Поезд остановился, и Люк перенес коробки на место, работая на ощупь. Они были тяжелыми, но он справился. Он понятия не имел, где находится, потому что в Стербридже дверь вагона Саутуэй Экспресс закрыли наглухо. Он вернулся в свое убежище за ящиками и небольшим машинным оборудованием и стал ждать, чувствуя себя несчастным. Он снова задремал, несмотря на голод, жажду, переполненный мочевой пузырь и пульсирующее ухо, когда дверь вагона с грохотом распахнулась, впустив поток лунного света. Люку он показался, по меньшей мере, световым наводнением после кромешной темноты, в которой он очнулся. К двери подъезжал грузовик, и какой-то парень что-то кричал. — Подъезжай… еще немного… тише… еще немного… Хо-па! Двигатель грузовика выключился. Послышался звук открывающейся двери, а затем в вагон запрыгнул мужчина. Люк почувствовал запах кофе, и в животе у него заурчало, достаточно громко, чтобы мужчина услышал. Но нет — когда он выглянул между небольшим трактором и газонокосилкой, то увидел парня, одетого в рабочую униформу, и в наушниках. К нему присоединился еще один человек и поставил квадратный фонарь, который, к счастью, был направлен на дверь, а не в сторону Люка. Они опустили стальной пандус и начали перетаскивать ящики из грузовика в товарный вагон. На каждом был штамп КЁХЛЕР, этой стороной вверх, и соблюдайте осторожность. Так что, где бы это ни было, это не было концом маршрута. Мужчины прервались, загрузив десять или двенадцать ящиков, и принялись есть пончики из бумажного пакета. Люку потребовалось все, что у него было — мысли о Зике, удерживающем его в баке, мысли о Близняшках Уилкокс, мысли о Калише и Ники и Бог знает скольких других, от него зависящих, — чтобы не выйти из укрытия, и не попросить у этих людей кусочек, всего один кусочек. И, в конце концов, он обязательно бы это сделал, если бы один из них не сказал кое-что, что заморозило его на месте. — Эй, ты не видел снующего тут ребенка? — Фто? — Через забитый пончиком рот. — Ребенка, ребенка. Когда мы поднялись, чтобы взять у инженера тот термос. — Что здесь может делать ребенок? Сейчас половина третьего ночи. — О, какой-то парень спрашивал меня, когда я ходил за пончиками. Сказал, что его шурин позвонил ему из Массачусетса, вытащил его из крепкого сна и попросил проверить железнодорожную станцию. Сын парня из Массачусетса сбежал. Сказал еще, что тот всегда бредил о том, чтобы соскочить в Калифорнию. — Это на другом конце страны. — Я это знаю. И ты это знаешь. Может ли ребенок это знать? — Если бы он хорошо учился в школе, то знал бы, что Ричмонд чертовски далеко от Лос-Анджелеса. — Да, но ведь это еще и перевалочный пункт. Парень сказал, что он может быть на этом поезде, а потом выйти и попытаться сесть на один из тех, что идет на Запад. — Ну, я не видел никакого ребенка. — Парень сказал, что его шурин заплатит вознаграждение. — Да хоть миллион долларов, Билли, но я все равно не смогу увидеть ребенка, если его здесь нет. Если у меня снова заурчит в животе, мне конец, — подумал Люк. Поджарюсь. Во фритюре. Снаружи кто-то крикнул: — Билли! Дуэйн! Осталось двадцать минут, ребята, заканчивайте! Билли и Дуэйн погрузили еще несколько ящиков Кёхлеров в товарный вагон, затем закатили рампу обратно в грузовик и уехали. Люк успел мельком увидеть городской пейзаж — какой именно, он не знал — а потом появился человек в комбинезоне и железнодорожной фуражке и захлопнул дверь Саутуэя… но на этот раз не до конца. Люк догадался, что на рейке есть липкое место. Прошло еще пять минут, прежде чем поезд снова пришел в движение, сначала медленно, стуча по стыкам и стрелкам, а затем все быстрее и быстрее. Какой-то парень, называющий себя шурином другого парня. Сказал, что тот всегда бредил о том, чтобы соскочить в Калифорнию. Они знали, что он исчез, и даже если бы они нашли лодку ниже по течению от Деннисон Ривер Бенд, их бы это не обмануло. Должно быть, они заставили Морин заговорить. Или Эйвери. Мысль о том, что они будут пытать Эйвестера, была слишком ужасна, и Люк ее отогнал. Если его разыскивают, то на следующей станции его тоже будут ждать, а к тому времени уже может заняться рассвет. Они, скорее всего не будут причинять ему боль или убивать, скорее будут наблюдать и докладывать, но вполне вероятно, что они попытаются его схватить. В зависимости от того, сколько людей будет рядом, конечно же. И насколько они в отчаянии. И это тоже. Возможно, я перехитрил сам себя, сев в поезд, подумал Люк, но что еще я мог сделать? Они не должны были узнать так быстро. Между тем, было одно неудобство, от которого он мог избавиться. Держась за сиденье газонокосилки, чтобы сохранить равновесие, он отвинтил крышку топливного бака культиватора Джон Дир, расстегнул ширинку и помочился, как ему показалось, двумя галлонами мочи в пустой бензобак. Нехороший поступок, крайне подлый трюк для будущего владельца культиватора, но и обстоятельства были экстраординарными. Он снова надел крышку бензобака и крепко ее завинтил. Потом он сел на сиденье газонокосилки, положил руки на пустой живот и закрыл глаза. Подумай о своем ухе, сказал он себе. Подумай и о царапинах на спине. Подумайте о том, как сильно они болят, и ты забудешь о голоде и жажде.