— Извини, брат, не знал… — печально произнес художник, — дела… — Вот именно, Костяныч, дела, — покачав головой, произнес Забродов. — Я понимаю, когда теряешь ребят на войне, а тут прямо в мирное время… Константин сокрушенно вздохнул. — Слушай, а как фамилия ее брата? — поинтересовался художник. — Он, кажется, играл в футбол, если мне не отшибло память? — Играл… — ответил инструктор. — А что? — Его фамилия, случайно, не Жевнович? — спросил Константин Гуреев. Илларион Константинович утвердительно тряхнул седой головой и по-военному ответил: — Так точно. А что такое? Художник уклончиво засопел. — Да был тут кое-какой разговор об этом убийстве, — нехотя произнес Гуреев. Илларион Константинович, как гончий пес, почуяв, что где-то близко дичь, насторожился: — И что за разговор, Константин? Константин Гуреев недовольно и шумно вздохнул. — Ну, ты, полковник, совсем как маленький, — ответил художник, — это же не телефонный разговор. Если есть интерес, приезжай ко мне в мастерскую, выпьем водочки, покалякаем за жизнь, может, и узнаешь, что-нибудь интересного и новенького по этому поводу. Забродов кивнул и пообещал: — Хорошо, Костяныч, я через пару часиков подскочу к тебе. — Вот это дело, полковник, — весело воскликнул художник, — а то, понимаешь ли, записался то ли в пенсионеры, то ли в монахи или баптисты! — Ладно, Костяныч, мы еще разберемся, кто баптист, — пообещал приятелю Забродов. Перебросившись еще парой фраз, друзья распрощались, правда ненадолго, и полковник Забродов, выключив телефон, возвратился на кухню, где притихшие друзья-пропойцы, как только завидели его, тотчас подскочили со своих мест. — Константинович, — не дав даже и слова сказать Забродову, затараторил Говорков, — мы тут перетерли с мужиками и пришли к выводу, что ты зря кипятишься. — Возможно, — сказал Забродов, — извините, но мне нужно ехать. — Ни в коем случае, Илларион, — возразил Говорков и указал на Дмитрия Лопухова, который, насупившись, сидел на табуретке и нервно играл желваками. Ахмет стоял возле окна и искоса посматривал во двор. — Это почему же, Иосиф Петрович? — устало поинтересовался Забродов, не веря в успех толкового разговора с пьяной троицей. — Да потому что Митрич кое-что вспомнил, — сказал Говорков. Илларион Забродов вдруг обратил внимание на то, что бутылка с водкой так и осталась нетронутой, что заставило его на минуту задержаться. — И что? — усмехнулся Забродов, пристально глядя на Дмитрия Лопухова. Вместо Митрича заговорил хозяин квартиры. — Ну пусть он попутал твою машину с другой, — сказал Говорков, — но джип был же! Или ты думаешь, что такая машина только у тебя одного? — Нет, Петрович, не только у меня, — кивнул Забродов, — но скажу тебе откровенно, что такие машины можно по пальцам пересчитать в Москве. Иосиф Петрович мотнул своей кудлатой головой, словно бык перед боем. — Так вот и считай их, — произнес Говорков, — но машина была такая или почти такая! Илларион Забродов, понимая, что так просто ему от своего соседа не отвертеться, достал из пачки сигарету и, прикурив ее, уселся на стул. — Ну, допустим… — нехотя согласился он с доводами Говоркова. Иосиф Петрович снисходительно усмехнулся и тоже закурил сигарету. Быстро затянувшись едким дымом, хозяин квартиры подошел к Забродову. — Не допустим, товарищ полковник, — возразил Говорков, — а факт! Более того, Митрич запомнил последние цифры номера машины. Эта новость была существенной, если учесть, что черный джип принадлежал убийцам Виктора Олифиренко, и инструктор заинтересованно посмотрел на Дмитрия Лопухова. — И какие? — уточнил Забродов. Дмитрий Лопухов склонил лысую голову набок и равнодушно произнес: — Полтинник! Полковник Забродов не сразу понял ответ Лопухова и переспросил: — Это пятьдесят? Лопухов махнул рукой и подтвердил: — Совершенно верно, Константинович. Я чего запомнил; просто когда я посмотрел на американскую пятидесятидолларовую купюру, то посмотрел на машину, и сразу же возникли ассоциации — полста в руках и полтинник на номере. Для Забродова это была существенная зацепка. — А водитель был кавказец? — спросил он у Лопухова. Дмитрий Лопухов утвердительно тряхнул головой. — Да, только один черный, а второй — рыжий. Первого, со шрамом на щеке, я запомнил хорошо, а второго так… — Дмитрий Лопухов сморщился и неопределенно завертел пальцами в воздухе, — в общих чертах! Но если бы я его встретил, то непременно бы его узнал. Илларион Константинович недоверчиво посмотрел на рассказчика, который не помнил, что делал вчера, а тут, мимолетно увидев человека, заверял, что узнает его. — Так уж и узнаешь, Митрич? — скептически переспросил Забродов. Дмитрий Лопухов гордо выпрямился и вызывающе заявил недоверчивому собеседнику: — У меня профессиональная память! Илларион Забродов хотел было улыбнуться, но сдержался. — Прекрасно, Дмитрий Дмитриевич, — одобрительно, с нотками снисходительности сказал Забродов и уточнил: — Так значит, их было двое? — Совершенно верно, товарищ полковник, — сказал Лопухов, — было двое мужчин и одна женщина, вернее, молодая девушка. При упоминании о присутствии некоей девицы Забродов сразу вспомнил о Шурке, которая звонила утром Виктору Олифиренко, и с нескрываемым любопытством взглянул на Митрича. — С ними была девушка? — уточнил Забродов. Дмитрий Лопухов кивнул и проговорил: — Красавица! Мадонна! — А как она выглядела? — тут же поинтересовался Забродов. — Какого роста, цвет волос, возраст? Митрич усмехнулся, а затем, закурив сигарету, широко развел руками и проговорил: — Тут я пас! Она и не выходила из салона автомобиля, а только на секунду выглянула в окошко. Забродов разочарованно вздохнул и почесал щеку. — Так ты ее не запомнил? — с досадой констатировал он. Дмитрий Лопухов, демонстративно одернув полы своего пиджачка с коротковатыми рукавами, позерно вскинул подбородок и пренебрежительно заметил: — Красивую блондинку невозможно не запомнить, особенно человеку с благородной и чувствительной душой. Инструктор спецназа с удивлением взглянул на лысоголового человека, который с каждой минутой трезвел и становился все более похожим на добропорядочного и мало-мальски культурного гражданина своей страны. — Так вы ее запомнили визуально? — нетерпеливо спросил Забродов. Митрич пренебрежительно хмыкнул: — Вы за кого меня принимаете? — Ни за кого… — пожал плечами Илларион Константинович.