— Звук на максимум, — сказал Фрэнк Поттер. — Ей следовало бы надеть переносной микрофон. Тем временем она что-то проговорила. Таг перемотал видео, выкрутил звук на полную и снова нажал кнопку воспроизведения. Морин снова вернулась в кресло с откидной спинкой и снова поправила подол своей юбки. Затем она посмотрела прямо в объектив камеры. — Люк? Он был так поражен, услышав свое имя из ее уст, что едва не ответил, но она опередила его, и то, что она сказала дальше, вонзило ему в сердце ледяной кинжал. Хотя он это подозревал, не так ли? Точно так же, как он не нуждался в Стар Трибюн, чтобы догадаться о своих родителях. — Если ты это смотришь, значит, ты сбежал, а я мертва. Помощник шерифа по имени Поттер что-то сказал тому, кого звали Фарадей, но Люк не обратил на это внимания. Он был полностью сосредоточен на женщине, которая была его единственным взрослым другом в Институте. Я не собираюсь рассказывать тебе историю своей жизни, — сказала мертвая женщина в кресле с откидной спинкой. — На это нет времени, и я этому рада, потому что мне очень стыдно. Но только не за моего мальчика. Я горжусь тем, каким он стал. Он собирается в колледж. Он никогда не узнает, что это я передала ему деньги, и это хорошо. Это хорошо, так и должно быть, потому что я его бросила. И Люк, без твоей помощи я могла бы потерять эти деньги и шанс поступить с ними правильно. Я только надеюсь, что и с тобой я правильно поступила. Она помолчала, словно собираясь с мыслями. — Я расскажу одну часть своей истории, потому что это важно. Я была в Ираке во время Второй войны в Персидском заливе, я побывала в Афганистане, и я была вовлечена в то, что называлось допросом с пристрастием. Для Люка, ее спокойствие — никаких тебе охов, никаких слов-паразитов, типа знаешь, вроде или типа того — было откровением. Это заставило его почувствовать смущение, а также печаль. Она казалась гораздо более умной, чем во время их бесед возле автомата со льдом. Потому что она просто прикидывалась дурочкой? Может быть, но может быть — скорее всего — он увидел женщину в коричневой униформе горничной и просто предположил, что у нее не так уж много ума. Другими словами, мы с ней на разных уровнях, подумал Люк и понял, что смущение не совсем точно описывает его чувства. Право слово, это было еще и обидно. — Я видела пытки водой, и я видела немало мужчин, да и женщин тоже, — стоящих в тазах с водой с электродами на пальцах или в прямой кишке. Я видела, как ногти на ногах вырывали плоскогубцами. Я видела человека, которому выстрелили в коленную чашечку, когда он плюнул в лицо следователю. Сначала я была шокирована, но через некоторое время привыкла. Иногда, когда это были мужчины, которые пускали СВУ[207] на наших мальчиков или посылали террористов-смертников на переполненные рынки, я была этому даже рада. Я была… Сейчас вспомню это слово… — Десенсибилизирована[208], - сказал Тим. — Десенсибилизирована, — сказала Морин. — Господи, как будто она тебя услышала, — сказал помощник шерифа Баркетт. — Тише, — сказала Венди, и что-то в этом слове заставило Люка вздрогнуть. Как будто кто-то другой сказал это прямо перед ней. Он снова переключил свое внимание на видео. — … никогда не принимала непосредственного участия после первых двух или трех раз, потому что мне нашли другое применение. Когда они прекращали допрос, я играла роль доброго сержанта, который приходил и тайком давал им попить или что-нибудь поесть из своего кармана, батончик Квест или пару Орео. Я говорила им, что все следователи ушли на перерыв — перекусить, и микрофоны были выключены. Я говорила, что мне их жаль, и я хочу им помочь. Я говорила, что если они не заговорят, то будут убиты, хотя это и против правил. Я никогда не рассказывала им о Женевской конвенции[209], потому что большинство из них не знали, что это такое. Я говорила, что если они не заговорят, их семьи будут убиты, и я действительно этого не хотела. Обычно это не срабатывало — они что-то подозревали, — но иногда, когда следователи возвращались, заключенные говорили им то, что те хотели услышать, либо потому, что верили мне, либо потому, что хотели верить. Иногда они что-то рассказывали именно мне, потому что были сбиты с толку… дезориентированы… и потому, что они мне доверяли. Да поможет мне Бог, у меня было очень располагающее лицо. Я знаю, зачем она мне это говорит, — подумал Люк. — Как я оказался в Институте… эта история слишком длинная для уставшей, больной женщины. Кое-кто пришел ко мне, остановимся на этом. Не Миссис Сигсби, Люк, и не мистер Стэкхаус. И не человек, работающий на правительство, конечно же. Он был стар. Сказал, что он — вербовщик. Спросил, не хочу ли я получить работу, когда закончатся мои военные гастроли. Легкая работа, сказал он, но только для человека, который умеет держать язык за зубами. Я думала о повышении, но это звучало даже лучше. Потому что этот человек сказал, что я буду помогать своей стране намного больше, чем когда-либо могла это делать в Песочной стране. Так что я взялась за эту работу, и когда они отрядили меня в прислугу, я не возражала. Я знала, что они делают, и сначала меня это устраивало, потому что я понимала, — для чего. И это было хорошо, потому что Институт похож на то, что говорят о мафии — как только ты вошел, выйти ты не можешь. Когда у меня не хватило денег, чтобы оплатить счета мужа, и когда я начала бояться, что стервятники заберут деньги, которые я скопила для своего мальчика, я попросила работу, которую неоднократно делала в армии, и Миссис Сигсби и Мистер Стэкхаус позволили мне попробовать. — Стукачество, — пробормотал Люк. — Это было легко, как надеть старую пару туфель. Я находилась там, в течение двенадцати лет, но стучала только последние шестнадцать месяцев или около того, и к концу я начала чувствовать, что поступаю очень плохо, делая то, что делала, и я говорю не только о стукачестве. Я стала нечувствительной в том месте, которое мы называли черными домами, и я оставалась нечувствительной в Институте, но, в конце концов, это начало стираться, как восковый блеск стирается с автомобиля, если вы не наносите новый время от времени. Они ведь просто дети, а дети хотят доверять взрослому, который добр и отзывчив. Они ведь никогда никого не взрывали. Они сами были теми, кого взорвали, их и их семьи. Но, может быть, я бы все равно продолжила это делать. Если я буду абсолютно честна — а сейчас уже слишком поздно, чтобы было по-другому, — то, наверное, так бы и поступила. Но потом я заболела и встретила тебя, Люк. Ты мне помог, но я помогла тебе не поэтому. Во всяком случае — это не единственная причина, да и не главная. Я видела, как ты умен, намного умнее всех остальных детей, намного умнее тех, кто тебя выкрал. Я знала, что их не волнует ни твой тонкий ум, ни твое чувство юмора, ни то, как ты готов помочь такому старому больному мешку, как я, даже зная, что это может навлечь на тебя неприятности. Для них ты был просто еще одним винтиком в машине, которым можно пользоваться до тех пор, пока он не износится. В конце концов, ты пошел бы тем же путем, что и все остальные. Сотни. Может быть, тысячи, начиная с самого начала. — Она что, с ума сошла? — Спросил Джордж Баркетт. — Заткнись! — Сказал Эшворт. Он наклонился вперед, не отрывая глаз от экрана. Морин остановилась, чтобы глотнуть воды и протереть глаза, запавшие в глубокие впадины. Больные глаза. Грустные глаза. Умирающие глаза, подумал Люк, глядя вечности прямо в лицо. — Это было трудное решение, и не только из-за того, что они могли сделать со мной или с тобой, Люк. Это было трудно, потому что если ты все-таки сбежишь, если они не поймают тебя в лесу или в излучине реки Деннисон, и если ты найдешь кого-то, кто поверит тебе… если ты преодолеешь все эти «если», то сможешь вытащить то, что происходило здесь в течение пятидесяти или шестидесяти лет, наружу. Обрушить все это на их головы. Как Самсон с храмом, подумал Люк. Она наклонилась вперед, глядя прямо в объектив. Прямо на него. — Но это может означать конец света. 21 Заходящее солнце превратило железнодорожные пути, проходящие рядом с федеральным шоссе № 92, в розовато-красные огненные линии, которые, казалось, дополнительно освещали знак прямо впереди: Добро пожаловать в Дюпре, Ю. К. ЦЕНТР ОКРУГА ФЭРЛИ Население 1,369 ХОРОШЕЕ МЕСТО ДЛЯ ЭКСКУРСИИ И ЛУЧШЕЕ МЕСТО ДЛЯ ЖИЗНИ! Дэнни Уильямс завел головной фургон на грязную обочину. Остальные последовали за ним. Он поговорил с теми, кто сидел в его фургоне — с Миссис Сигсби, доктором Эвансом, Мишель Робертсон, — потом подошел к двум другим. — Радиоприемники выключить, наушники вынуть. Мы не знаем, какие частоты могут прослушивать местные жители или военные. Мобилки выключить. Теперь это закрытая операция, и так будет продолжаться до тех пор, пока мы не вернемся на аэродром. Он вернулся к переднему фургону, сел за руль и повернулся к Миссис Сигсби. — Все хорошо, мэм? — Все хорошо. — Я здесь не по своей воле, — повторил доктор Эванс. — Заткнись, — сказала Миссис Сигсби. — Денни? Вперед. Они въехали в округ Фэрли. По одну сторону дороги стояли амбары, поля и сосновые рощи, по другую — железнодорожные пути и еще больше деревьев. До самого города оставалось всего две мили. 22 Корин Роусон стояла перед кинозалом, разгребая дерьмо с Джейком «Змеей» Хаулендом и Филом «Пилюлей» Чаффицем. В детстве Корин подвергалась жестокому обращению со стороны отца и двух из четырех старших братьев, и у нее никогда не было проблем с работой в Задней половине. Она знала, что мальчишки называют ее Корин-пощечина, и это было нормально. Она много раз получала пощечины в трейлерном парке Рено, где выросла, и, привыкла смотреть на это дело с такой точки зрения: было и было. К тому же, это делалось ради благого дела. То, что вы назвали бы беспроигрышной ситуацией. Конечно, были недостатки в работе в Задней Половине. Во-первых, твоя голова забивалась слишком большим количеством информации. Она знала, что Фил хочет ее трахнуть, а Джейк — нет, потому что Джейку нравились только женщины с двумя широкими буферами впереди и лишним барахлом в багажнике. И она знала, что они знают, что она не хочет иметь ничего общего ни с одним из них, по крайней мере, не в этом смысле; с семнадцати лет она боролась только за другую сторону. Телепатия всегда отлично звучала в рассказах и фильмах, но в реальной жизни она была чертовски раздражающей. Она приходила с гулом, который также был недостатком. И аккумулировалась, что было главным недостатком. Горничные и уборщики менялись местами между Передней и Задней Половиной, что помогало, но надзиратели в красном работали только здесь и нигде больше. Было две команды, Альфа и Бета. Каждая работала по четыре месяца, а потом получала четыре месяца отпуска. Корин была почти в конце своей нынешней четырехмесячной синусоиды. Она проведет неделю или две, приходя в себя, в соседней штабной деревне, а затем отправится в свой маленький домик в Нью-Джерси, где будет жить с Андреа, которая считала, что ее партнерша задействована в сверхсекретном военном проекте. Сверхсекретно — было, но ничего военного. За время ее пребывания в деревне низкоуровневая телепатия ослабнет, и к тому времени, когда она вернется к Андреа, ее уже не будет. Затем, через несколько дней после ее следующего пришествия, она начнет ползти вперед. Если бы она была способна испытывать сочувствие (чувство, выбитое из нее к тринадцати годам), она бы испытывала его к доктору Халласу и доктору Джеймс. Они были здесь все время, что означало, что они почти постоянно подвергались воздействию гула, и вы могли видеть, что он с ними делал. Она знала, что доктор Хендрикс, главный медик Института, делал инъекции в спину, которые должны были ограничить нарастающее разрушение, но была большая разница между ограничением вещи и ее полной остановкой. Хорас Келлер, рыжий надзиратель, с которым она дружила, называл Хекла и Джекла высокоэффективными психами. Он говорил, что, в конце концов, один из них или оба сойдут с ума, и тогда людям сверху придется искать новые медицинские таланты. Корин это было пофиг. Ее работа состояла в том, чтобы следить за тем, чтобы дети ели, когда им полагалось есть, заходили в свои комнаты, когда они должны были идти в свои комнаты (то, что они там делали, ее тоже не касалось), ходили в кинозал по вечерам и не выбивались из строя. Когда они это делали, она давала им пощечины. — Что-то горки сегодня неспокойны, — сказал Джейк-змея. — Слышите? Электрошокеры в боевую готовность, когда будем кормить их в восемь часов, верно? — Вечерами им всегда становится хуже, — сказал Фил. — Я не… Эй, какого хера? Корин тоже это почувствовала. Они привыкли к гулу, как привыкаешь к звуку шумного холодильника или дребезжащего кондиционера. Теперь, внезапно, он поднялся до уровня, который обычно они чувствовали на вечерних киносеансах, которые были вечерами бенгальских огней. Только в киношные вечера он в основном доносился из-за закрытых и запертых дверей Палаты А, также известной как Парк Горького. Теперь она чувствовала, что он доносится не только оттуда, но и с другой стороны, словно порыв сильного ветра. Из комнаты отдыха, куда эти дети пошли, чтобы провести свое свободное время, когда шоу закончилось. Сначала туда пошла одна группа, те, кто все еще нормально функционировал, затем пара, о которых Корин думала как о предгорках. — Какого хера они там делают? — Крикнул Фил. Он приложил руки к вискам. Корин побежала в комнату отдыха, вытаскивая по пути электрошокер. Джейк бежал позади нее. Фил — возможно, более чувствительный к гулу, может быть, просто испуганный — остался на месте, прижав ладони к вискам, словно пытаясь удержать свою голову от взрыва. Добравшись до двери, Корин увидела почти дюжину детей. Даже Айрис Стэнхоуп, которая непременно отправится в Парк Горького после завтрашнего фильма, была там. Они стояли в кругу, взявшись за руки, и теперь гул был настолько сильным, что у Корин слезились глаза. Ей казалось, что она даже чувствует, как вибрируют ее пломбы. Вставлю себе новые, — подумала она. Креветка. Я думаю, это он за рулем. Ударю его, и это поможет разорвать цепь. Но как только она об этом подумала, ее пальцы разжались, и шокер упал на ковер. Позади нее, почти теряясь в гуле, она услышала, как Джейк кричит детям, чтобы они прекратили заниматься ерундой и разошлись по своим комнатам. Чернокожая девушка смотрела на Корин, и на ее губах играла дерзкая улыбка. Я сейчас сорву с тебя эту улыбку, Мисси, — подумала Корин, но когда она подняла руку, чернокожая девушка кивнула. Правильно, дай пощечину. К Калише присоединился еще один голос: Пощечину! Потом все остальные: Пощечину! Пощечину! Пощечину! Корин Роусон принялась хлопать себя сначала правой рукой, потом левой, раз за разом, все сильнее и сильнее, сознавая, что ее щеки сначала загораются, а потом начинают пылать, но это ощущение было слабым и далеким, потому что теперь гул был вовсе не гулом, а огромным ВААААУ внутренней сигнализации. Она упала на колени, когда мимо нее пронесся Джейк. — Прекрати делать то, что ты делаешь, чертов маленький…