Реакция у стрелка и впрямь была завидная: он заметил и оценил движение противника и успел-таки отпрянуть, так что обоюдоострый клинок, который должен был войти ему в гортань, вонзился в плечо. Стрелок издал короткий приглушенный возглас; краем глаза Забродов увидел, как по вороненому металлу следующего за его передвижением ствола скользит продолговатый блик падающего из окна электрического света, и понял, что игра окончена: он выбросил свой последний козырь, его карту побили, и, значит, настало время подвести итог и расплатиться по долгам. Пистолет, в котором все никак не могли кончиться патроны, снова коротко щелкнул. Илларион сумел уклониться, припав к самой земле и напоровшись при этом животом на жесткий сухой стебель какого-то растения. Пуля шевельнула волосы на его голове и набросала на затылок и плечи цементной крошки. «Вот тебе, бабушка, и юрьев день», — ни к селу ни к городу подумал Забродов, и тут по двору раскатился показавшийся оглушительным хлесткий звук пистолетного выстрела. Что-то тяжело звякнуло об асфальт, и стрелок без предисловий и кинематографических раскачиваний, долженствующих означать упорную борьбу со смертью, кулем свалился там, где стоял. Илларион медленно выпрямился во весь рост и огляделся, ища слетевший с ноги шлепанец. Увы, этот вечер в его календаре был помечен жирным черным крестом, означавшим сплошное невезение: тот самый тип, который чуть не погубил Забродова, столь несвоевременно включив на кухне свет, теперь, напуганный выстрелом, столь же несвоевременно его выключил. Обернувшись, Илларион разглядел в темном окне бледное пятно прильнувшего к стеклу лица и извиняющимся жестом прижал к сердцу ладонь: дескать, извините, я нечаянно… Лицо за стеклом кивнуло и исчезло, и стоявший под самым окном Илларион расслышал, как человек крикнул куда-то в глубь квартиры: «Это Забродов!» — «Опять?!» — послышался в ответ полный возмущения женский голос. Свет в окне снова загорелся; виновато вздохнув, Илларион отыскал шлепанец, обулся и, треща кустами, выбрался из палисадника. Мещеряков в своем распахнутом черном пальто стоял, опершись о капот ближайшей к нему машины, и, скрючившись, прижимал к левому боку руку с пистолетом. Его слегка покачивало, но напоминать мертвое тело он, по крайней мере, перестал. — Лучше поздно, чем никогда, — сказал ему Забродов. — Я думал, ты решил досмотреть это кино до конца, оставаясь в роли пассивного зрителя. — Ну уж дудки, — слегка задыхаясь, возразил генерал. — По сценарию перед финальными титрами мне должны были всадить пулю в башку, а мне такие сюжеты не нравятся. — О вкусах не спорят, — пожал плечами Илларион, озабоченно ощупывая свежую царапину под глазом. — И вообще, стоило, наверное, попробовать: а вдруг бы отскочила? — От твоего лба точно отскочила бы, — огрызнулся Мещеряков, убирая пистолет в наплечную кобуру. — Надо ментов вызвать, что ли… Он порылся во внутреннем кармане и с отвращением выгреб оттуда пригоршню пластмассовых осколков. — Отключен за неуплату, — хихикнул Илларион. — Вот подонок! — прокряхтел генерал, отшвыривая обломки вдребезги разнесенного пулей телефона. — Неделю назад купил, триста долларов отдал… — Ничего, — легкомысленно махнул рукой жестокосердный Забродов, — милицию соседи вызовут. Наверное, вызвали уже. А триста баксов за спасение твоей драгоценной генеральской шкуры — не такая уж высокая цена, я думаю. — Думает он, — проворчал Мещеряков, массируя грудную клетку. — Мыслитель! Пуль-то было три. Если бы не бронежилет… Он махнул рукой и сейчас же скособочился от боли в ребрах. Получасом позже они сидели на кухне Забродова. Замерзший от долгого пребывания на холоде в одной майке и еще не расставшийся с мыслью сесть за руль Илларион отогревался крепким горячим чаем, а его превосходительство лечил нервную систему коньяком — выпивал рюмку, какое-то время сосредоточенно прислушивался к своим ощущениям, огорченно крякал — не помогло — и наливал снова. «Скорая» давно уехала, увозя стрелка, который, как выяснилось, еще дышал и, если верить утверждению врача, имел неплохие шансы выкарабкаться. «Я бы ему не советовал», — заметил по этому поводу Забродов, после чего ядовито прошелся насчет генералов, которые лучше управляются с шариковой ручкой, чем с табельным оружием. «Помалкивай лучше, Рембо в тапочках», — ответил ему на это Мещеряков, добавив, что нарочно стрелял так, чтобы киллера потом можно было допросить. «И взыскать с него стоимость телефона», — подсказал Забродов. Их перебранку прервал старший опергруппы, приехавшей по вызову жильцов дома. Он строго произнес, что у них еще будет время закончить дебаты, сидя в милицейском «обезьяннике». «Вот простая душа», — хмыкнул Забродов и отошел в сторонку, предоставив товарищу генерал-майору разбираться со старшим оперуполномоченным. Экзекуция продлилась около десяти минут, после чего гражданин начальник удалился чуть ли не строевым шагом, получив в качестве напутствия милостивое разрешение осмотреть место происшествия, а утром, так и быть, явиться в управление, чтобы в служебном кабинете товарища генерал-майора снять с него свидетельские — именно свидетельские, а не какие-то еще — показания. Забродов за время этой стрелецкой казни успел промерзнуть так основательно, что теперь, сидя на теплой кухне с кружкой горячего чая в руках, все еще продолжал время от времени зябко вздрагивать. — Странно, — хлебнув чая и удовлетворенно крякнув, сказал он. — Что это с тобой сегодня, ваше превосходительство? Такой, понимаешь ли, всегда бесшабашный был, а тут явился к приятелю в гости в бронежилете и при стволе… С чего бы это? Мещеряков хватил очередную рюмку и, предостерегающе подняв указательный палец, чтобы к нему временно не приставали с расспросами, склонив голову набок, прислушался к своим ощущениям. В трех местах простреленная белая рубашка его превосходительства была расстегнута до пупа; пиджак висел на спинке стула, из нагрудного кармашка, как высунутый язык, свешивался галстук, а на полу рядом с газовой плитой валялся снятый бронежилет, из которого никто не удосужился выковырять застрявшие пули. Внимательно изучив свое внутреннее состояние и придя, по всей видимости, к выводу, что оно все еще оставляет желать лучшего, товарищ генерал-майор опять вооружился бутылкой, уровень жидкости в которой катастрофически убывал. — С чего, с чего, — проворчал он, осторожно массируя свободной рукой ушибленные ребра. — Интуиция подсказала! Ты скажи лучше, чего тебя голышом во двор понесло? — Так уж и голышом, — возразил Забродов, следя за тем, как приятель наполняет рюмку. Рука у его превосходительства не дрожала — он всегда был крепким орешком, и генеральство его нисколько не испортило. — А что, если бы я оделся по всей форме, было бы лучше? Боюсь, пока я стал бы этим заниматься, наш приятель проделал бы в твоей многомудрой голове дырку для вентиляции. По крайней мере, когда я вышел, он как раз выбирал, где она будет лучше смотреться, во лбу или в виске. — Да уж, — покачал чудом уцелевшей головой Мещеряков, — что да, то да… Такой шустрый гад! Я даже охнуть не успел. Вот я и спрашиваю: откуда ты там взялся? — Сам не знаю, — сказал Забродов. — Просто захотелось вдруг подышать свежим воздухом… — С ножом? — А вдруг хулиганы пристанут? — И все же?.. — Ну чего ты ко мне пристаешь, как самый настоящий хулиган? Выпил — будь человеком! У тебя интуиция, у меня тоже интуиция… Или она только генералам полагается? — Ага, — важно кивнул Мещеряков, осушил рюмку и шумно потянул носом воздух. — Ее, когда звание присваивают, вместе с погонами вручают. И ты к моей интуиции не примазывайся! Скажи лучше честно, что засек ту вишневую «девятку», которая возле кафе села нам на хвост. — О! — с уважением произнес Забродов. — Глазок-смотрок! Ты погляди, какие нынче пошли генералы! Все-то они видят, все примечают… Раз такое дело, налей себе еще. За успехи в боевой и политической подготовке. — Служу России, — до краев наполняя рюмку, сообщил Андрей. — Что ж ты молчал, если тоже его видел? — Я, честно говоря, решил, что это он меня пасет. Проводил от управления до дома и с тех самых пор у меня под окнами все время торчали какие-то лица самой что ни на есть кавказской национальности на старых драндулетах — им, наверное, казалось, что так они незаметнее. Так и дежурили, посменно и круглосуточно, пока ты не пожаловал. Я, грешным делом, подумал, что это мне мой визит в «Бельведер» так икнулся, и все голову ломал: как же это они меня выследили? — А я сегодня целый день проверял, нет ли за мной хвоста. Пока водитель за рулем был, еще ничего, а по дороге к тебе, ей-богу, чуть в мусоровоз не въехал — на дорогу смотреть некогда было, все в зеркало пялился. И — ничего. Решил, что вчера просто померещилось. — Но бронежилет все-таки надел. — Береженого Бог бережет. Обидно могло получиться: там, на Кавказе, даже не задело ни разу, а дома шлепнули, как какого-нибудь управляющего банком… — А какая связь между твоим пребыванием на Кавказе и нашим гостем? Кроме той, естественно, что он тоже кавказец, хотя и рыжий… Мещеряков неторопливо выцедил коньяк, поискал вокруг себя вилку и, не найдя, полез в тарелку с квашеной капустой пальцами. Из этого Илларион сделал вывод, что его превосходительству удалось наконец восстановить душевное равновесие. И верно: сунув в рот щепоть капусты, его превосходительство аккуратно затолкал туда же пальцем то, что свисало наружу, пожевал, глотнул, облизал пальцы и объявил: — Плебей. Кто же закусывает хороший коньяк квашеной капустой? — Ты, например, — сказал Забродов. — Исключительно в силу обстоятельств! Нормальную закуску ты зажилил, хотя, между прочим, мог бы проявить уважение к старшему по званию… — В холодильнике шаром покати, — сообщил Илларион. — Я ведь уезжаю, вот и не стал затариваться. А то шлепнут меня в этом Пескове, и тебе, помимо моих бренных останков, придется возиться еще и с испорченными продуктами. — Типун тебе на язык, — сказал Мещеряков, сливая в рюмку последние капли из опустевшей бутылки. — Ты мне не ответил, — напомнил Илларион. — Еще как ответил! — возразил Андрей. — Я же говорю: ты плебей. А плебея, помимо нулевого культурного уровня, отличает еще и крайне низкий уровень информированности. — Ага! — промолвил Забродов тоном человека, которому наконец-то втолковали что-то, чего он никак не мог понять из-за врожденного скудоумия. — Вот тебе и «ага», — передразнил его генерал. — Ты, как всегда, ни черта не знаешь и не понимаешь. Только и умеешь, что руками махать. Да и то, если бы не я, он бы тебя наверняка пришил. — А если бы не я, он пришил бы тебя, — напомнил Илларион. — И тоже наверняка. — Если бы не мы, нас бы обоих наверняка пришили, — внес полную ясность Мещеряков и удивленно воззрился на приятеля. — Странно как-то прозвучало, ты не находишь? — Зато по существу, — сдерживая смех, который товарищ генерал-майор мог расценить как очередное грубое нарушение субординации, успокоил его Илларион. — Так ты все-таки снизойдешь до того, чтобы повысить мой уровень информированности? — Чего? А, ты опять об этом!.. Все очень просто. Знаешь, кто это был? Тот самый ловкач, который ускользнул у меня из-под носа в Южной Осетии. Помнишь ту провокацию, когда они обстреляли кортеж с двумя президентами и пытались все свалить на нас? Его работа. — Ага! — снова, но уже другим тоном произнес Забродов. — Вот, значит, как. Только я все равно ничего не понимаю… — Плебей, — констатировал Мещеряков. — Да, — кивнул Илларион. — В смысле, так точно. Так вот, я не понимаю одной простой вещи: почему, явившись по твою душу, он следил за мной? — Это действительно очень просто. Он тебя знает. Да и ты его должен помнить. Илларион с сомнением покачал головой. — Я на память не жалуюсь. Если бы знал его, вспомнил бы непременно. Но я эту ржавую физиономию не помню, хоть ты меня убей. — А ты и не должен, — сказал Мещеряков. — Его физиономию ты мог и не видеть. Вы пересекались в учебном центре, но он занимался у другого инструктора и никогда не состоял под твоим началом. Я однажды советовался с тобой по поводу его. Низкий уровень дисциплины, неповиновение приказам, немотивированная жестокость… — Гургенидзе Реваз Вахтангович, — сказал Забродов. — Надо же, как тесен мир! Я, помнится, посоветовал тебе гнать его взашей, а еще лучше — пристрелить во избежание проблем в будущем. — И как в воду глядел, — вздохнул Мещеряков. — К сожалению, такая процедура официальными инструкциями не предусмотрена. Пришлось просто уволить. Он потом сменил много профессий — и на рынках быковал, и в наемниках числился, и в госбезопасности Грузии карьеру сделал — как и ты, между прочим, в полковниках ходил и уже генеральские погоны примерял, да только его и оттуда поперли, потому что он не офицер регулярной армии, а прирожденный партизан, батька Махно. Так-то вот, Илларион Алексеевич! А ты спрашиваешь, зачем он за твоим домом следил! Просто увидел нас вместе и решил, что висеть на хвосте у генерала ГРУ — дело хлопотное. Одному не справиться, а помощников настоящих у него в Москве нет — так, молодежь из местной диаспоры, торгаши с рынка. Головы горячие, а руки из седалища растут. Вот он и рассудил: если мы с тобой встретились раз, надо думать, и другой раз встретимся. Устроил у тебя под боком мышеловку, а ты и рад услужить: приезжай, друг Андрюша, у меня патроны вышли! Да чтоб им провалиться, твоим патронам! — с неожиданной горячностью воскликнул он. — Дорого же они мне обошлись! Весь бок синий, как будто я с небоскреба упал, телефон вдребезги, пальто и костюм только бомжам отдать осталось, да и те, поди, откажутся — сквозит… — Да, — сочувственно протянул Забродов, — гардеробчика ты лишился. Ну, не горюй! Зато ботинки не пострадали. — Да, — вздохнул Мещеряков, — ботинки не пострадали. Забродов допил чай, сунул в глубокий карман бриджей лежавший на краю стола заряженный револьвер, погасил в переполненной пепельнице окурок и, переместившись к раковине, принялся мыть посуду. Посуды было немного, но он не любил, уходя из дому, оставлять на кухне и вообще в квартире грязь. Мещеряков посмотрел на его обтянутую линялой камуфляжной майкой треугольную спину, печально покосился на пустую коньячную бутылку, застегнул простреленную в трех местах рубашку и стал натягивать пиджак. Одевшись, он с недовольным видом просунул три пальца в пулевые отверстия на левой стороне груди и задумчиво ими пошевелил. — О чем задумался, детина? — не оборачиваясь, поинтересовался Забродов, у которого словно имелась запасная пара глаз на затылке. — Думаю, что жене соврать, — мрачно признался генерал. — Явлюсь на ночь глядя домой с коньячным перегаром и весь в дырках… Представляешь, что меня ждет? — Да, — посочувствовал Илларион, убирая чистую посуду в шкафчик над мойкой, — жена — это тебе не какой-то полковник грузинской госбезопасности. Вот и спрашивай после этого, почему я не женюсь. А ты скажи, что мы с тобой ездили на природу, — оживился он, осененный свежей идеей. — Выпили, как водится, а потом нацепили твои тряпки на столб — знаешь, встречаются в лесу такие, ими границы участков отмечают, — и ну палить! Игра такая, «Попади в генерала» называется. — Дурак, — проворчал Мещеряков. — Ты представь только, как это должно выглядеть. Стою это я, стало быть, посреди леса, голый по пояс, и палю из пистолета по собственным шмоткам. В декабре. Вечером, в потемках. При свете факелов, надо полагать. Хороша картинка! Это ж сколько выпить-то надо? Да она мне за такое оправдание голову оторвет и в форточку выбросит! — Тогда скажи правду, — посоветовал Илларион. — Все равно правдоподобного вранья в такой ситуации не измыслишь, усади за эту работу хоть весь наш аналитический центр. — Тьфу на тебя, — не изменив доброй традиции, с горечью сказал Мещеряков и по привычке полез во внутренний карман. Вспомнив, что его новенький мобильник геройски погиб от руки полковника грузинской госбезопасности Гургенидзе, он плюнул еще раз и побрел в прихожую, чтобы вызвать такси с квартирного телефона Забродова. За час до полуночи в тишине успокоившегося после недавней перестрелки двора негромко стукнула дверца автомобиля. Черный «бьюик» завелся, вытолкнув из выхлопной трубы облачко белого пара. В темноте вспыхнули круглые фары, не уступавшие по яркости ксеноновым роскошных современных иномарок. «Бьюик» тронулся с места и с неторопливым достоинством въехал под своды арки, что, пронзая толщу дома, вела со двора на Малую Грузинскую. Перед выездом на улицу он притормозил, на мгновение озарив арку ярким светом, пару раз моргнул указателем поворота, выкатился на проезжую часть и скрылся из вида. С низкого темного неба опять начали падать редкие снежинки. Кружась, они вылетали из темноты и беззвучно ложились на сухой пыльный асфальт, который, покрываясь ими, постепенно выступал из темноты ровными белесыми полосами дорожек и прямоугольниками автомобильных стоянок. К четырем часам утра, когда утомленный блужданием по разбитым проселочным дорогам «бьюик» пересек городскую черту районного центра Пескова, легкая пороша окончательно замела темневшее посреди двора неровное пятно схваченной московским морозцем горячей кавказской крови.