— Послушай, — сказал он, зная, каким будет ответ, но все-таки надеясь на чудо, — у меня там в багажнике «калаш» и пара рожков… — Ну и дурак, — спокойно отреагировал на это сообщение Илларион. — А если машину угонят или просто обворуют? Хорош подарочек для дворовой шпаны! — Ну-ну, не надо обо мне так плохо думать. Мы с тобой учились у одних учителей, так что и у меня не обе ноги левые. Твою хваленую шпану возьмут за штаны раньше, чем они обнаружат тайник, не говоря уже о том, чтобы его вскрыть. — Тогда зачем ты мне об этом рассказываешь? — Затем, чтобы ты взял его с собой вместо этой своей цацки. Ну, или в дополнение к ней, если она тебе так дорога. Забродов повертел перед глазами полуразобранный, поблескивающий от масла револьвер и положил его на стол. — Опять ты за свое, — констатировал он. — Как заботливая мамаша, проверяющая, надело ли ее чадо шарф и перчатки перед уходом из дома, хотя у чада уже седина в бороде. Ну, на кой ляд мне сдалась эта железяка? От того, что она из твоего багажника перекочует в мой, в плане моей безопасности мало что изменится. Я что, должен таскаться с ней по улицам, чтобы быть готовым в любой момент отразить нападение? — Они хорошо вооружены, — напомнил Андрей. — Даже слишком хорошо. — Вот и прекрасно! Значит, в случае необходимости они же со мной и поделятся излишками… Я бы и револьвер не стал брать, в таких делах вполне можно обойтись и голыми руками, но вдруг придется кого-нибудь пугнуть? Люди часто ведут себя неразумно и не боятся голых рук, особенно когда сами при оружии. Что же, убивать их за это заблуждение? — Хвастун, — с горечью констатировал генерал, вставая с кресла. — Да, — скромно признал Забродов, — и это прекрасно. Не обладай я этим мелким недостатком, меня следовало бы прижизненно канонизировать и, накрыв стеклянным колпаком от пыли, выставить на всеобщее обозрение. — Канализировать тебя следует, а не канонизировать, — сострил Мещеряков, направляясь в прихожую. — Может быть. Ты генерал, тебе виднее. Тебя проводить? — Вот еще, — отмахнулся Андрей, натягивая пальто. — Что я, красна девица? Ты вот лучше дверь за мной запри. — Зачем? — не делая попытки подняться, лениво откликнулся Забродов. — Буду уходить — запру. — Тьфу, — сказал Мещеряков и вышел из квартиры. Илларион остался сидеть в кресле, слушая, как удаляются вниз по лестнице его шаги. Прислушивался он, впрочем, не столько к шагам Андрея Мещерякова, сколько к своим ощущениям, которые отчего-то становились все тревожнее с каждой секундой. Легкая озабоченность, которую он испытывал уже давно, вдруг переросла в смутное беспокойство; беспокойство, в свою очередь, уступило место тревоге, которая нарастала, словно катящийся с горы снежный ком. Мещеряков еще спускался по лестнице, приближаясь к первому этажу, а Илларион уже был на ногах. Бросив взгляд на так несвоевременно оказавшийся разобранным револьвер, он быстрым шагом направился в прихожую. Рука сама собой протянулась и прихватила со стоявшего на комоде металлического блюда один из метательных ножей. «Здравствуй, паранойя!» — пробормотал Забродов, представив, как выглядит со стороны в своих старых армейских бриджах, линялой нательной майке с поблекшими камуфляжными разводами, в домашних тапочках и с обоюдоострым метательным клинком в руке. Зрелище было не для слабонервных, но что-то подсказывало, что в ближайшие несколько минут слабонервных Иллариону Забродову встретить не суждено. В подъезде, который отапливался чисто символически, оказалось весьма прохладно. По-домашнему шлепая задниками тапочек, Илларион сбежал на первый этаж. Приближаясь к начавшей обрастать ледяными наплывами железной двери подъезда, он услышал, как во дворе коротко пиликнула отключенная сигнализация генеральской машины. Он протянул руку к кнопке электрического замка, и в этот момент снаружи один за другим послышались три коротких, глухих хлопка. Эти звуки ни с чем нельзя было спутать: там, во дворе, только что трижды выстрелили из пистолета, оснащенного глушителем. Глава 15 Из-за известных событий Реваз Гургенидзе не успел завершить ужин чашечкой крепкого кофе. Не то чтобы вид кровавой лужи, которую размазывал по полу придурковатый Георгий, испортил аппетит полевому командиру, но оставаться в шашлычной старого Зураба ему не хотелось по множеству весьма уважительных причин. И одной из них была острая необходимость как можно скорее оказаться поближе к центру, а точнее — к Малой Грузинской улице, где жил Ас. Застрелив Климова, Реваз почувствовал некоторое облегчение. Компаньон Мухина был негативным фактором, который постоянно приходилось учитывать при расчетах. Особенной угрозы он, конечно, не представлял, как не представляет ее сильный встречный ветер, дующий прямо в лоб твоему автомобилю. Ветер, если это не ураган, не может сбросить машину с дороги или погнать ее назад; он всего-навсего заставляет тебя сильнее давить на газ, увеличивая расход топлива. Это не смертельно, но что в этом хорошего? Теперь об этой досадной помехе можно было забыть. Племянники старого Зураба за время своего знакомства с Ревазом стали неплохими специалистами по заметанию следов. Проколов у них не случалось, и их стараниями двадцатикилометровый отрезок трассы, что прилегал к шашлычной, прослыл участком повышенной аварийности, где то и дело буквально на ровном месте случались необъяснимые автомобильные катастрофы со смертельным исходом. После того как внутри разбитого и сгоревшего «мерседеса» обнаружат обугленный труп владельца, Муха станет полновластным хозяином «Бельведера». Если Реваз не ошибся в расчетах, то после ликвидации Мещерякова и его приятеля Аса негласный запрет на продажу вина исчезнет сам собой, и этот канал поступления небольшой, но постоянной финансовой прибыли можно будет сохранить. В самом деле, зачем резать курицу, несущую золотые яйца, даже если яйца эти размером с горошину? Вот это и был настоящий активный отдых в понимании Реваза Гургенидзе, всегда стремившегося совместить приятное с полезным. Правда, оставалась еще эта странная и подозрительная история с отравленной проституткой, но лезть во внутренние дела «Бельведера» глубже, чем это было необходимо, Реваз не собирался. У него хватало собственных забот, куда более важных и неотложных, чем расследование обстоятельств смерти московской клофелинщицы. Нет, в самом деле, ну что за город, а? Даже проститутки и те норовят обобрать клиента до нитки, не дав бедняге взамен ничего, кроме адской головной боли! Но Реваза Гургенидзе это не касается; Реваз приехал, чтобы заниматься своими делами, а Муха пусть занимается своими, пока мозги совсем не заплыли жиром… Очутившись в двух шагах от Крымского моста, Реваз окончательно успокоился, вспомнил о не завершенном должным образом ужине и остановил машину возле небольшого уютного кафе, где, насколько он помнил, всегда подавали приличный кофе по-турецки. Потягивая густой ароматный напиток и рассеянно разглядывая публику, Ржавый размышлял, как ему достать своих врагов. Убрать обоих нужно было быстро, по возможности одновременно или с минимальной разбежкой во времени — так, чтобы один не успел узнать о смерти другого и принять меры по защите своей драгоценной персоны. Мещеряков — генерал, и ему в случае чего будет легче легкого окружить себя со всех сторон закованным в бронежилеты спецназом, а то и укрыться на территории какого-нибудь военного объекта с усиленной охраной. А что до Аса, так ему и охрана не понадобится — он просто исчезнет, а потом, того и гляди, неожиданно и беззвучно возникнет у тебя за спиной и прикончит раньше, чем ты успеешь понять, что происходит. Поэтому операция, увы, действительно требовала тщательного планирования. Нужно было составить и выверить по минутам графики всех передвижений объектов, выбрать оптимальное место и время для засады и на всякий случай разработать несколько запасных вариантов, не забыв также и о путях отхода. На какое-то время Реваз всерьез задумался о том, не махнуть ли ему рукой на это дело. Деньги он уже практически получил — завтра Муха с самого утра отнесет подписанную Климовым бумагу своему бухгалтеру, и тот в два счета оформит перевод. Дома изнывают от безделья, дожидаясь его возвращения с оружием, верные люди. Дела стоят без движения, русские укрепляют свои позиции на Кавказе, а чем занимается в это время полевой командир Гургенидзе? Совмещает приятное с полезным, тешит свою жажду мести, попутно пытаясь спасти от разорения этого дурака Мухина… А с другой стороны, месть — дело святое. Да и со смертью Мещерякова дела там, на Кавказе, быть может, пойдут веселее. Конечно, место убитого генерала займет кто-то другой, но в том-то и дело, что другой! Не этот. И, если повезет, другой вполне может оказаться чуточку менее принципиальным, более сговорчивым и менее умным. Кликнув официантку, Ржавый заказал вторую чашку кофе, закурил и откинулся на спинку стула. Он все еще колебался, не зная, как поступить, когда в кармане у него зажужжал поставленный на вибрацию телефон. Звонил человек, оставленный Ревазом наблюдать за домом на Малой Грузинской. Оставляя его там, Ржавый продиктовал очень кстати сохраненный его тренированной памятью номер генеральской машины, и теперь наблюдатель сообщал, что черный «мерседес» с указанным номером, оборудованный, судя по антенне, аппаратурой спецсвязи, только что свернул с Малой Грузинской в арку дома, за которым ведется наблюдение. — Ай, молодец, генацвале! — похвалил наблюдателя Ржавый. — Порадовал, клянусь! Побудь там до моего приезда, я скоро. Он действительно был доволен. Все его сомнения разрешились сами собой: враги собрались под одной крышей, дав Ревазу отличную возможность разом покончить с обоими, чтобы уже завтра утром, убедившись, что деньги переведены на его счет, покинуть этот шумный, горячо ненавидимый им город. Официантка принесла кофе. Поблагодарив, Ржавый рассчитался за обе чашки, щедро прибавив на чай, поскольку пребывал в состоянии приятного возбуждения. Он залпом осушил чашку, сделав пару жадных затяжек, затушил в пепельнице сигарету и почти бегом покинул кафе. Не успевший остыть двигатель «девятки» завелся с полоборота. Ржавый включил фары и в тусклом мерцании осветившейся приборной панели сменил обойму пистолета на новую, до отказа набитую смертями девятимиллиметрового калибра. Восемнадцати патронов в рукоятке и одного в стволе вполне достаточно, чтобы покончить всего с двумя не подозревающими о нападении людьми. Будь они хоть трижды профессионалы, все равно достаточно… До Грузинского Вала он добрался в два счета, благо туда было рукой подать по любым, даже не московским меркам. Слегка припорошенные инеем «Жигули» некогда очень популярной шестой модели стояли у бровки тротуара метрах в десяти от узкой арки, что вела во двор старого дома на Малой Грузинской. Машина имела покинутый вид, но в щель приоткрытого окна со стороны водителя время от времени выплывали клубы табачного дыма. Останавливая поодаль свою «девятку», Ржавый подумал, что это довольно символично: его враги собрались вместе не где-нибудь, а именно на Малой Грузинской, чтобы погибнуть от руки грузина — не чеченца, не араба и даже не своего соотечественника, а именно грузина. Это выглядело как ирония судьбы, и Реваз Гургенидзе был на сто процентов уверен, что на сей раз судьба недобро посмеивается над его врагами, а вовсе не над ним. Он набрал номер и увидел, как в темном салоне «шестерки» вспыхнула голубым светом клавиатура мобильника. Наблюдатель ответил сразу, поскольку прибытие Реваза, естественно, не осталось им не замеченным. По его словам, «мерседес» Мещерякова до сих пор оставался во дворе, куда вела арка. — Спасибо, дорогой. Поезжай домой, дальше я справлюсь сам, — сказал ему Гургенидзе. Наблюдатель предложил помочь; Ржавый, не раздумывая ни минуты, отказался, поскольку старался не прибегать в серьезных делах к помощи непрофессионалов. Когда имеешь дело с таким противником, как два офицера ГРУ, нужна полная концентрация внимания. В такой ситуации напарник, каждый шаг которого нужно контролировать, чтобы не наломал дров, представляет собой только обузу. Старая «шестерка» заквохтала стартером, сотрясаясь всем корпусом, завелась, взревев и выплюнув из выхлопной трубы облако сизого дыма, и, наконец, уехала, волоча за собой по сухому асфальту длинный шлейф белого пара. Ее тормозные огни мигнули перед перекрестком, машина свернула налево и скрылась из вида за углом. Тогда Реваз тронул с места свой автомобиль и аккуратно вписался в узкую арку. Во дворе стояло пять или шесть автомобилей, среди которых первым делом бросался в глаза громоздкий силуэт черного «бьюика». Поодаль поблескивал лаком любовно отполированный черный «мерседес» с антенной спецсвязи на крыше. Под его ветровым стеклом мерно вспыхивал и гас синий огонек включенной сигнализации. Реваз припарковался неподалеку, вынул из-за пазухи свой успевший устареть, но по-прежнему эффективный и безотказный «Хеклер и Кох», навинтил на ствол увесистый цилиндр глушителя, положил пистолет на колени и стал ждать, терпеливый и сосредоточенный, как кошка, подстерегающая у норки глупую мышь. Ждать пришлось недолго, минут десять или около того. За это время Ржавый успел во всех деталях изучить уютный, заросший высокими старыми деревьями двор и вдоволь налюбоваться разноцветными прямоугольниками освещенных окон. Занимаясь этим, он рассеянно думал о том, что Забродов недурно устроился на пенсии. Сам Реваз, бывая в Москве, жил на съемной квартире в Южном Бутово — местечке, которое больше напоминало другой город, чем один из районов Москвы. Там среди выстроенных на продуваемых всеми ветрами пустырях многоэтажных пластин и башен сидели на скамеечках и лузгали семечки болтливые старухи в надетых поверх домашних халатов пальто с облезлыми воротниками, а пьющая пиво на детских площадках молодежь общалась между собой на жаргоне, которого не понял бы ни один подросток, выросший в центре Москвы. Там был свой говор и свои обычаи, и тамошние обитатели, хоть и называли себя москвичами, недолюбливали коренных жителей столицы едва ли не сильнее, чем все остальное население страны. Потом в тишине неосвещенного двора раздалась пронзительная электронная трель домофона. Дверь подъезда, в котором жил Забродов, распахнулась, и на тускло светящемся фоне дверного проема показался темный силуэт человека, одетого в длинное пальто нараспашку и с непокрытой головой. Ржавый съехал на сиденье пониже, чтобы силуэт его собственной головы не маячил над спинкой, и взялся одной рукой за рукоятку пистолета, а другой за ручку стеклоподъемника. Мещеряков, если это действительно был он, вышел один, и это существенно облегчало задачу. Реваз решил, что сначала разберется с генералом, а потом займется Забродовым. Второй этап не обещал особых трудностей. Гургенидзе намеревался просто позвонить в домофон. Такие люди, как Ас, обычно не затрудняют себя расспросами через переговорное устройство домофона, а сразу открывают дверь. Тем более что в этих домофонах, как правило, отвратительная слышимость и разговаривать по ним — сущее наказание. А если вопрос «Кто там?» все-таки прозвучит, ответить можно что угодно — главное, говорить негромко, чтобы наверху ничего не разобрали. Забродов решит, что это только что ушедший приятель вернулся за какой-нибудь забытой мелочью, и откроет — возможно, не только железную дверь подъезда, но и вход в собственную квартиру. Нападения он не ждет, так что у Ржавого будет отличный шанс поймать его на мушку. А если шанс будет, Реваз Гургенидзе сумеет им воспользоваться… Человек в распахнутом пальто сделал характерный жест рукой. Генеральский «мерседес» откликнулся на это движение громким пиликаньем и приветственно подмигнул оранжевыми огоньками подфарников. Сомнений не осталось: здесь, в темном дворе, на расстоянии нескольких метров от Реваза с его верным «Хеклером» находился его заклятый враг — генерал-майор ГРУ Мещеряков. Генерал подошел к своей машине, еще больше сократив дистанцию между собой и Ржавым. Гургенидзе энергично завертел ручку стеклоподъемника и большим пальцем правой руки взвел курок пистолета. Как обычно, в решающий момент волнение исчезло — он был спокоен и уверен в себе, как если бы ему предстояло не застрелить человека, а прихлопнуть ползущую по холодному оконному стеклу сонную осеннюю муху. Мещеряков обернулся на тихий шорох опускающегося стекла и потянулся правой рукой к левому лацкану пальто. Нацепив генеральские погоны, он не перестал быть профессионалом — всегда начеку и всегда при оружии, которое ему, в отличие от Реваза Гургенидзе, закон носить не запрещал, а, наоборот, предписывал. Реакция у него, как и прежде, была отменная, но это уже не имело значения — он проиграл эту схватку задолго до ее начала и наверняка сам это прекрасно понимал. Наводя «Хеклер и Кох» на отличную мишень, которую представлял собой белеющий под пальто и пиджаком треугольник генеральской рубашки, Ржавый мимоходом подумал, как хорошо, что Мещеряков обернулся. Выстрелить противнику в спину ему ничего не стоило, потому что война — не театральные подмостки и игра в благородство здесь сплошь и рядом оказывается смертельно опасной. И все-таки приятно сознавать, что противник стоит к тебе лицом, имея пусть призрачную, эфемерную, но все-таки возможность оказать сопротивление. А еще приятнее было знать, что эта возможность его не спасет, потому что использовать ее он уже не успеет… — Вот мы и встретились, шакал, — сказал Ржавый и трижды нажал на спусковой крючок пистолета, целясь в корпус, как учил его когда-то опытный инструктор в учебном центре спецназа ГРУ. Мещерякова отбросило назад; ударившись спиной о дверцу своего «мерседеса», он соскользнул по ней на землю и обмяк, криво завалившись на бок. Реваз потянул на себя ручку, толкнул дверь и, выбравшись наружу, неторопливо пошел к полусидящему на холодном асфальте человеку, на ходу поднимая пистолет для контрольного выстрела. * * * Илларион ткнул пальцем в светящееся оранжевое колечко сенсорной кнопки, и электрический замок противно заголосил, оповещая всю округу о его появлении. Толкнув плечом скользкое железо двери, Забродов почти вывалился наружу и одним взглядом охватил открывшуюся ему картину, означавшую, что он опоздал. Генеральский «мерседес» стоял прямо напротив подъезда, а сам Андрей полусидел, прислонившись плечом к дверце и криво завалившись на бок, с широко раскинутыми, неестественно вывернутыми ногами, напоминая отброшенную пьяным кукловодом сломанную марионетку. Длинные полы его пальто разметались по грязному асфальту, в темноте скверно освещенного двора белел рассеченный надвое галстуком треугольник рубашки. Человек, который шел к подстреленному генералу от обнаружившейся здесь же вишневой «девятки», остановился и обернулся на звук открывающейся двери. Рефлексы у него оказались на высоте: новый выстрел прозвучал раньше, чем стрелок закончил поворот, и направлен он был не в старую мишень, ждавшую только, чтобы ее добили контрольным выстрелом, а в новую, которая только что возникла на фоне освещенного дверного проема четким, будто вырезанным из темной бумаги силуэтом. Новая мишень в лице Иллариона Забродова, естественно, не стала ждать, когда ее продырявят, чтобы проверить уровень огневой подготовки незнакомца, зарабатывающего себе на жизнь отстрелом высшего командного состава российских спецслужб. Рефлексы у этой мишени были не хуже тех, которыми мог похвастать стрелок, и дверной проем очистился раньше, чем выстрел достиг цели. Влетев в открытую дверь, пуля с отчетливым щелчком ударилась о ступеньку ведущего на площадку первого этажа лестничного марша, оставив в ней неглубокую выщерблину. Вторая, выпущенная с поправкой на резвость мишени, с тупым жестяным звуком влепилась в глухую створку двери чуть выше панели домофона, выбив из нее длинную, хорошо заметную в темноте красноватую искру. Еще один выстрел, нацеленный в промелькнувшую на фоне светлой штукатурки стремительную тень, взметнул облачко едкой известковой пыли. Крошки отбитой штукатурки осыпали голову и плечи Иллариона Забродова. Стрелок, чтоб ему пусто было, палил быстро и точно, как герой классического вестерна, и, не будь Забродов тем, кем был, он бы уже некоторое время валялся на пороге, мешая двери подъезда закрыться и препятствуя тем самым экономии тепловой энергии. Оснащенный глушителем пистолет быстро хлопнул еще три раза подряд, срезанная пулей ветка сирени упала Иллариону за шиворот. Она была холодная, как ледышка, и неприятно царапалась под майкой. Судя по тому, как щедро стрелок расходовал боеприпасы, он либо не соображал, что делает, либо имел пистолет с двухрядным магазином. Второе предположение казалось ближе к истине: для человека, под влиянием сильных эмоций палящего в белый свет, как в копеечку, этот парень стрелял слишком точно. Он явно прошел очень неплохую подготовку и еще не успел забыть то, чему его учили. Забродов невольно вспомнил свои недавние сетования по поводу отсутствия достойных партнеров для «подвижных игр» и подумал, что у Господа Бога, если он все-таки существует, весьма своеобразное чувство юмора. Стрелок уже не стоял на месте — низко пригнувшись, он короткими бросками перемещался от машины к машине, используя их в качестве прикрытия, и каждый такой бросок заканчивался очередным глухим хлопком пистолетного выстрела. Он двигался в ту же сторону, что и Забродов, постепенно отдаляясь от лежащего на асфальте автомобильной стоянки Мещерякова. Видеть Иллариона он уже не мог, но перемещаться в темноте по заросшему густой старой сиренью палисаднику абсолютно беззвучно оказалось делом невыполнимым, и убийца с завидной точностью стрелял на звук. Запутавшись ногой в кустах, Илларион потерял правый шлепанец; гибкая, как хлыст, и прочная, как клинок спортивной рапиры, ветка больно хлестнула по лицу, острый сучок впился в щеку чуть пониже левого глаза, и Забродов понял, что дела его плохи: палисадник был невелик, и долго эта игра в кошки-мышки со смертью продолжаться не может. Будто подслушав его мысли, стрелок встал в полный рост из-за последнего в ряду припаркованных автомобилей «фольксвагена» и неторопливо двинулся к палисаднику через неширокую асфальтированную дорожку внутридворового проезда. Судя по всему, до снайпера наконец-то дошло, что его противник не вооружен. Иллариону в связи с этим немедленно вспомнились собственные хвастливые рассуждения по поводу того, что в большинстве случаев оружие-де нужно исключительно для оказания психологического давления. Сейчас он горько сожалел о сказанном: похоже, какие-то высшие силы и впрямь избрали этот дивный вечерок для того, чтобы слегка укоротить не в меру длинный язык военного пенсионера. Он попытался припомнить, чего еще успел наговорить Мещерякову, пока чистил револьвер, чтобы знать, чего ожидать дальше, но нисколько в этом не преуспел: обстановка, увы, не располагала к воспоминаниям. Строго говоря, в такой обстановке полагалось вспоминать не подробности последнего разговора, а всю свою жизнь — именно такие воспоминания, если верить мировой литературе, посещают человека в последние мгновения перед смертью. «Ну, давай, родимый, — мысленно взмолился Забродов, обращаясь к замершему в напряженной позе стрелку, — еще пару шагов! Ну, еще хоть шажочек!» Он поудобнее перехватил метательный нож, уже успевший основательно остыть на легком морозце, готовясь поднести ночному снайперу сюрприз, и тут случилось непредвиденное: кто-то из жильцов квартиры на первом этаже, не подозревая о разворачивающихся прямо под его окнами драматических событиях, решил поужинать и включил на кухне свет. Прямо над головой у Забродова мгновенно и беззвучно вспыхнул яркий желтоватый прямоугольник. Иллариону пару раз случалось быть застигнутым на нейтральной полосе не ко времени выпущенной кем-то осветительной ракетой, и сейчас он испытал точно такое же ощущение, как тогда: ну вот, не было печали! Выбирать более удобную позицию для броска было некогда. Он метнул нож, на долю секунды опередив выстрел, и сам метнулся в сторону, четко при этом осознавая, что в сложившейся ситуации эта попытка уйти с линии огня, вероятнее всего, окажется бесплодной.