– Как я и сказала, – я налила Минь Цзя еще бокал пунша, – сейчас моя очередь спрашивать. Что случилось в Сонгланде, Ваше Величество? Минь Цзя помедлила. Залпом осушила бокал. Потом, глянув на Да Сео для смелости, напряженно произнесла: – Я была одной из четырнадцати избалованных детей, родившихся от восьми королевских жен и наложниц. Все мои сестры были выданы замуж, прежде чем мне исполнилось десять. Та же участь ждала и меня, полагаю… если бы не извращенное чувство юмора моего отца. Она сунула в рот кусочек жареного чин-чин, прожевала и улыбнулась без всякого веселья: – Он ненавидел моих старших братьев. И решил оскорбить их самым жестоким из возможных способов. На смертном одре отец велел матушке назвать меня наследницей трона в обход семи сыновей. До этого момента отец почти не замечал моего существования, за исключением тех моментов, когда я беспокоила его, чтобы защитить Ву Ина. – Она затеребила шелковые завязки своей светлой накидки. – Мой приход к власти был своеобразной шуткой отца. – Забавно, – вставила я. – Мой был кошмаром дяди. Мы горько друг другу улыбнулись. На мгновение мы разделили боль понимания. – В общем, – продолжила она, – братец Сунхо был в ярости. Он объединил против меня остальных моих братьев – всех, кроме Ву Ина. Но семью не выбирают. Я любила их, я хотела им доверять. – Ее голос дрогнул. – Так что я умоляла матушку позволить им остаться при дворе. Позволить им приходить в мои покои и на мои праздники. И тогда… Она замолчала, не в силах продолжить. Да Сео наклонилась вперед, подставляя мне голову: – Госпожа императрица, вы ведь можете видеть чужие воспоминания, верно? Я закончу историю, если вы не возражаете. Я кивнула и коснулась гладкого загорелого лба Да Сео. * * * Я стою на холсте длиной в сто футов в самом сердце дворца Юнсань-Ду. Ноги мои босы. Я глубоко вдыхаю, надавливая пятками на мягкую бумагу. Десятки придворных собрались на празднике, но я смотрю только на одного человека: на принцессу, сидящую на крытом помосте во главе двора, великолепную в своем небесно-голубом одеянии в честь дня рождения. Я берусь за кисть своими загорелыми, сильными руками. Ручка кисти высотой с меня, а сама кисть – толстая, как лошадиный хвост. Но я владею ей, словно она продолжение меня. В теле звенит радость: я счастлива заниматься моим ремеслом. Моим призванием. Я служанка наследной принцессы Минь Цзя и младшая из далпил-му – мастеров каллиграфических танцев – во всей истории Юнсань-Ду. Я окунаю кисть в большой чан с чернилами. Придворные следят за мной, затаив дыхание в ожидании моего танца. Но я не двигаюсь, мысленно представляя свое благословение. Один неверный штрих может обречь Минь Цзя на неудачу в течение всего года. Так что я жду, пока не почувствую себя готовой… а потом перехватываю кисть обеими руками и с размаху опускаю ее на бумагу. Черные капли разлетаются по кремовому холсту, но только так, как я того пожелаю. Моя белая одежда остается чистой – признак моего мастерства. Я пишу со всей страстью, на которую способно мое тело, стоя на кончиках пальцев для тонких линий и нагибаясь для смелых, крупных мазков. Энергия в каждой линии не менее важна, чем штрихи. Я вкладываю все свое уважение в точки, желание – в косые черты и чистую, неразбавленную преданность в завивающиеся изгибы. Танец занимает почти двадцать минут, и когда я заканчиваю, я схожу с холста и поднимаю кисть, тяжело дыша. Чернила поблескивают в утреннем свете, наливаясь священной силой. Двор аплодирует, одобрительно машет веерами, но я едва их замечаю. Моя надпись тянется через весь двор к ногам принцессы. Я преклоняю колени, не в силах смотреть, как она читает написанное мной. Ахнув, она вздыхает, взволнованно и растерянно. Я выбрала одно из самых рискованных благословений из арсенала далпил-му: душа-жертва-жизнь-вечность, где символы читаются как сверху вниз, так и снизу вверх. Это пророчество, связывающее наши судьбы: обещание вечной защиты. Пока мои слова остаются на бумаге неизменны, моя принцесса будет в безопасности… любой ценой. Я и не подозревала, как скоро судьба проверит искренность моей клятвы. Один из придворных аплодирует громче остальных – принц Сунхо, самый старший из братьев Минь Цзя. – Тост, – предлагает он. – За мою прекрасную сестру, нашу будущую королеву! Он протягивает Минь Цзя чашу с рисовым вином, и сердце делает кульбит у меня в груди. Что-то не так. Сунхо харизматичен, как и всегда, но я вижу взгляд, скрытый за длинными ресницами. Я не верю его жемчужно-белой улыбке. Минь Цзя поднимает чашу к губам. – Нет! Я с криком бросаюсь на помост и выхватываю чашу у Минь Цзя из рук. Едко пахнущая жидкость проливается из чаши на мои лицо и руки… и в следующие несколько минут для меня существует одна только слепящая боль. Мир перед глазами теряет краски. Когда я наконец прихожу в себя, надо мной нависает красивое, заплаканное лицо Минь Цзя. Я пытаюсь коснуться ее щеки… но ничего не происходит. Тяжело сглотнув, я смотрю на свои перебинтованные руки. Ниже локтя я ничего не чувствую. – Ущерб от кислоты был слишком серьезный, – шепчет Минь Цзя. – Целители сказали, что их пришлось ампутировать, чтобы избежать заражения. Неловко спотыкаясь, я бреду к зеркалу в ее спальне: равновесие без рук удерживать сложно. Нижнюю половину лица обезобразили ожоги, и когда я пытаюсь двигать мышцами лица, голова взрывается болью. – Они поплатятся, – всхлипывает Минь Цзя, обнимая меня сзади. – Все до единого. Я заставлю их заплатить. Ее лицо полно решимости. Я верю моей принцессе: теперь я в безопасности. Для ее братьев скоро наступит вечная ночь. Но я знаю и кое-что еще. Я больше никогда не смогу танцевать со своей кистью. * * * – И во всем виновата я, – прошептала Минь Цзя, когда я вернулась из воспоминаний Да Сео. – Так что я перестала быть послушной сестрой и стала будущей королевой. Я устроила еще один праздник. Обнаружила, что все мои братья – за исключением Ву Ина, конечно, – были в сговоре с Сунхо. Я дала им почетные места за моим столом. На лице ее появилось мечтательное выражение. Она убрала прядку со лба Да Сео. – Я привела наложниц отца – его самых знаменитых танцовщиц. Они дразнили Сунхо и остальных, обмахиваясь веерами, порхая по сцене, как бабочки. В финале представления танцовщицы наклонились к каждому из моих братьев, чтобы подарить им поцелуй… – голос Минь Цзя дрогнул, но глаза оставались холодными и спокойными, – и перерезали им горло. Они украли слова Да Сео, так что в качестве расплаты я украла их голоса. Они истекали кровью, умирая на глазах у всего королевского двора. С тех пор никто больше не смел угрожать Да Сео или моей власти. Королева откинулась на подушки, разглядывая меня и Ай Лин, пораженных историей. – Так что, Маленькая Императрица? Все еще хочешь пустить меня к себе в голову? Я уставилась на нее: в руках все еще звенело воспоминание о танце Да Сео, под кожей горели ее любовь и безусловная верность. Затем я взяла с подноса масляную лампу, наклонилась к жаровне и зажгла листья кусо-кусо. – Если ты пустишь меня в свою, – сказала я. Мы вчетвером взялись за руки, и проклятая сага о Тарисай из Суоны началась во второй раз. Глава 16 Запах горящих кусо-кусо мог остановить даже льва на бегу, превратив его в мурчащего домашнего кота. Но в тот момент, когда густой дурманящий запах ударил мне в нос, каждая мышца в моем теле напряглась. Мгновение мне казалось, что я смогу рассказать правду. Что Минь Цзя поймет. Но теперь, вспоминая свою солидную коллекцию моментов слабости и уязвимости… я осознавала, что это невозможно. Королева, может, и убийца, но ее жертвами, по крайней мере, были монстры. Когда я ранила Дайо, он был ни в чем не виноват. Он едва выжил тогда, и с тех пор мой счет смертей только рос. Олугбаде. Таддас. Каким-то образом даже вину за резню в храме Эбуджо, устроенную абику, я взвалила на себя. А моя мотивация? Благородная причина, заставившая меня вонзить нож в моего самого первого друга и выдать секрет, убивший и императора, и Верховного Судью? Все ради одобрения моей матери. Ради возможности увидеть ее улыбку. Я не могла показать Минь Цзя свою историю. Вместо этого, когда дым кусо-кусо наполнил просторный шатер, извиваясь вокруг нас зеленоватыми щупальцами… я задержала дыхание. Я вдыхала дым размеренно и медленно, пока остальные дышали полной грудью, погружаясь в транс. Наконец мои плечи тоже расслабились, но, когда перед глазами у меня начал разворачиваться сон, моя воля осталась непоколебимой. Первой порцией воспоминаний были дни в усадьбе Бекина. Мой разум пролистал первые семь лет, которые были расплывчатым и неточными – я училась для матушки, ожидала матушку, старалась ради ее прекрасного лица, которое всегда говорило «нет, недостаточно, как жаль». Я отдаленно почувствовала, как Ай Лин, Минь Цзя и Да Сео овладевают моими воспоминаниями. Под влиянием кусо-кусо они превратились в мои копии: теперь в бледно-голубом шатре сидели четыре Тарисай вместо одной. В тумане детства некоторые воспоминания проступали отчетливее других, словно яркие звезды на фоне огромного темного неба. Не потеряла, к примеру, ни красок, ни звуков та ночь, когда я впервые встретила Мелу из Суоны. После этого воспоминания, как я знала, история испортится, станет постыдной и мрачной. Семилетняя я развила иррациональную веру в защиту Леди. Эта маленькая девочка будет все сильнее погружаться в саморазрушение, бросаясь в горящий очаг и отравляя себя укусами пауков, помечая каждую смерть, которой удалось избежать, как доказательство материнской любви. Я поморщилась от отвращения. Неужели я и правда была такой жалкой? Что Минь Цзя обо мне подумает? Такая самодостаточная женщина, как королева Сонгланда, никогда, вероятно, не жаждала столь отчаянно внимания матери. Минь Цзя пошевелилась, частично выходя из транса, когда моя сосредоточенность ослабла. – Тарисай? – спросила она сонно. – Мы все еще в твоем детстве? – Да, – пробормотала я, возвращая контроль над штурвалом своего разума. Как умелый моряк, я увела корабль с курса, обходя стороной целые месяцы моего детства. Когда я снова чуть ослабила контроль, четыре Тарисай прибыли в Детский Дворец. Ну, вот: мы избежали опасных рифов. Никто не пострадал. Но как только я расслабилась, другое невозможное воспоминание встало на пути: моя первая встреча с Дайо.