— Не стоит затрудняться, — сказал Забродов. — Если вас не затруднит, — оживившись, одновременно с ним произнес Мещеряков. Старик снисходительно улыбнулся и благосклонно кивнул обоим по очереди. Покосившись на генерала, Илларион извлек из старинного бюро чистый лист бумаги и под диктовку Аполлона Романовича настрочил то, что старик именовал официальным заключением, а Мещеряков склонен был рассматривать скорее как некий вариант филькиной грамоты. Это мнение лишь слегка поколебалось, когда дегустатор, поставив под написанным Забродовым текстом витиеватую подпись, извлек из кармана круглую печать в металлической коробочке с чернильной подушечкой и, подышав на нее, аккуратно прижал к бумаге. — Извольте, заключение готово, — изрек он, любовно разглядывая получившийся четкий оттиск и отчего-то не торопясь отдавать бумагу Иллариону. Забродов без тени улыбки снова полез в бюро и положил на стол перед дегустатором стопку стодолларовых купюр — не толстую, но и не сказать, чтобы совсем уж тоненькую. Водрузив на нос очки с мощными бифокальными линзами, старик по очереди придирчиво осмотрел купюру за купюрой — глянул на просвет, помял, пощупал подушечками пальцев рельеф — и только после этого, церемонно извинившись и сославшись на лихие времена, убрал деньги в гигантское портмоне из потертой крокодиловой кожи. «Вот это здорово, — с оттенком зависти подумал Мещеряков. — Ай да старикан! Нет, что за дивная профессия! И хорошего вина на дармовщинку нахлебался, и деньжат срубил. А сейчас ему за это благодарное человечество еще и в ножки поклонится…» — Огромное вам спасибо, — подтверждая его догадку, произнесло благодарное человечество в лице Иллариона Забродова. — Оказанная вами помощь воистину неоценима. — Полноте, — благосклонно продребезжал Аполлон Романович, поглаживая заметное вздутие в районе ребер, которое обозначало лежащее во внутреннем кармане пиджака портмоне, — не стоит преувеличивать. В конце концов, это моя работа, мое призвание. Так что в случае нужды обращайтесь. Если я к тому времени еще буду жив… Забродов рассыпался в любезностях, уверяя, что собеседник просто обязан дожить как минимум до ста пятидесяти лет — тогда, быть может, ему, наконец, найдется достойная смена. Слегка разрумянившийся от вина старикан высказал сомнение в том, что действительно достойная смена такому специалисту, как он, найдется хоть когда-нибудь; Илларион на этом основании предположил, что Аполлону Романовичу придется жить вечно. Под аккомпанемент этой болтовни, в которой Мещеряков тоже принял посильное участие, высокооплачиваемый реликт кое-как выбрался из кресла и, сопровождаемый хозяином, зашаркал в сторону прихожей. — Так вы говорите, Грузия? — переспросил Илларион, бережно упаковывая старика в пропахшее нафталином пальто. — Весьма вероятно, весьма, — отвечал Аполлон Романович. — Я бы даже сказал, вероятнее всего. Причем, заметьте, качество вина не самое высокое, в Грузии умеют делать лучше. Молдова тоже не исключается, но я склоняюсь к мысли, что вино все-таки грузинское… Не понимаю, как оно попало во Францию? Это что, какой-то розыгрыш? Мещеряков помог Забродову спустить продолжающего разглагольствовать старикана вниз. Во дворе они погрузили его на заднее сиденье генеральской машины; Мещеряков приказал водителю доставить дегустатора к месту жительства, и черный «мерседес», волоча за собой шлейф белого пара из выхлопной трубы, осторожно, будто на цыпочках, скрылся в жерле злокозненной арки, что вела со двора на Малую Грузинскую. Вернувшись в квартиру, приятели отправились прямиком на кухню, поскольку гостиная Забродова все еще напоминала банкетный зал. Мещеряков зашел туда всего на минутку, чтобы прихватить лежавшее на краю стола заключение о происхождении вина. Заключение он спрятал в свой портфель. Забродов, который в это время наполнял чайник водой из-под крана и, казалось бы, не мог видеть, чем занимается за его спиной Мещеряков, вдруг сказал: — Мне эта бумажка, конечно, ни к чему. Только прошу не забывать, что добыл ее я. И я же за нее заплатил. — Глаза у тебя на затылке, что ли? — проворчал генерал, подсаживаясь к кухонному столу и застегивая портфель. — Деньги я верну, если ты на этом настаиваешь… — Я настаиваю на другом. — Забродов поставил чайник на плиту, зажег газ и сейчас же с удовольствием закурил. Мещеряков последовал его примеру: пока в квартире находился Аполлон Романович, оба воздерживались от курения. — Я лицо приватное и могу себе позволить доверять мнению видного специалиста, даже если оно высказано в устной форме, а не изложено на бумажке с печатью. Как будто бумага не может лгать! Так вот, платил я не за бумагу, а за экспертизу, и речь, как ты сам прекрасно понимаешь, вовсе не о деньгах. На чем я настаиваю, так это, чтобы ты до поры до времени воздержался от размахивания этой бумаженцией. Ты не хуже меня представляешь, что будет, если она прежде времени выплывет наружу. Начальственный гнев, финансовые проверки, газетная шумиха, истерики по телевизору — словом, буря в стакане воды. Фирму-импортера возьмут за хобот и станут трясти, как грушу. Естественно, данное ответственное занятие поручат одному из заинтересованных ведомств, и ты отлично знаешь, к чему это приведет: совершив необходимый набор ритуальных телодвижений и получив приличный откат, руководство упомянутого ведомства тихо спустит дело на тормозах. Как только поднимется шум, убийца ляжет на дно, и тогда его поминай как звали. А ведь нас, если я правильно понял, в первую очередь интересует именно убийца, а не то, каким манером дорогое бургундское вино превращается в дешевое грузинское. — Опять грузины, — морщась, как от кислого, проворчал Мещеряков. — И какая муха их укусила? Будто сбесились, ей-богу! — Ничего они не сбесились, — пожав плечами, возразил Забродов. — Просто всем нам давно пора проснуться и избавиться от имперских пережитков в сознании. А то привыкли, понимаешь, считать, что вся Грузия — это что-то вроде большого ансамбля народной песни и пляски, а грузин — этакий плюшевый мишка с усами и кинжалом. Снаружи чернявый, воинственный и горячий, а внутри — белый и пушистый. И, само собой, лучший друг русского человека, глядящий на него снизу вверх, — как же, русский все-таки, старший брат и, быть может, даже из самой Москвы… А это, друг Андрюша, кинематографический образ, созданный в известные нам времена и по приказу известных нам людей. Ты напрягись, вспомни двух самых знаменитых в новейшей истории России грузин. Фамилии их помнишь? А я тебе напомню: Джугашвили и Берия. Эта парочка столько русских извела, что по сравнению с ними те головорезы, за которыми ты давеча по горам гонялся, как раз и есть самые настоящие плюшевые медвежата. А ты говоришь, сбесились… Просто они — православные, и мы на этом основании привыкли думать, что они с нами заодно. А такие вещи в наше время уже не работают. Его пламенная речь была прервана свистком закипевшего чайника. — Цыц, — сказал Забродов чайнику, выключая конфорку. — Сам знаю, что ничего умного или хотя бы нового я не говорю, но это вовсе не значит, что меня надо освистывать. — Драть тебя надо, а не освистывать, — заметил Мещеряков, ввинчивая в донышко пепельницы окурок. — А не поздно? — с усмешкой спросил Забродов, ораторский пыл которого угас так же быстро, как разгорелся. — Поздно, пожалуй, — с огромным сожалением согласился генерал. — Ты вот что, твое превосходительство, — деловито сказал Илларион, заливая кипяток в заварочный чайник. — Подсуетись-ка, будь ласков, насчет оперативных документов. Примерный список необходимых бумаг я уже составил. Пусть наши спецы глянут опытным глазом, подправят, если нужно… Только ксивы требуются качественные, чтобы выдержали любую проверку. В общем, как в тылу врага. — У нас других не делают, — заметил Мещеряков. — Вот и хорошо, вот и слава богу, — накрывая заварочный чайник сложенным вчетверо кухонным полотенцем, покивал головой Забродов. — Сейчас чайку попьем и все обсудим… Или лучше все-таки вина? Не пропадать же добру! Тем более что яда в нем нет, это доказано… — Алкоголь сам по себе яд, — заявил Мещеряков. — И потом, ты извини, но я на это вино, если честно, смотреть не могу — с души воротит… — Если честно, меня тоже, — признался Забродов и, усевшись за стол, закурил новую сигарету. * * * — Значит, говоришь, двадцать тонн, — тоном спокойной констатации повторил Игорь Витальевич Климов. Он сидел в вертящемся кожаном кресле с высокой спинкой, повернувшись боком к столу, а заодно и к партнеру, и с задумчивым, странно умиротворенным видом смотрел в окно, за которым с низкого серого неба сыпался мокрый снег. Касаясь стекла, снежинки мгновенно таяли и, собравшись в тяжелые капли, медленными извилистыми струйками стекали вниз. Виктор Мухин озадаченно поскреб согнутым мизинцем коротко стриженную макушку и неуверенно кашлянул в кулак. Он ожидал взрыва — визгливой брани, ударов пухлым кулачком по столу, жалоб, угроз, — а вместо всего этого получил реакцию, которую можно было считать нулевой, как будто предложил приобрести не двадцать тонн левого сырья весьма сомнительного происхождения, а новый скоросшиватель или набор шариковых ручек. — Ага, — сказал он с осторожным энтузиазмом, — двадцать. Товар — высший сорт, документы, как всегда, в полном порядке, комар носа не подточит. Он уже в пути. Цена, как всегда, копеечная, а прибыль… — Прибыли не будет, — все тем же спокойным, констатирующим тоном перебил его Климов, по-прежнему глядя в окно. Муха на всякий случай проследил за направлением его взгляда, но, как и следовало ожидать, не увидел за окном ничего нового. Там виднелись мокрые плоские крыши цехов и ангаров промзоны. На черном рубероиде свинцово поблескивали продолговатые лужи и серели островки тающего снега, разновеликие трубы вытяжной вентиляции торчали кверху, как растопыренные, окостеневшие пальцы мертвецов, а кожухи вентиляторов напоминали раковины гигантских ископаемых улиток. Мир снаружи был окрашен в различные оттенки серого цвета и смазан, как на экране старого черно-белого телевизора с севшим кинескопом. Лишь вдалеке, на почти невидимой трубе котельной, тревожно рдел красный огонь, зажженный, несмотря на дневное время. — Почему это не будет прибыли? — начиная предчувствовать недоброе, осторожно спросил Мухин. Климов наконец повернулся к нему лицом. Анфас его бледная одутловатая физиономия выглядела еще более умиротворенной, чем в профиль. Узел галстука был ослаблен, воротник сорочки расстегнут; глаза поблескивали из-под полуопущенных век, отражая свет горевших под потолком люминесцентных ламп, на губах играла печальная полуулыбка. «Чего это он нанюхался?» — тревожась все сильнее, подумал Мухин. — Ты где пропадал-то? — вяло поинтересовался Климов и, наклонившись, принялся рыться в правой тумбе своего массивного письменного стола. Пользуясь тем, что партнер его не видит, Муха скроил недовольную физиономию и задумчиво запустил мизинец в левую ноздрю. Из ресторана они с Ревазом отправились в казино, а оттуда, прихватив баб, двинули на квартиру к Мухину, где продолжили веселье. Это приятное времяпрепровождение отняло без малого двое суток; угрызениями совести Виктор Мухин не мучился, поскольку, во-первых, был сам себе хозяин и имел полное право на отдых, а во-вторых, Климов сам не единожды намекал, что чем меньше Муха будет соваться в текущие дела фирмы, тем лучше будет для всех. — Ну, где пропадал… Так, по делам, — сам не зная, зачем это делает, солгал Муха. — Надо было вопросы порешать… — Надеюсь, все вопросы, которые ты решал, были здоровыми, — вяло пошутил проницательный Климов. — А то, знаешь ли, может так случиться, что лечиться тебе придется в районной поликлинике, на общих основаниях. А это, полагаю, занятие не из приятных. — Чего? — окончательно растерявшись, в классической бычьей манере тупо переспросил Муха. — Ты слышал, — выставляя на стол бутылку шотландского виски и два стакана, прежним задумчивым, повествовательным тоном произнес Климов, — что в России намечается крупнейшая за последние десятилетия амнистия? На волю выпустят целую кучу бывших членов организованных преступных группировок, которые отсидели по десять-пятнадцать лет. — Ну? — Ну, вот я и радуюсь. Теперь тебе, по крайней мере, будет с кем поговорить на равных. Ты ему «чего?», а он тебе «ну»; ты ему «ну», а он тебе «чего?»… Так где, говоришь, тебя носило целых два дня? — В Караганде, — грубо ответил Мухин, которому уже надоел этот допрос. Кроме того, его пугало поведение партнера; Климов здорово смахивал на зомби, и ему так и подмывало снести башку, пока не начал кусаться. — Что я, не имею права отдохнуть? — Имеешь, — вяло согласился Климов. — Ты не быкуй. Я тебя не упрекаю, а просто уясняю обстановку. Судя по розовой окраске твоих органов зрения, все это время ты пьянствовал, а значит, ничего не знаешь. Он щедрой рукой почти доверху наполнил стаканы. Стаканы Игорь Витальевич Климов, как правило, использовал для чаепития. В полном соответствии со своим основным назначением они были вставлены в красивые металлические подстаканники, а коричневатый цвет скотча создавал впечатление, что внутри действительно чай. Когда Климов спрятал бутылку обратно в стол, иллюзия стала совершенной: не зная, что в стаканах, случайный посетитель наверняка решил бы, что господа бизнесмены чаевничают. — Что я должен знать? — спросил Мухин. Климов подвинул к нему стакан. — Пей. На трезвую голову такие новости лучше не узнавать. Это я по собственному опыту сужу, так что ты уж мне поверь: лучше сначала выпить, а уж потом… Не договорив, он схватил свой стакан и стал пить виски в точности так, как пьют чай, — разве что не дул на него и не размешивал ложечкой. Окончательно сбитый с толку Мухин последовал его примеру, сделав изрядный глоток из своего стакана. Жидкий огонь хлынул вниз по пищеводу и мягко взорвался в желудке. Крякнув, Муха достал свой знаменитый золотой портсигар, крышка которого была подогнана так точно, что разглядеть линию разъема без лупы было практически невозможно, щелкнул кнопкой мудреного запора, сунул в зубы сигариллу и окутался резко пахнущим дымом. — Ну? — повторил он. — Что тут стряслось, пока меня не было, и при чем тут наша прибыль? — Прибыль, Витюша, — мелкими глоточками прихлебывая виски, сообщил ему Климов, — получается, когда ты что-нибудь продаешь дороже, чем купил. Прибыль — это то, что остается после того, как уплачены все налоги и окуплены все накладные расходы. Если ты до сих пор не понял, я клоню к тому, что прибыли неоткуда взяться, если ты не можешь продать свой товар. Он замолчал, как будто сказал все. Увы, из сказанного Мухин так и не смог уяснить, в чем дело. — А в чем, собственно, дело? — спросил он настолько интеллигентно, насколько мог. — Дело в том, — проигнорировав возможность подпустить очередную шпильку и тем окончательно деморализовав партнера, сказал Климов, — что продаж нет и не предвидится. Все наши клиенты как сговорились: просят отсрочек по платежам, жалуются на отсутствие спроса, а некоторые расторгают договоры в одностороннем порядке… Короче, фура с вином, которая вчера утром вышла со склада, вернулась обратно полной. Так до сих пор там, на складе, и стоит. Никто не взял ни ящика, ни бутылки. А некоторые до того обнаглели, что звонят мне и предлагают вернуть деньги в обмен на наш товар, который они уже купили и оплатили. — А вот им! — машинально отреагировал на такое беспрецедентное известие простодушный Муха, сделав куда-то в сторону окна неприличный жест. — Знаешь, — с болезненной улыбкой признался ему Климов, — я дошел до того, что примерно так им и отвечаю. Сделка законная? Законная. Претензии к качеству товара есть? Нет претензий! Ну, и ступайте тогда на… — Погоди. — Мухин потряс головой и залпом, как лекарство, допил все, что оставалось в стакане. Забытая сигарилла дымилась на краешке пепельницы, как догорающий в овраге сбитый самолет; мертвый свет люминесцентных ламп яркими точками отражался от гладкой поверхности стола и играл зеркальными бликами на прикрытой редкими прядями волос лысине Климова. — Ни черта не понимаю! Если все в порядке, какого хрена им надо? Что все это значит? Климов отхлебнул из стакана и покосился на окно, но отворачиваться к нему, слава богу, не стал. — Они ничего не объясняют, — сказал он, морщась. — Юлят, уклоняются от ответа, а то и просто врут… Но я обдумал ситуацию и пришел к выводу, что причина может быть только одна. Я тебе скажу, что это значит. Это значит, дружок, что ты допрыгался. Кто-то просек, что мы за реальные бабки гоним фуфло, и пустил слушок. А результат — вот он, налицо. Так что, приятель, я уже ничего не имею против дополнительных двадцати тонн твоего грузинского дерьма. Поступай, как считаешь нужным, а я умываю руки. Возьми эти двадцать тонн, оплати их из своего кармана и засунь в то место, которым думаешь. И не говори мне, что я тебя не предупреждал!!! — неожиданно заорал он во всю глотку. По углам просторного кабинета шарахнулось пугливое эхо. В щель приоткрывшейся двери просунулось побледневшее кукольное личико обеспокоенной этим воплем секретарши; Муха свирепо махнул на нее рукой, и секретарша испарилась, беззвучно прикрыв за собой дверь. — Я знал, что так будет, — с горечью заговорил Климов. — А самое смешное, что и ты это знал, но надеялся, что кривая вывезет. А кривая не вывезла, потому что на дворе не девяностые. Уже давно не девяностые! — Погоди, — сказал Мухин. — Погоди ты, не психуй! Что, никакое вино не продается? — Только наше, — вяло откликнулся Климов и опять полез в стол за бутылкой.