Его рука взметнулась вверх, и раздался электрический треск, когда он ударил себя шокером между глаз. Он дернулся назад, сначала расставив ноги, а затем затанцевав что-то похожее на фанк, выпучив глаза. У него отвисла челюсть, и он вставил в рот ствол своего шокера. Треск электричества был приглушен, но результаты были очевидны. Его горло раздулось, как мочевой пузырь. Мгновенный голубой свет исходил из его ноздрей. Затем он упал, засунув тонкий ствол шокера в рот до самой рукояти, его палец продолжал судорожно сжимать спусковой крючок. Калиша вывела их в коридор, держа за руки, как первоклассников на школьной прогулке. Фил-пилюля увидел их и отпрянул назад, держа в одной руке свой шокер, а в другой сжимая ручку одну из дверей просмотрового зала. Дальше по коридору, между кафешкой с одной стороны и Палатой А с другой, стоял доктор Эверетт Халлас с открытым ртом. Теперь кулаки начали колотить по запертым двойным дверям Парка Горького. Фил уронил свой шокер и поднял руку, которая держала его, показывая приближающимся детям, что она пуста. — Со мной никаких проблем, — сказал он. — Что бы вы ни собирались сделать, со мной проблем не будет… Двери кинозала захлопнулись, отрезав ему голос и три пальца. Доктор Халлас развернулся и побежал. Два других надзирателя в красном вышли из комнаты отдыха для персонала за лестницей, ведущей в крематорий. Они побежали к Калише и ее импровизированному отряду, оба с обнаженными шокерами. Они остановились перед запертыми дверями Палаты А, ударили друг друга и упали на колени. Там они продолжали обмениваться электрическими разрядами, пока оба не упали без чувств. Появились новые надзиратели, которые либо видели, либо чувствовали, что происходит, и отступили, некоторые спустились по лестнице в крематорий (тупик во многих отношениях), другие вернулись в комнату отдыха персонала или комнату отдыха врачей. Ну же, Ша. Эйвери смотрел в конец коридора, мимо Фила — воющего из-за торчащих обрубков пальцев — и двух ошеломленных надзирателей. Разве мы не выходим отсюда? Да. Но сначала мы выпустим их. Очередь детей двинулась по коридору к Палате А, в самое сердце гула. 23 — Я не знаю, как они выбирают свои цели, — продолжила Морин. — Я часто об этом думала, но это должно работать, потому что за последние семьдесят пять лет никто не сбросил атомную бомбу и не начал Мировую войну. Подумайте о том, какое это фантастическое достижение. Я знаю, что некоторые люди говорят, что Бог наблюдает за нами, а некоторые говорят, что это дипломатия или то, что они называют безумным, взаимно гарантированным уничтожением, но я не верю ни во что из этого. Это все Институт. Она сделала паузу, чтобы сделать еще глоток воды, и продолжила: — Они знают, каких детей брать, потому что большинство детей при рождении проходят тест. Я не должна знать, что это за тест, я всего лишь скромная горничная, но я слушаю так же хорошо, как и доношу. И я подглядываю. Он называется НФГМ, что означает нейротрофический фактор головного мозга. Дети с высоким НФГМ берутся на карандаш, за ними следят, и в конечном итоге изымают и доставляют в Институт. Иногда им по шестнадцать лет, но большинство из них моложе. Они хватают тех, у кого действительно высокий уровень НФГМ, как можно раньше. У нас здесь бывали дети в возрасте восьми лет. Это объясняет случай с Эйвери, подумал Люк. И Близняшками Уилкокс. — Их подготавливают в Передней Половине. Часть подготовки проводится с помощью уколов, часть под воздействием чего-то, что доктор Хендрикс называет Огнями Штази. Некоторые из детей, которые приходят сюда, обладают телепатическими способностями — читают мысли. Некоторые из них — телекинетики — разум рулит над материей. После уколов и воздействия Огней Штази некоторые дети остаются прежними, но большинство становятся немного сильнее в любой способности, с которой их принимали. И есть несколько, которых Хендрикс называет розовыми, которые получают дополнительные тесты и уколы и иногда развивают обе способности. Я слышала, как доктор Хендрикс однажды сказал, что способностей может быть еще больше, и их открытие может изменить все к лучшему. — ТП прибавляется к ТК, — пробормотал Люк. — Это случилось со мной, но я это скрыл. По крайней мере, попытался. — Когда они будут готовы… приступить к работе, их перемещают из Передней Половины в Заднюю. Они смотрят фильмы, которые показывают одного и того же человека снова и снова. Дома, на работе, на отдыхе, на семейных посиделках. Затем они получают триггерное изображение, которое возвращает Огни Штази, а также связывает их вместе. Теперь ты понимаешь… как это работает… когда они поодиночке, их силы невелики даже после улучшений, но когда они вместе, их сила увеличивается… для этого есть математическое слово… — Экспоненциально, — ответил Люк. — Я не знаю этого слова. Я устала. Важно то, что эти дети используются для устранения определенных людей. Иногда это выглядит как несчастный случай. Иногда это выглядит как самоубийство. Иногда как убийство. Но за этим всегда стоят дети. Этот политик, Марк Берковиц? Все те же дети. Джанги Гафур, тот человек, который якобы случайно взорвал себя на своей фабрике по изготовлению бомб в провинции Кундуз два года назад? Это были дети. И много других, за мою бытность в Институте. Вы бы сказали, что в этом нет ни рифмы, ни смысла — шесть лет назад это был какой-то аргентинский поэт, который проглотил щелочь — и я не вижу, но должен был быть, потому что мир все еще стоит на месте. Я как-то слышала, как Миссис Сигсби, она же Большой Босс, говорила, что мы похожи на людей, которые постоянно вычерпывают лодку, которая иначе утонет, и я ей верю. Морин еще раз потерла глаза и наклонилась вперед, пристально глядя в камеру. — Им нужно постоянное поступление детей с высоким уровнем НФГМ, потому что Задняя Половина их выматывает. У них бывают головные боли, которые становятся все сильнее и сильнее, и каждый раз, когда они видят Огни Штази или видят доктора Хендрикса с его бенгальским огнем, они теряют все больше своей сущности. В конце концов, когда их отправляют в Парк Горького — так персонал называет Палату А, — они становятся похожими на детей, страдающих слабоумием или прогрессирующей болезнью Альцгеймера. Им становится все хуже и хуже, пока они не умирают. Обычно это пневмония, потому что они специально поддерживают в Парке Горького низкую температуру. Иногда так бывает… — Она пожала плечами. — О Боже, как будто они просто забыли, как сделать следующий вдох. Что касается избавления от трупов, то в Институте есть современный крематорий. — Нет, — тихо произнес шериф Эшворт. — Боже, нет. — Персонал в Задней Половине работает в том, что они называют продолжительными колебаниями. Несколько месяцев работы и несколько месяцев отдыха. Так и должно быть, потому что атмосфера там токсична. Но поскольку ни один из сотрудников не имеет высоких баллов НФГМ, для них процесс идет медленнее. На некоторых гул вообще не влияет. — Там на постоянной основе работают два врача, и они оба потихоньку сходят с ума. Я знаю, потому что я там была. Горничные и уборщики имеют более короткие промежутки работы между Передней Половиной и Задней Половиной. То же самое с персоналом кафешек. Я знаю, что это все тяжело принять, но это все, что я могу сейчас сделать. Мне нужно идти, но я хочу кое-что тебе показать, Люк. Тебе и тому, кто может смотреть это вместе с тобой. На это трудно смотреть, но я надеюсь, что вы сможете, потому что я рисковала своей жизнью, чтобы это снять. Она судорожно вздохнула и попыталась улыбнуться. Люк начал плакать, сначала беззвучно. — Люк, помочь тебе с побегом было самым трудным решением в моей жизни, даже теперь, когда смерть смотрит мне в лицо и ад, я не сомневаюсь, ожидает по другую сторону. Это было тяжело, потому что лодка может затонуть, и это будет моя вина. Мне пришлось выбирать между твоей жизнью и, возможно, жизнями миллиардов людей на Земле, которые зависят от работы Института, даже не подозревая об этом. Я предпочла тебя всем им, и да простит меня Господь. Экран стал синим. Таг потянулся к клавиатуре ноутбука, но Тим схватил его за руку. — Подожди. Последовала череда помех, заикание звука, а затем началось новое видео. Камера двигалась по коридору с толстым синим ковром на полу. Раздавался прерывистый скрежещущий звук, и время от времени изображение прерывалось темнотой, которая приходила и уходила, словно работала заслонка. Она снимает видео, подумал Люк. Снимает через дырку, которую проделала в кармане своей униформы. Этот скрежещущий звук — это ткань, трущаяся о микрофон. Он сомневался, что мобильные телефоны вообще работают на прием и передачу в глухих лесах Северного Мэна, но предположил, что на территории Института они запрещены абсолютно, потому что камеры телефонов все равно могут снимать. Если бы Морин поймали, она бы не просто лишилась зарплаты или работы. Она действительно рисковала своей жизнью. От этого слезы потекли еще быстрее. Он почувствовал, как офицер Гулликсон — Венди — его обняла. Он с благодарностью прислонился к ней, но не отрывал глаз от экрана ноутбука. Вот, наконец, и Задняя Половина. Вот чего ему удалось избежать. Здесь, несомненно, сейчас находился Эйвери, если предположить, что он еще жив. Камера миновала открытые двойные двери справа. Морин быстро повернулась, давая зрителям возможность увидеть кинозал с двумя дюжинами мягких кресел. Там сидела пара ребятишек. — Эта девушка курит? — Спросила Венди. — Да, — ответил Люк. — Наверное, им разрешают курить и в Задней Половине. Эта девушка — одна из моих подруг. Ее зовут Айрис Стэнхоуп. Они забрали ее до того, как я сбежал. Интересно, жива ли она еще? И в здравом ли она уме, если это так? Камера снова повернулась к коридору. Мимо прошли еще двое ребят, которые, прежде чем выйти из кадра, посмотрели на Морин без особого интереса. Появился надзиратель в красном халате. Его голос был приглушен карманом, в котором был спрятан телефон Морин, но слова были понятны: он спрашивал ее, рада ли она возвращению. Морин спросила его, не выглядит ли она сумасшедшей, и он рассмеялся. Он сказал что-то о кофе, но ткань кармана громко шуршала, и Люк не мог разобрать что. — Это у него пистолет? — Спросил Шериф Джон. — Шокер, — сказал Люк. — Ну, знаете, электрошокер. На них есть реостат, который увеличивает напряжение. Фрэнк Поттер: — Да ты издеваешься! Камера миновала еще один ряд открытых двойных дверей, на этот раз слева, прошла еще два-три десятка шагов и остановилась у закрытой двери. На ней красным было напечатано ПАЛАТА А, понизив голос, Морин сказала: — Это Парк Горького. Ее рука, одетая в синюю латексную перчатку, вошла в кадр. В руках она держала ключ-карту. Если не считать цвета, ярко-оранжевого, он показался Люку похожим на тот, что он украл, но у него мелькнула мысль, что люди, работающие в Задней Половине, не так уж с ними небрежны. Морин прижала ее к электронному квадрату над дверной ручкой, раздалось жужжание, и она открыла дверь. За её пределами находился Ад. 24 Сиротка Энни была фанаткой бейсбола и обычно проводила теплые летние вечера в своей палатке, слушая репортажи с матчей Светлячков, команду низшей лиги из Колумбии. Она была счастлива, когда их игроков переводили в Рамбл пони, дочерний клуб высшей лиги, базирующийся в Бингемтоне, но ей всегда было жаль их терять. Когда игра заканчивалась, она получала возможность немного поспать, а потом проснуться и настроиться на шоу Джорджа Оллмана, чтобы вместе с ним посмотреть, что происходит в том, что Джордж называл Чудесным Миром Аномалий. Сегодня, однако, ей было любопытно узнать о мальчике, который спрыгнул с поезда. Она решила отправиться в полицейский участок и посмотреть, не удастся ли что-нибудь выяснить. Они, вероятно, не пустили бы ее внутрь, но иногда Фрэнки Поттер или Билли Уиклоу выходили в переулок, где она хранила свой надувной матрас и запасные припасы, чтобы покурить. Они могли бы пересказать ей историю ребенка, если бы она хорошо попросила. В конце концов, ведь это она отмыла его и немного утешила, и он вызвал у нее живой интерес. Дорожка от ее палатки, расположенной возле складов, проходила через лес на западной стороне города. Когда она направлялась в переулок, чтобы провести ночь на надувном матрасе (или внутрь здания, если было холодно — они теперь позволяли ей это, благодаря помощи Тиму с его баннером), то шла по тропинке до задней части Джема, — городского кинотеатра, где она посмотрела немало интересных фильмов, когда была более молодой (и немного более здравомыслящей) женщиной. Оле-Джемми был закрыт последние пятнадцать лет, и стоянка за ним представляла собой дикие заросли сорняков и золотарника[210]. Обычно она срезала путь и поднималась по осыпающейся кирпичной стене старого кинотеатра к тротуару. Полицейский участок и Дюпре Меркантайл находились на другой стороне Мейн-стрит, а ее переулок (так она его называла) пролегал прямо между ними. Сегодня вечером, когда она уже собиралась свернуть с дороги на стоянку, она увидела, как на Пайн-стрит свернула машина. За ней последовала еще одна… и еще одна. Три фургона, идущих бампер к бамперу. И хотя наступали сумерки, у них даже не были включены габаритные огни. Энни стояла среди деревьев, наблюдая, как они въезжают на стоянку, которую она собиралась пересечь. Они развернулись, словно в строю, и остановились, вытянув носы в сторону Пайн-стрит. Словно готовятся совершить быстрое отступление, подумала она. Двери открылись. Оттуда вышли несколько мужчин и женщин. Один из мужчин был одет в спортивную куртку и красивые брюки со складками. Одна из женщин, старше остальных, была одета в темно-красный брючный костюм. На другой — платье с цветами. В руках у неё была сумочка. У остальных четырех женщин — нет, большинство из них были одеты в джинсы и темные рубашки. За исключением человека в спортивной куртке, который просто стоял и смотрел, все двигались быстро и целеустремленно, как люди, находящиеся на задании. Энни они показались кем-то вроде военных, и это в скором времени подтвердилось. Двое мужчин и одна из молодых женщин открыли задние двери фургонов. Мужчины достали из одного из них длинный стальной ящик. Из задней части другого фургона появились ремни с кобурами, которые женщина раздала всем, кроме мужчины в спортивной куртке, мужчины с короткими светлыми волосами и женщины в цветастом платье. Стальной ящик открылся, и оттуда появилась пара длинноствольных ружей, которые явно не были охотничьими. Они были тем, что Энни Леду считала школьными стрелковыми ружьями. Женщина в цветастом платье положила в сумочку маленький пистолет. Мужчина, стоявший рядом с ней, засунул один, побольше, за пояс на пояснице, а затем накинул на него рубашку. Остальные убрали оружие в кобуру. Они выглядели как отряд налетчиков. Черт побери, это и был отряд налетчиков. Энни не понимала, как они могут быть кем-то другим. Обычный человек — тот, кто не получал еженощных новостей от Джорджа Оллмана, — мог бы просто растерянно таращиться, недоумевая, что, черт возьми, делает кучка вооруженных мужчин и женщин в сонном городке Южной Каролины, где есть только один банк, да и тот заперт на ночь. Обычный человек мог бы выхватить свой мобильный телефон и позвонить 911. Энни, однако, не была обычным человеком, и она точно знала, что замышляют эти вооруженные мужчины и женщины, по крайней мере, десять из них, а может и больше. Они приехали не на черных внедорожниках, как она ожидала, но наверняка — за мальчиком. Конечно же, а то за кем же. Позвонить 911, чтобы предупредить людей в полицейском участке, было не вариант, потому что она не взяла бы с собой мобильный телефон, даже если бы могла себе его позволить. Мобильные телефоны посылают радиацию в твою голову, любой дурак это знает, и кроме того, они могут тебя по нему отследить. Так что Энни продолжила свой путь по тропинке, теперь уже бегом, пока не добралась до задней части парикмахерской Дюпре двумя зданиями ниже. Шаткая лестница вела в квартиру наверху. Энни вскарабкалась по ней так быстро, как только могла, придерживая свое серапе и длинную юбку под ним, чтобы не споткнуться и не упасть. И начала колотить в дверь, пока не увидела сквозь рваную занавеску Корбетта Дентона, шаркающего к ней со своим большим животом. Он отодвинул занавеску и выглянул наружу, его лысая голова поблескивала в свете покрытого мухами кухонного светового шара. — Энни? Что тебе надо? Мне тебе дать нечего, если ты… — Там мужчины, — сказала она, тяжело дыша. Она могла бы добавить, что там были и женщины, но слово «мужчины» звучало более устрашающе, по крайней мере, для нее. — Они припарковались за Джемом! — Уходи, Энни. У меня нет времени на твои глупости… — Там мальчик! Я думаю, что эти люди хотят пойти в участок и забрать его! Я думаю, что будет стрельба! — Что ты несешь, черт побери… — Пожалуйста, Барабанщик, пожалуйста! У них автоматическое оружие, я думаю, а этот мальчик, он хороший мальчик! Он открыл дверь. — Ну-ка дыхни. Она схватила его за ворот пижамной рубашки. — Я не пила уже десять лет! Пожалуйста, Барабанщик, они пришли за мальчиком!