– Добрый вечер, товарищи простолюдины, – сказала я, склонив голову. – Мы тут просто прогуливаемся, – добавил Дайо, имитируя худший акцент рабочего класса, который я когда-либо слышала. Мы все рассмеялись. Наши руки и лица были покрыты праздничной краской, а кожа пахла мятно-лимонным бальзамом от комаров. В теории мы должны были слиться с толпой. Но традиция требовала, чтобы мы оделись так, как одевались в эпоху Энобы Совершенного, а странные костюмы выдавали нас с головой. Кроме того, в них не было необходимости благодаря комендантскому часу… тем не менее обычай оставался. – Готова предстать перед предками? – прошептал Дайо. В городе внизу пульсировал ритм барабанов и маракасов – из-за дверей домов лилась приглушенная музыка. Над головой в безоблачном ночном небе сияли мои спрайты: я пыталась убедить их остаться во дворце, но тщетно. Теперь они следовали за нами с Дайо стрекочущим светящимся облаком, объявляя о нашем приближении всему городу. Стена Смотрящих высотой в несколько этажей, поблескивающая переливами цветной плитки, начиналась у основания Дворцового Холма и углублялась в город. Мы собирались пройти вдоль всей стены, останавливаясь, чтобы почтить прошлых Лучезарных и их советников. Наше паломничество началось у святилища Энобы Совершенного. Мы с Дайо преклонили колени перед изображенным на стене далеким общим предком. Мне пришлось запрокинуть голову, чтобы взглянуть на его лицо: даже стоя, мы едва доходили Энобе до щиколотки. – Мы воздаем дань уважения, – пробормотал Дайо. Гвардейцы передали ему кубок, из которого он отпил пальмового вина и совершил возлияние. Я повторила его жест и слова: – Дань уважения. Но, глядя на спокойное широкое лицо Энобы, на его украшенную кольцами руку, поднятую в благословении, я думала только об одном: Как много? Как много Лучезарных дочерей ты отослал из дворца? Хотел бы ты видеть здесь меня? Дольше всех мы задержались у изображения Олугбаде, опустошив кубок у его ног. Я мысленно посылала Дайо ощущение своей поддержки через Луч, ожидая увидеть признаки скорби на его лице. Но его глаза оставались сухими. – Странно, – пробормотал он, касаясь холодного камня, и слабо улыбнулся. – Точно так же ощущалось общение с ним, когда он был жив. Я поморщилась и кивнула. Леди воспитывала меня с противоположного конца нашего изолированного поместья. И Олугбаде тоже любил Дайо единственным известным ему способом: издалека. Мы продолжили путь вдоль стены, преклоняя колени и совершая возлияния через каждые полмили. Из закрытых лавок и высотных домов на улицы лилась тихая музыка. Мы слышали детские голоса, восхваляющие Дайо в древнем гимне Аритсара: «Одиннадцать лун вокруг солнца танцевали. Золото с черным, Экундайо прекрасен!» Но иногда мы слышали и новую песню. Мне была знакома эта мелодия: благородные в насмешку напевали ее во дворце… но простолюдины пели ее в полный голос, отчего меня охватывали и радость, и ужас одновременно. Нет в Олуоне ночи, нсе-нсе, Ясное небо в Суоне, бам-бам. Лежат без сна в Морейо, нсе-нсе, Поют в Бираслове и Нонте: снег тает, гунь-годо. Джибанти с Ниамбой встают, тада-ка, тада-ка, Смотрите! Их дети не спят! Глаза их открыты, бам-бам! Почему же, скажи? Почему? Пеликан сказал свое слово. Солнце для утра, солнце для ночи, И луны – на годы вперед. В Благословенной Долине не спят, нсе-нсе, Слезы Спарти и Дирмы все высохли, тада-ка, тада-ка, Кетцала с улыбкою щурит глаза свои, нсе-нсе! В Мью шкуры с плеч сбросили, гунь-годо, гунь-годо, Почему же, скажи? Почему? Пеликан сказал свое слово! Тарисай для утра! Экундайо для ночи! И мир – на все луны вперед! – Думаешь, они правда так считают? – прошептала я. – Думаешь, они правда приняли меня? Дайо широко улыбнулся, глядя на высотные здания. Они мерцали в темноте, как маяки, над пустыми туманными улицами. Земля под ногами дрожала от барабанной музыки. – Похоже на то, – сказал он. Когда меня это не утешило, он, убедившись, что гвардейцы нас не слышат, повернулся ко мне: – Тебе предназначено быть здесь, Тар, – прошептал он, проникновенно глядя на меня своими черными глазами. – Я уверен в этом больше, чем во всем остальном на свете. Мое сердце забилось чаще. Потом замедлилось, словно Луч выравнивал его ритм до тех пор, пока наши с Дайо сердца не забились в унисон. Дайо улыбнулся мне, той самой искренней улыбкой, которую я видела в свой первый день в Детском Дворце, – радостной улыбкой. Именно эта улыбка когда-то убедила меня остаться. Мы даже дышали теперь одинаково размеренно. Я вдруг ощутила некий порыв, которому не могла сопротивляться. Положив руки на плечи Дайо, я наклонилась и прижалась на мгновение губами к его щеке. Поцелуй был застенчивым и робким – совершенно непохоже на те глубокие, сотрясавшие меня до самого основания поцелуи, которые мы делили с Санджитом. Но я все равно слегка поморщилась, отступив на шаг. Во рту пересохло. – Прости, – прошептала я. – Надо было спросить. Я… я знаю, ты не любишь… – Поцелуи меня не пугают, – ответил он медленно. На лице его читалось замешательство. – Тар… ты пытаешься что-то мне сказать? – Да. Нет. Прости, я только… – Я покачала головой, пытаясь прояснить мысли. – Дайо… с самого детства во мне живет этот страх. Меня преследует мысль, что я все время делаю что-то не так. Что я неправильная, что я всегда буду одна, что все однажды меня покинут. Я даже не осознавала, что думаю об этом, пока не встретила тебя… и тогда этот навязчивый шепот пропал. Ни с кем больше я не чувствую ничего подобного. Даже с Кирой. Даже с Санджитом. Только с тобой. – Я закусила губу, пряча лицо в ладонях. – Прости. Я, наверное, несу какую-то бессмыслицу… – Нет, я понимаю. Я глянула на него. – Правда? Он счастливо улыбнулся, большим пальцем проведя по моей щеке: наверное, я смазала свою краску, когда поцеловала его. – Если я что и понял, имея одиннадцать партнеров, привязанных ко мне всю жизнь, – сказал он мягко, – это то, что существуют разные виды любви, Тар. Ты можешь говорить с Кирой о вещах, которыми никогда не поделилась бы с Джитом. А с Джитом у тебя… есть вещи… которых у тебя никогда не будет со мной. И это нормально. Мы – единственные Лучезарные в мире. У нас с тобой… Он замолчал, не договорив: вместо слов он выразил свои чувства через Луч. Тепло наполнило меня с головы до пят. Внезапно Дайо затмил собой все: я чувствовала только его мысли, его запах, уверенное биение его сердца, – и все же я была собой больше, чем когда-либо. Обе наши маски, императора и императрицы, засветились, и на мгновение они почти воспарили, притягиваясь друг к другу, как две половинки целого. Затем Дайо отстранился, и маски погасли. Гвардейцы косились на нас, оборачиваясь через плечо. Мы виновато продолжили путь – я снова взяла Дайо под руку. – Ну вот, опять ты за свое, – проворчала я, прислонившись головой к его плечу. – Заставляешь меня чувствовать так, как будто здесь и правда мое место. Символы на моих руках болезненно вспыхнули. Я поежилась, пытаясь отгородиться от призрачного шепота. «Недостаточно. Недостаточно. Он слеп. Ты делаешь недостаточно». Дайо помедлил, задумавшись. Потом наклонил голову и поцеловал меня в щеку, анализируя свои ощущения. – Это весело, – заключил он. – Без остального я обойдусь, пожалуй. Но нам стоит чаще целоваться. Я рассмеялась, шутливо толкнув его в бок, когда он наклонился поцеловать меня уже в нос. – Вот уж не знаю, как к этому отнесется Санджит. – Он украл твое сердце, – заметил Дайо. – Твой нос он может иногда оставлять и другим. Он просиял. Потом вдруг словно вспомнил о чем-то и помрачнел снова. – Другим Лучезарным будет гораздо легче, чем нам. Можешь себе представить, Тар? Просто задумайся. Теперь, когда мы знаем, что Лучезарных двое, у них будут родственные души… они не будут расти одинокими. Как мы. – Он обнял меня за плечи. – Я серьезно, Тар. Когда у вас с Джитом наконец будут дети, это будет лучше всего на…