Когда я ворвалась в гостиную, Минь Цзя и Да Сео удивленно и виновато на меня взглянули. Мебель была покрыта простынями. И королева, и ее спутница были уже укутаны в темные плащи, готовясь к длительному путешествию. – Мы надеялись уехать, пока ты спишь, – сказала Минь Цзя со своей обычной прямолинейностью. Она виновато улыбнулась: – Мне не очень-то даются прощания. – Но почему? – выдохнула я. – Как же помазание? Минь Цзя и Да Сео многозначительно переглянулись. – Маленькая Императрица, – произнесла королева после паузы, – мы не нужны тебе, чтобы исполнить обещание перед абику. Мы находимся в головах друг у друга уже месяц. Мне нужно управлять королевством. И… давай начистоту: тебе не кажется, что, если бы у нас имелось достаточно предпосылок для любви, мы бы уже об этом знали? Я открыла рот. Закрыла его. Сердце у меня упало. Она была права. Видя выражение моего лица, Да Сео цокнула языком, подошла ко мне и поцеловала в лоб. – Не унывайте, госпожа императрица. Уверена, вы легко очаруете других. Для той, кто пережил путешествие через двадцать шесть камней переноса, не составит труда убедить аритских правителей присоединиться к ее Совету. Особенно теперь, когда вы можете рассчитывать на поддержку благородных, раз уж, как мы слышали, вы поставили их на место. Я обреченно уселась на покрытый простыней диван. – Ты имеешь в виду, теперь они боятся, что я убью их. Минь Цзя рассмеялась. – При моем дворе мы называем это популярностью. Да здравствует Тарисай, Мрачный Жнец, карательница обнаглевших благородных! Я слабо улыбнулась. – Но я не хотела, чтобы они меня боялись. Не таким способом. Мне кажется, я бы предпочла, чтобы меня ненавидели за слабость, чем любили за чудовищность. К моему удивлению, Минь Цзя мгновенно замкнулась. А потом коротко и горько рассмеялась. – Знаешь, – сказала она, – несмотря на все твои речи… несмотря на твой Дар и магическое облако спрайтов… ты все еще такой ребенок. Я возмущенно на нее уставилась: – И что это значит? – Это значит, – сказала она, – что не всем из нас удается поиграть в благородство. Не всем из нас суждено быть бескорыстными добрыми героинями, грациозно порхающими по жизни в окружении всеобщей любви. Некоторым приходится пачкать руки. У некоторых из нас… – она запнулась, – у некоторых из нас есть шрамы. – Минь Цзя, – мягко упрекнула ее Да Сео. Минь Цзя покраснела, втянув воздух сквозь зубы. Когда она выдохнула, ее голос снова был спокойным и холодным: – Прошу прощения, Маленькая Императрица. Это было некрасиво с моей стороны. Полагаю, ты не можешь перестать быть святой, ровно как и я не могу перестать быть гадюкой. – Я не святая, Ваше Величество. – Так я и поверила. – Она пожала плечами и вздохнула. – Послушай… это уже неважно. Наше пребывание здесь было в радость – гораздо больше, чем мы ожидали. Если отношения между нашими королевствами продолжат развиваться, можешь считать меня своим союзником. Этого не достиг еще ни один Кунлео. Ты должна гордиться собой, Тарисай. Но я не могла. Я сделала недостаточно. Пусть даже я показала им свою лучшую историю, скрыла от них свои недостатки, свои кошмары… Внезапно я вспомнила слова Адуке: перед глазами всплыло ее гордое, покрытое шрамами лицо. «Что хорошего в голосе, если ему нечего рассказать?» Я подумала о том, какой живой выглядела Ай Лин, когда отбросила свою безмятежную маску Верховного Посла во время танца с Дайо. Я подумала о том дне, когда мое сердце впервые потеплело к Адебимпе: когда она тряслась на полу Императорской спальни, побледневшая и без самого простого геле на голове. В тот момент я узнала Адебимпе лучше, чем за все недели ее безупречных появлений при дворе. – Не уезжайте, – сказала я Минь Цзя и Да Сео, решительно поднимаясь на ноги. – Я… я думаю, что готова доказать вам: я – не святая. * * * Я не взяла с собой кусо-кусо, так что на этот раз Минь Цзя и Да Сео бодрствовали, когда я показывала им свои воспоминания. Мы сидели на подушках в гостиной Минь Цзя, держась за руки, пока на невидимой сцене разыгрывались самые неприглядные моменты моей жизни. Сперва я показала им случай с очагом. * * * Мы – девятилетняя девочка, отчаянно скучающая по прикосновениям матери. Тепло манит ее, как пламя – мотылька. Она погружается в безумные фантазии, хихикая у кухонного очага в усадьбе Бекина: позволяет пламени ласкать ее, представляя человеческие руки, и говорит с ним. «Да, матушка. Я тоже люблю тебя, матушка». И падает в огонь. Слуги кричат, молясь Сказителю, заливают огонь водой, получают серьезные ожоги, вытаскивая девочку из очага… А она смеется. Она смеется на полу в тлеющей одежде. Она хватается за живот, дрожа и задыхаясь: «Видите? Я не сгорела. Вы все просто глупые. Я не сгорела: матушка любит меня! А значит, она вернется. Она должна вернуться!» Верно?.. Девочка раскачивается взад-вперед. Ее смех переходит постепенно в вой и всхлипы. Этот звук режет по ушам; мы перетекаем в следующее воспоминание. Теперь нам одиннадцать, и мы впервые встречаем ясноглазого принца Дайо. Он прячется за занавеской в Детском Дворце, на его лице читается искренняя невинность. Он улыбается, демонстрируя щербинку между зубов и согревая этой улыбкой девочку с головы до ног: в нем чувствуются любопытство и симпатия. И она хочет убить его. Фантазия проигрывается в голове снова и снова: ее руки, смыкающиеся у него на горле, его протестующий крик, задушенный и отчаянный. Свет, гаснущий в его доверчивых глазах. Она отшатывается, зная, что эти мысли злые. Мальчик – хороший человек, лучше, чем она когда-либо будет. Он заслуживает жить, так что ей стоит навсегда покинуть дворец, чтобы он был в безопасности. Было бы очень просто намеренно провалить все испытания в Детском Дворце. Тогда бы ее отослали прочь, где она никогда ему не навредит. Это было бы правильно, пусть ей и нравится то, как он заставляет ее себя чувствовать. Остаться – значит постоянно подвергать его опасности. Но она улыбается мальчику в ответ и говорит: «Я никуда не денусь». Изголодавшаяся по любви девочка выбирает остаться с ним рядом. Она выбирает оставить себе его тепло, даже рискуя его жизнью. Наконец девочке шестнадцать. Ветер свистит у Колчана Энитавы, отчего ветви дерева стонут и дрожат. Девочка – то, что от нее осталось, – снимает с Дайо рубашку и кладет ему руки на грудь. Он доверчиво ей улыбается. Серебряный кинжал скрыт у нее на поясе. Она хотела бы быть безвольной машиной, оболочкой эру, выполняющей желание своей хозяйки. Для бездушного монстра предательство принца значило бы меньше. Но ее совесть все еще там – маленькая лодочка в бушующем шторме, отчаянно пытающаяся удержаться на плаву. До конца своих дней девочка будет гадать, могла ли она выиграть эту битву. Если бы только ее воля была немного сильнее, если бы она сопротивлялась немного дольше… Но вместо этого лодка тонет в волнах… и кинжал вонзается Дайо в бок. * * * Минь Цзя, Да Сео и я вынырнули из воспоминания, охнув в унисон. Без успокаивающего воздействия кусо-кусо наше возвращение в реальность вышло слишком резким. Боль каждого воспоминания все еще пульсировала у королевы во взгляде. Я закусила губу, вспыхнув от стыда. – Прости, что была с тобой не до конца откровенна, – сказала я королеве, опустив взгляд на ковер с узорами в виде лотоса, и затеребила бахрому на своей подушке. – Знаю, уже, наверное, слишком поздно. Но я подумала: после того, сколько времени ты потратила, пытаясь узнать меня получше… я задолжала тебе хотя бы это. Минь Цзя медленно кивнула, но ничего не сказала. Она обняла себя за плечи, все еще слегка дрожа от мрачных воспоминаний. Поморщившись, я встала и направилась к двери. – Я прервала ваши сборы, – пробормотала я, поклонившись Минь Цзя и Да Сео. – Наверное, мне лучше уйти. Да благословит Ам ваш путь до… – Со временем становится легче, знаешь, – перебила меня Минь Цзя. – С чувством вины. Мы обменялись долгим понимающим взглядом.