Илларион остановил машину и, толчком заставив пленника наклониться вперед, развязал ему руки. — Чтобы через час вас тут не было, — напутствовал он Гамлета Артуровича, распахивая перед ним дверцу. — Ни одного, понял? Кто решит остаться — пусть пеняет на себя. Больше я с вами церемониться не стану, увижу — мало не покажется. — А до сих пор ты церемонился, э? — напоследок изумился окрыленный неожиданно мирной концовкой разговора Гамлет Артурович. — Пошел, пошел, — сказал Забродов, борясь с искушением придать собеседнику начальное ускорение хорошим пинком. — Все познается в сравнении, но экспериментировать не советую. Захлопнув за Гамлетом Артуровичем дверь, он закурил сигарету, налил себе кофе из термоса и некоторое время отдыхал, наблюдая, как его недавний пленник, отчаянно жестикулируя, горячо втолковывает что-то своим землякам. Земляки сморкались, кашляли, сплевывали кровавую слюну и недоверчиво качали головами, но слушали внимательно. Допив кофе, Илларион осторожно тронул машину с места и медленно поехал вперед. Дебаты мгновенно прекратились. Возле сбившихся в кучку, как овцы, кавказцев Забродов притормозил и снова приоткрыл окно. — Осталось пятьдесят шесть минут, — напомнил он, небрежно стрельнул в сторону своих недавних противников окурком и укатил. В шестом часу утра, примерно за три или четыре минуты до истечения назначенного Илларионом Забродовым срока, едва начавший просыпаться город Песков покидала колонна из пяти легковых автомобилей и двух битком набитых микроавтобусов. Три легковушки выглядели так, словно недавно побывали в аварии; выбитые окна были загорожены упаковочным картоном, а на помятых дверях и крыльях при внимательном рассмотрении можно было заметить следы кое-как затертой крови. На выезде из города этот странный кортеж миновал стоящий поперек обочины носом к дороге, как патрульная машина, черный «бьюик». Водитель «Волги», шедшей во главе колонны, проехал мимо крадучись, будто на цыпочках, боязливо косясь на внедорожник, словно тот мог внезапно рвануться с места и пойти на таран. Однако «бьюик» остался стоять неподвижно; двигатель его не работал, фары были выключены, лишь в темноте за ветровым стеклом мерно разгорался и гас красноватый огонек сигареты. Миновав его, водитель «Волги» вполголоса помянул черта, переключил передачу и вдавил педаль акселератора в пол. Проводив взглядом удаляющиеся красные точки габаритных огней, Илларион Забродов взял с приборной панели мобильный телефон и набрал номер. — Не спишь, превосходительство? — сказал он, услышав ответ, который последовал так быстро, словно Мещеряков все время держал трубку в руке, дожидаясь звонка. — У меня все пучком. Гости выехали, встречайте. Думаю, среди них есть и те, кто стрелял на шоссе. Дальше? Да откуда я знаю, что дальше! Поглядим, как карта ляжет. Ну, все, до скорого. Отбой. Илларион спрятал мобильник в карман и не спеша докурил сигарету. Противник отступил, поле боя очистилось, и ничто больше не мешало ему обстоятельно осмотреться на местности. Он завел двигатель и, развернув машину, второй раз за это утро пересек городскую черту райцентра Пескова. Глава 17 Костыль с шутовской услужливостью распахнул дверь, но Мухин медлил входить, хотя после теплого салона автомобиля стоять в легком пальто на пронизывающем ветру было холодно. — Буфет, — сказал он, рассеянно озирая захламленный двор, — а ну, сгоняй обратно к воротам, кликни этого, который в будке. Пока не слишком обрадованный поручением Буфет бегал к воротам, отмахивался от барбосов и гнал к заводоуправлению сторожа, Муха неторопливо открыл портсигар работы Фаберже, выбрал сигариллу, чиркнул колесиком бензиновой зажигалки и закурил, продолжая задумчиво поглядывать по сторонам. Поодаль, у забора, стояли два мощных тягача с ярко-красными кабинами. Снятые с их седел полуприцепы в виде блестящих цистерн из нержавеющей стали были рядком поставлены в стороне. Широкие ветровые стекла тягачей были покрыты ровным слоем грязи и снега, из чего следовало, что стоят они тут уже не первый день. Даже не глядя на номера, Мухин догадался, что это те самые машины, что привезли из Грузии товар Ржавого Реваза. Мимо, с любопытством и опаской косясь на московское начальство, пробегали по своим делам работяги. Некоторые здоровались; Муха на приветствия не отвечал, а Костыль сделал единственное исключение для молоденькой смазливой лаборантки, у которой между полами синего рабочего халата соблазнительно посверкивали симпатичные коленки и стройные бедра. Лаборантка засмущалась и юркнула в дверь мимо пытавшегося преградить ей путь Костыля; последний открыл было рот, чтобы прокомментировать ее внешность и потешное поведение, но тут прибыл конвоируемый Буфетом сторож, и Костыль промолчал. — Грузин видел? — без предисловий поинтересовался у сторожа Мухин. — Да как не видеть, видел, — с готовностью доложил тот. — Эти, которые цистерны привезли, уж который день по территории без дела болтаются, только и знают, что через проходную взад-вперед шастать… — А другие были? — И другие были. Крутились за воротами — то на машинах, то так, пешком. Я уж подумал, что не к добру это. Сказал начальнику охраны, дескать, может, в милицию сообщить, а он говорит: ничего, говорит, все нормально, они тебя не трогают, и ты их не трогай… А что, надо было сообщить? — Не надо, — сказал Муха, снисходительно усмехнувшись при виде неуклюжей попытки этого чучела подсидеть своего непосредственного начальника — такое же, по всей видимости, чучело, как и он сам. — Ну, и где они теперь? — Так тут такое дело, — оживившись, начал рассказывать сторож. — Сегодня утречком, затемно еще, часиков в пять, разом снялись и уехали. Да так скоро, будто за ними черти с вилами гнались. — И больше не появлялись? — До сей поры не видать. — Ага, — сказал Мухин, — ясно. Ну ладно, ступай. Он докурил сигариллу, не обращая внимания на ежащегося от холода Буфета и Костыля, который демонстративно приплясывал на месте и лязгал зубами. Джигиты снялись с места и убыли в неизвестном направлении по приказу Реваза, это было ясно. По всей видимости, сие означало, что Ржавый, как и обещал, оперативно разобрался с теми уродами, что готовили захват фирмы и завода. Очевидно, он решил, что необходимость в охране заводской территории от вторжения извне отпала, вот и отдал своим кунакам приказ разъезжаться по домам. В существовании фирмы Ржавый заинтересован не меньше Мухи, так что, надо полагать, «Бельведеру» и впрямь больше ничего не угрожает. Кроме, разумеется, той гниды, которая засела где-то здесь, на заводе, и в данный момент, очень может статься, смотрит на Виктора Мухина из какого-нибудь окошка. А может, и не из окошка; может быть, вон тот мужичонка в рабочей спецовке, что шкандыбает мимо в сторону цеха с какой-то ржавой железякой на плече, и есть отравитель — как знать? Достав телефон, Мухин набрал номер Реваза — Ржавого нужно было как минимум поблагодарить. Гургенидзе был недоступен; пожав плечами, Муха сунул мобильник в карман и бросил длинный окурок поверх громоздившейся у крыльца заплесневелой груды строительного мусора. Ржавый был занят какими-то своими делами, а может, просто отсыпался после ночной работы — той самой, в результате которой его усатые земляки еще до рассвета освободили город Песков от своего присутствия. — Айда, — коротко бросил он своим подручным и первым вошел в дверь заводоуправления. Напуганная неожиданным появлением хозяина секретарша покойного Шмыги засуетилась, организовывая угощение. Проголодавшийся Буфет начал было плотоядно облизываться и потирать руки, но Мухин коротко напомнил ему, по какому поводу они приехали, и Буфет увял: откинуть копыта, отведав здешних разносолов, ему вовсе не улыбалось, а отравителем мог оказаться кто угодно — вот, к примеру, хотя бы эта толстая безвкусно наштукатуренная тетка. Расположившись в кресле директора, Муха приказал доставить ему личные дела всех работников завода. — Всех?! — ужаснулась секретарша. — От директора до последнего сторожа, — подтвердил Мухин. — Сюда. Быстро. Ну, чего вылупились? — прикрикнул он на своих клевретов. — А что вы хотели? Разочек поработаете, ничего с вами не случится. Да тут и работы-то на час, их же не десять тысяч рыл и даже не тысяча, а и пары сотен, поди, не наберется. Стоять, — сказал он секретарше, которая уже направилась к выходу, намереваясь, как видно, приволочь в охапке две сотни папок с личными делами. — Позвони в отдел кадров, пускай сами организуют. Только быстро. А ты присядь, поговорить надо. Дрожащей рукой сняв трубку, впечатленная его хозяйскими повадками секретарша замирающим от испуга голосом передала начальнику отдела кадров приказ московского начальства и боязливо опустилась на стул, любезно пододвинутый Костылем. Мухин разглядывал ее покрытое слоем дешевой косметики дряблое лицо, обдумывая только что пришедшую на ум идею. Помянув последнего сторожа, он вспомнил мужика в безбожно лезущем вьетнамском пуховике, с которым (с мужиком, а не с пуховиком, разумеется) разговаривал пять минут назад на крыльце заводоуправления. Именно сторож, столь неумело и откровенно пытавшийся заложить начальника охраны, навел Виктора Мухина на мысль, что стремление любой ценой продвинуться хотя бы на одну ступеньку вверх по карьерной лестнице — это мотив. — Стало быть, ты — последняя, кто видел Шмыгу живым, — начал он, внутренне потешаясь над собой, поскольку больше привык к роли допрашиваемого, чем вопрошающего. Секретарша молча, с готовностью кивнула. Лицо у нее было глупое, по-собачьи преданное и такое испуганное, что последние подозрения в ее адрес мгновенно развеялись. Никакой личной выгоды из смерти Шмыги эта бестолковая баба предпенсионного возраста извлечь не могла. Она всю жизнь проторчала в приемной, как собака в будке, охраняя дверь в кабинет директора, и ей, по большому счету, было все равно, кто сидит за этой дверью, лишь бы ее, старую кошелку, не прогнали с насиженного места. — Рассказывай, — потребовал Муха. Секретарша с запинкой и даже слегка заикаясь поведала облетевшую весь город историю о том, как покойный завпроизводством потребовал принести в кабинет стакан чая с лимоном, а когда требуемое было ему доставлено, оказался мертвым. — Так-так, — дослушав до конца, с глубокомысленным видом произнес Муха. — Значит, чая он не пил? — Не пил, — кивнула секретарша. — А до тебя к нему в кабинет кто-нибудь заходил? — Голубев приходил. Но после него я заглядывала к Александру Леонидовичу, и он был в порядке — сказал, чтобы чаю принесла и приказ передала в отдел кадров… — Какой приказ? — Да насчет Голубева же! О назначении сменным мастером… Он, Голубев, за этим к Александру Леонидовичу и приходил. У них в цеху мастер умер, место освободилось, и его туда… — А с мастером что? Секретарша всплеснула руками. — А вы не знаете?! У нас же весь город об этом говорил! — Ну, мы-то в другом городе живем, — деликатно напомнил Мухин. — Так что стряслось с мастером? — С Егоровым? Ой, такая жуткая история! Сели завтракать всей семьей и чем-то отравились. Все умерли — и сам, и жена, и деток двое… — Отравились? — переспросил Мухин и многозначительно переглянулся сначала с Костылем, а потом с Буфетом. — Такой год несчастливый, — вздохнула секретарша, которая, получив возможность посплетничать, казалось, окончательно пришла в себя и перестала вздрагивать и заикаться. — Народ травится и травится. Да вон, у того же Голубева недавно жена с дочкой отравились. Грибов поели и померли… — Сначала жена с дочкой, — негромко произнес сидевший на краешке стола Костыль, — потом мастер. И сам на его место. Везет, однако, мужику! — А почему Шмыга решил назначить мастером этого Голубева? — спросил Муха. Секретарша пожала жирными плечами с проглядывающими через ткань блузки, глубоко врезавшимися в тело бретельками лифчика. — Кого-то же надо было назначить, — резонно заметила она. — А у Голубева высшее образование. В самом деле, чего человек с университетским дипломом у конвейера пропадает? — А что у него за диплом? — Да я не помню. В школе он работал — физику, что ли, преподавал. Или химию… — Или химию, — многозначительно повторил Костыль. — А что за цех? — продолжил допрос Мухин, чувствуя себя как охотничий пес, напавший на след дичи. — Цех-то? Ну, этот… Мы его французским называем. Ну, вы знаете, наверное… — Угу, — сказал Муха и снова переглянулся с Костылем. — Знаем, конечно. Так, значит, Шмыга решил назначить этого вашего Голубева сменным мастером… э-э-э… «французского» цеха и вызвал к себе, чтобы вручить приказ о назначении. Так? — Так. — А Голубев его ничем не угощал? Ну, может, они обмыли это дело или он Шмыге пузырь коньячку выкатил в знак благодарности? Ничего такого не было? — Нет, что вы! Александр Леонидович на работе не пил! — запротестовала секретарша. — Ай да Александр Леонидович, — буркнул со стоявшего в углу дивана Буфет. — На такой работе — и не пил! Мне бы такую силу воли. — Помолчи, — сказал ему Муха. — Ну, пускай не пил. А пирожка какого-нибудь домашнего Голубев ему не давал? Вообще хоть что-нибудь — давал или не давал?